Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст (книги регистрация онлайн TXT) 📗
— Неужели все это для нас? — спросила с удивлением Вероника.
— Конечно, кушайте на доброе здоровье, а потом поговорим о деле, — мягко отвечала гостья.
— Но вы просто Мадонна! — вскричала Вероника, принимаясь за жареных кур.
— Я — Мадонна? — отвечала гостья. — Ошибаетесь, вы перед собой видите простую еврейку.
— Еврейку! — вскричала с ужасом Вероника, отскакивая от стола. — Дети, не прикасайтесь ни к чему этому, если вам дорого спасение души!
Эта просьба уже несколько запоздала, потому что каждый из членов семьи распоряжался своей порцией. Фортунато, взяв за руку свою жену, сказал:
— Полно вздор молоть, милая, ешь и благодари эту великодушную синьору.
— Но, милый мой, — возразила Вероника, — мне запретил брать что-либо у евреев мой духовник…
— Какой это духовник? Уж не благочестивый ли отец Гауденцио?
— Да, отец Гауденцио.
Фортунато злобно рассмеялся:
— Хорош духовник, нечего сказать! Пользуется нищетой бедных людей, ценой куска хлеба хочет купить невинность молодой девушки и запрещает прикасаться ко всему еврейскому! Выброси эту чушь из головы и ешь.
Во всякое другое время Вероника с ужасом отвергла бы слова мужа, с детства она привыкла безусловно повиноваться духовнику, но теперь, когда этот духовник осмелился посягнуть на честь любимой дочери, она не усомнилась в истине слов мужа и принялась за провизию, принесенную еврейкой. Фортунато, хотя и закусывал в Ватикане, тем не менее присоединился ко всем. Удовлетворив голод, он пригласил еврейку следовать за собой в конец комнаты, где было нечто вроде ниши и, усадив ее на скамье, спросил:
— В чем дело, синьора?
— Надо рискнуть своей шкурой и заработать двести золотых, — отвечала еврейка.
— Двести золотых, конечно, сумма соблазнительная для нас бедняков, — тихо произнес Фортунато, — но и шкура моя нужна семье, впрочем, посмотрим, говорите, в чем дело?
— Ты, кажется, сторож в тюрьме Ватикана?
— А, теперь я догадываюсь! — вскричал Фортунато. — Речь идет об освобождении кого-нибудь из заключенных?
— Ты угадал.
— Вещь не совсем-то легкая, — возразил Фортунато. — Каждый из нас, сторожей, хорошо знает, что с Сикстом шутить нельзя.
— Однако несколько недель тому назад ты уже способствовал бегству одного осужденного.
— Положим, это произошло, но мы все остались в стороне; следствие не открыло нашего участия в бегстве преступника.
— Ну вот видишь, все зависит от того, как поставить дело.
— Хорошо, если у судей не возникнет подозрения, а если оно возникнет? Восемью днями епитимьи не отделаешься, могут и вздернуть.
— Зато много получишь, если не ты, то твоя семья, — сказала еврейка.
— Кого же вы хотите освободить? — продолжал Фортунато, вынимая бумагу из бокового кармана. — Вот список моих арестованных.
— Читай! — сказала еврейка.
— Вот двое молодых людей из Велетри, осужденных на смерть за покушение на жизнь губернатора, соблазнившего их сестру. Против этих молодых людей собственно папа ничего не имеет, напротив, его святейшество сказал, что они поступили благородно, хотя закон и против них.
— Нет, не они мне нужны, — отвечала еврейка.
— В таком случае, я не могу служить вам, все остальные заключенные находятся под наблюдением других сторожей.
— Нет, Фортунато, есть преступники, за которыми специально смотришь ты.
— А, заключенные по приговору инквизиции! — вскричал он. — Но их освободить немыслимо.
— Ну а если бы тебе предложить вместо двухсот золотых тысячу, что бы ты сказал?
— Что бы я сказал? — отвечал, видимо, колеблясь, Фортунато. — Я бы сказал, что тысяча золотых цехинов для меня, бедного человека, такой капитал, о котором я и помыслить не смею, но к этому я бы прибавил, что Сикст велел бы на площади изломать все мои кости.
— Я надеюсь, ты избегнешь этой опасности, по крайней мере я, со своей стороны, употреблю все зависящие от меня меры, чтобы с тобой ничего подобного не случилось, — сказала еврейка. — И во всяком случае, — прибавила она, — твоя семья будет вполне обеспечена, я ей дам две тысячи цехинов.
— Две тысячи! — прошептал Фортунато, вытирая со лба холодный пот. — Капитал громадный, но он — цена моей крови.
— По крайней мере твоя прелестная Сесилия не достанется развратному попу, — тихо прибавила еврейка.
— Правда! Когда же я получу деньги?
— Сто цехинов получишь сейчас; остальная сумма тебе будет выдана в тот день, когда барон Гербольт выйдет из тюрьмы.
— А, дело идет о бароне Гербольте; что же, он симпатичный юноша, впрочем, раз я решил пожертвовать жизнью, для меня безразлично, кого бы я ни освободил.
— Напрасно ты думаешь, что я подвергну опасности твою жизнь, — говорила еврейка. — Я тебе устрою бегство в Голландию, где когти Сикста тебя не достанут.
— Хорошо, — прошептал тюремный сторож, — если мне не удастся убежать, палач не заставит меня долго страдать, он мой приятель… Решенное дело, синьора, я согласен и буду ждать ваших приказаний.
— Ну вот тебе пока, — сказала еврейка, вручая Фортунато сверток золота. — По окончании дела ты будешь награжден так, как и не ожидаешь.
Сказав это, еврейка вышла.
— Фортунато! — вскричала его жена. — Попробуй этого прекрасного вина, давай чокнемся!
Фортунато налил в стакан вина, чокнулся с женой и подумал: «Несчастная! Она не догадывается, что это вино — цена моей крови!..»
XXXV
Замысел Иуды
Кардинал Рустикуччи по поручению Сикста V вошел в переговоры с Альфонсо Пикколомини, герцогом Монтемарчиано, дабы поймать Малатесту, с которым Монтемарчиано был очень дружен; за что было решено его святейшеством забыть все старые грехи последнего, занимавшегося, как известно, ремеслом бандита. Пикколомини как друг и товарищ Малатеста назначил ему свидание в остерии, где укрылись заранее сообщники предателя. Остерия «Три короля» находилась около Колизея, и содержал ее некто Григорио. В назначенный час вечером первый явился Пикколомини и, проходя в отдельный кабинет, сказал хозяину:
— Григорио, я несколько раз слышал от тебя уверения в преданности.
— Я, кажется, ее вам доказывал, — отвечал хозяин.
— Да, но до сих пор та служил двоим: мне и Малатесте.
— Я потому служил Ламберто Малатесте, что он был ваш приятель.
— Ну а теперь я хочу, чтобы та служил исключительно мне.
— Я сделаю так, как вы прикажете.
— Надо тебе знать, что мы уже более не друзья с Малатестой.
— О, я теперь догадываюсь, — вскричал хозяин. — Вы, кажется, хотите сыграть какую-то злую штуку с синьором Малатестой. В этом деле, извините, я участвовать не буду.
— Значит, я не могу на тебя рассчитывать? — спросил с угрозой Пикколомини.
— Я прошу вас оставить меня в стороне, вы займете отдельный кабинет и делайте, что вам угодно; я вмешиваться не намерен.
— А, ты, кажется, сомневаешься, что тебе хорошо заплатят, — продолжал Пикколомини, — но ты ошибаешься, друг мой: со мной пятьдесят цехинов, и они твои, если дело удастся.
— Ни за сто, ни за тысячу, — решительно возразил хозяин. — Я очень люблю золото и готов сделаться убийцей во всякое время, когда мне прикажете, но Иудой не стану никогда!
— Напрасно, Григорио, — продолжал Пикколомини. — Я к тебе пришел не с одними предложениями, но и с угрозой в случае, если бы ты отказался участвовать в моем деле.
— О, мне вы грозить не можете, — отвечал, иронически улыбаясь, хозяин. — Наши с вами дела чересчур крепко связаны.
— Что было, то прошло, мой милый, — отвечал Пикколомини, — а теперь в моем кармане лежат некоторые инструкции римского губернатора.
— Как, герцог Монтемарчиано заодно с полицией? Такого быть не может!
— Не удивляйся, Григорио, — отвечал Пикколомини, — на моем месте ты сделал бы то же самое. Я попался в руки к папским сбирам, римский губернатор поставил меня перед выбором: или быть повешенным, предварительно отведав пытки, или же предать в руки полиции моего приятеля и напарника Ламберто Малатесту. Сначала я было отверг всякого рода миролюбивые соглашения, и меня отправили в тюрьму; но когда привели в зал, где пытают, и палач на моих глазах стал раскладывать свои жуткие инструменты, признаюсь откровенно, слабость человеческая взяла свое, и я послал сказать кардиналу, что согласен на все.
