Турмс бессмертный - Валтари Мика Тойми (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Я ничего не понял, а он только покачал головой и объяснил по-другому:
— Лукумон — это священный царь.
Я недоуменно поднял брови, и тогда он показал мне несколько больших холмов и сказал, что это гробницы лукумонов. А потом кивнул на свеженасыпанную могилу, на которой еще даже не росла трава, и, как бы отделяя жестом руки эту могилу от предыдущих, пояснил тоном, которым разговаривают с тугодумами:
— Это могила не лукумона. Это всего лишь могила владыки.
Моя настойчивость рассердила его; ему не хватало слов, чтобы выразить нечто, что для него самого было очевидным.
— Лукумон — это владыка, которого избрали боги, — проворчал он сердито. — Его находят. Его узнают. Он самый главный жрец, самый главный судья, самый главный законодатель. Обыкновенного владыку можно свергнуть, он передает свою власть по наследству. Лукумона нельзя свергнуть, так как он и есть сама власть.
— Но как его находят, как его узнают? — спросил я, по-прежнему ничего не понимая. — Разве сын лукумона не является лукумоном тоже? — Я протянул стражнику серебряную монету, чтобы задобрить его.
Но он так и не сумел объяснить, каким образом узнают лукумона и выделяют его среди других людей. Он только сказал:
— Сын лукумона чаще всего вовсе не лукумон, но, конечно же, может им стать. В древнейшие времена лукумоны рождались из поколения в поколение, но теперь все изменилось к худшему, и лукумоны появляются на свет все реже.
Он указал на гробницу, мимо которой мы как раз проходили. Перед ней возвышалась белая колонна, а ее вершину венчало изображение некоего странного головного убора.
— А это гробница царицы, — улыбнулся страж и рассказал, что Цере — один из немногих этрусских городов, где давным-давно правила женщина. Это время церейцы называли золотым веком, так как город стал намного богаче и сильнее. Стражник утверждал, что царица властвовала в Цере целых шестьдесят лет, но я подозревал, что, общаясь с греческими путешественниками, он научился преувеличивать.
— Разве может женщина править городом? — удивленно спросил я.
— Она была лукумоном, — ответил стражник.
— Но разве может женщина быть лукумоном?
— Конечно, — терпеливо разъяснял он. — Это случается редко, но по капризу богов женщина может стать лукумоном. Было же так когда-то в нашем Цере!
…Я часто приходил на эту аллею и подолгу стоял у величественных гробниц, излучающих таинственную силу.
Однажды в городе мертвых произошла встреча, которая растрогала меня до глубины души. Вдоль стены там располагались лавочки гончаров. Большинство из них продавали дешевые обожженные до красноты погребальные урны. В Цере не хоронили умерших, как в Риме, а сжигали их и насыпали прах в круглые урны. Богатые заказывали урны из бронзы, украшенные замысловатыми узорами, бедняки же удовлетворялись простыми глиняными изделиями. На крышке этих сосудов обычно была ручка или какая-нибудь фигурка, служившая ручкой.
Я как раз разглядывал урны для бедняков, когда к лавке подошла пара простых крестьян выбрать урну для умершей дочери. Им понравилась та, на крышке которой был поющий петушок с вытянутой шеей. Увидев его, они заулыбались радостно, мужчина достал медную пластинку и, не торгуясь, расплатился. Удивленный, я спросил гончара:
— Почему они не торгуются?
Тот с улыбкой покачал головой и ответил:
— Не принято торговаться, покупая священные вещи, странник!
— Но ведь урна вовсе не священна, это просто глиняный сосуд!
Он снисходительно объяснил мне:
— Когда урну вынимают из гончарной печи, она, конечно же, нe священна. Не делает ее таковой и мой прилавок. Но как только в ней окажется прах дочери этих бедных людей и ее закроют крышкой, она тут же превратится в святыню. Вот почему урну продают по твердой цене.
У греков было принято обязательно торговаться, и подобное я видел впервые. Показав на ручку урны с поющим петухом, я спросил крестьян:
— Почему вы выбрали петуха? Разве не больше он подходит для свадебного торжества?
Они странно посмотрели на меня и, перебивая друг друга, стали объяснять:
— Но он ведь пел!
— Как это пел? — Моему удивлению не было границ.
Они переглянулись и загадочно улыбнулись, несмотря на траур. Мужчина обнял женщину за талию и ответил:
— Петух всегда поет, когда воскресают усопшие. Крестьяне ушли, а я долго еще смотрел им вслед, и на глазах у меня были слезы. Их ответ так поразил меня, что эту встречу в Цере я запомнил на всю жизнь.
Лучшего примера для объяснения разницы между характерами греков и этрусков, пожалуй, не найти: для греков пение петуха означает радость жизни, для этрусков символизирует воскрешение усопших.
Из Цере я намеревался морем отправиться обратно в Рим, но ходили упорные слухи, что Кориолан во главе вольской армии освобождает один за другим города, занятые римлянами, и покорил даже Лавиний, считавшийся стратегически важным римским городом. Поговаривали, что соляные бассейны в устье реки того и гляди попадут в руки вольсков. Поэтому я отправился дальше на север в Тарквинии — главный в политическом отношении город Этрурии.
Мое путешествие совпало с самым разгаром лета. Я не знал, чему мне больше удивляться: безопасности ли общественных дорог или гостеприимству крестьян, болотам ли, превращенным в плодородные поля благодаря прорытым отводным каналам, укрепленным мрамором, или же длиннорогой скотине, пасущейся на лугах. Рытье каналов и корчевание деревьев на полях требовало большого умения и упорного труда многих поколений. Все это не вязалось с моими представлениями об этрусках, которых в Ионии считали людьми жестокими и вспыльчивыми.
В больших имениях работали мужчины невысокого роста с более темной, чем у этрусков, кожей. Были там также и рабы, но я никогда не видел, чтобы надсмотрщики били их. Все они разговаривали с хозяевами без страха, с улыбкой. Мне приходилось слышать, что этруски редко наказывали беглых невольников, да и было-то их немного, ибо здесь всегда стремились поручить рабу лишь то дело, которое пришлось бы ему по душе. Многие рабы вели у этрусков куда более достойную жизнь, чем та, что ожидала бы их дома, где они были свободными бедняками. Добросовестный раб-ремесленник легко получал разрешение на выкуп, а его бывший господин помогал ему получить гражданство, хорошо понимая, что это принесет пользу городу. К побегу раба хозяин относился спокойно, говоря со смехом: «Значит, этот человек не был рожден рабом» — и виня во всем слишком уж строгого и придирчивого надсмотрщика.
