Белая Русь(Роман) - Клаз Илья Семенович (книги хорошего качества txt) 📗
Второй день Алексашке нет работы — уехал Иван Шаненя за железом. Должен был вернуться еще к обеду, да задержался. Алексашка уже знает, что дормезы и дробницы на железном ходу Шаненя делать не будет. Не нужны они. Неделю назад отковали две оси для передков, несколько шворанов и поставили на виду, у дверей кузни: если придет кто, пусть смотрит.
Мысли Алексашки прервал далекий, знакомый голос Усти:
— Алекса-а-ашка-а!..
Приподнялся нехотя, отозвался:
— Иду-у!
Подошел к хате, во дворе увидал Устю.
— Соскучилась?
— Чуть не плачу! — фыркнула Устя. — Папаня приехал. Сказал, чтоб в кузню шел.
Возле кузни Шаненя распрягал вспотевшего коня.
— Едва дотянул воз, — жаловался Иван. — А дробницы словно пустые. Двадцать пять пудов железа запросто спрятались и не видать.
— Далеко брал?
— Далече… Давай снимем с воза, да побыстрее.
Железо перенесли в кузню и завалили мешками с углем. Потом присели на завалине.
— Как там Карпуха?
— Отходит помалу, ворочается. Но памяти все нет. Блестят глаза, смеется, говорит абы-что. Ни Устю, ни Ховру не узнает.
Шаненя долго сидел молча. Что думал — не говорил. Но Алексашка понимал: неспокойно на сердце у Ивана. В Пиньске назревают события, которые могут кончиться неведомо чем. В мужицких хатах впотай все чаще говорят о казаках, которые должны прийти на выручку от панского гнета, и будет на Белой Руси вольница, как на Дону. Но в разговоры эти мужики не верят. Иван Шаненя решил сходить к православному владыке епископу Егорию. Владыка увел Шаненю в свою опочивальню и до полудня просидел с ним взаперти. С гневом рассказывал Иван о том, что чинят, иезуиты. Епископ Егорий слушал, потупив седую голову, и губы его беззвучно шевелились.
— Знаю, человече, все знаю. И патриарху Никону все будет ведомо…
От Егория шел с легким сердцем. А теперь Карпуха разбередил душу снова.
— Пойдем-ка спать. Завтра на зорьке застучим…
На зорьке оба были в кузне. Шаненя приподнял горбыль, прижатый к крыше, и вытащил завернутую в тряпку саблю. Бережно вытер рукавом сверкающее полотно и, сжав деревянную рукоятку в широкой, сильной ладони, приподнял ее над головой.
Сабля была не длинная, с необычно широким полотном, вдоль которого от рукоятки и до носка тянулись две узенькие ровные полоски. Возле рукоятки — сверкающие медные усы. Таких сабель Алексашке не приходилось видеть, хоть в Полоцк разный чужеземный люд заглядывал: и свейские рыцари в латах, и немцы в шлемах со спускающимися забралами, и английские мушкетеры, и испанцы со шпагами… Кто носил эту? В каких боях сверкала она? Чью кровь отведала? Все было загадкой.
— Где такую раздобыл?
— Долгий рассказ. — Шаненя сосредоточенно рассматривал сверкающее полотно: не появились ли крохотные, предательские пятнышки ржавчины. — От деда досталась. Дед с Наливайкой ходил. А там, еще раньше, будто добыл ее в бою с татарами, что на Пинск набегали за ясыром и полонянками.
— Не на Руси кована, — заключил Алексашка, рассматривая саблю. — Железо отменное.
— Откуешь такую? — Шаненя хитровато прищурил глаза.
— Нет, пожалуй, — признался Алексашка и щелкнул ногтем по полотну. — Тут пазы. Их на токарном станке делали… Такой станок видел в Полоцке. За кузней конь по кругу ходил и вертел дышло. От дышла привод на шестеренках. Резчик в тисках зажат. Он стружку снимает и паз точит. Заморский станок.
— Без пазов откуешь?
— Откую! — уверенно ответил Алексашка.
— Бери! — Шаненя бросил к ногам полоску железа.
Долго возились с углями — отсырел за ночь трут, и Алексашка насилу выбил из него искру. Раздул в ладонях и подсунул под сухую бересту. Та затрещала, свернулась в колечко, задымила и вспыхнула. Заухкал кожаный мех, и сразу запахло сладковатой гарью березовых углей. Раскраснелись угольки, и пошел от них жар. Алексашка закачал сильнее дышло, и после каждого взмаха в лицо ударяла теплая упругая волна. Теребень подхватил клещами железо, проворно расшевелил им угли и всунул поглубже полоску. А рядом воткнул длинную ось, которую отковал несколько дней назад.
Пока в горне разогревалось железо, Шаненя на доске прикидывал угольком размеры и контур сабли, топтался по тесной кузне, потом вышел и долго свистел Полкану — лохматому чуткому псу. Тот примчался, завилял хвостом, затерся ласково о ноги хозяина. Шаненя накинул на шею собаке веревку и конец прицепил к двери.
— Лежи!
— Должно быть готово, — Алексашка вытащил из горна железо. Оно было искрящимся и бледно-розовым.
Полоску положил на наковальню и быстро застучал молотом, повторяя после каждого удара: «Га!.. га!.. га!» Дождем сыпались с наковальни белые искры и, едва касаясь земли, гасли. Алексашка стучал, ворочая железо то на одну, то на другую сторону.
— Мягкое, — неодобрительно покачал головой.
— Что поделаешь! Еще раза три выколачивать придется, — решил Шаненя. — Воздуха в нем много. А пан Скочиковский хвалил, что лучшего не найду.
— У купца одно на уме: продать.
— Для дормеза, может, лучшего и не надо.
Дважды Алексашка нагревал железо и выстукивал его тяжелым молотом. Потом калил, отпускал, снова калил и старательно выбивал. Покрылся испариной лоб, и вымокла рубаха на плечах. Только к полудню вытянул железо в нужную длину, заострил конец, слегка выгнул в полудугу. Потом выбил черенок. Раскалил последний раз в горне и бросил в длинное деревянное корыто с ржавой водой. Мгновенно запузырилась, зашипела вода, выбрасывая клубочки пара.
Алексашка вынул из корыта саблю, долго рассматривал ее. И вдруг вздрогнул, круто повернувшись к двери. В одно мгновение бросил саблю в корыто. Выхватил из горна красноватую ось и яростно застучал по ней молотом.
Дверь в кузне протяжно заскрипела, и знакомый хриповатый голос спросил:
— Кто тут есть?
— Тьфу, напугал! — Шаненя сплюнул и уставился на Велесницкого. — Крадешься, словно кошка.
— Неужто испугался?
— Сам знаешь… И собака не тявкнула. — Шаненя отворил дверь. На щеколде болтался обрывок веревки. — Сбежал пес!
Велесницкий осмотрелся в кузне.
— Оси куете?
— Оси… — Алексашка достал из воды саблю и подал ее Ермоле. Велесницкий повертел саблю.
— Будет рубать?
— Голову, пожалуй, сбросит, — усмехнулся Алексашка. — Только этого мало.
— Неужто? — рассмеялся Велесницкий. — А я думал, что большего и не надо.
— Она панскую саблю выдержать должна.
— А выдержит?
— Сейчас посмотрим.
Алексашка неторопливо обмотал тряпкой черенок. Потом к наковальне обухом приставил топор.
— Отойди в сторону. Кабы в глаза не отлетело…
Велесницкий и Шаненя отошли к двери. Алексашка поднял саблю над головой, прицелился и, ахнув, со свистом опустил ее на топор.
Втроем склонились над саблей.
— Слабовата, — с сожалением заметил Алексашка, ощупывая грубыми пальцами глубокую зазубрину.
— Еще раз отбивать на огне надо.
— Не бедуй! — успокаивал Велесницкий. — Первый блин бывает и комом.
— На пики железо в самый раз.
— И пики надобны. Сто наконечников вот так… — Ермола провел ребром ладони по горлу.
— Завтра ковать буду. Пика — дело нехитрое. А вот сабля, — и вздохнул: — Эх, кабы железо потверже!
Алексашка снова встал к горну. Ходит дышло вверх и вниз. Тихо охает мех, и белым жаром вспыхивают угли. Они весело потрескивают, стреляя крохотными серебристыми искорками, и выбрасывают фиолетовые язычки пламени. Стучит Алексашка молотком по сабле, выбивая воздух из металла. Плотнее становится железо. Стучит и думает, какая чудесная сила хранится в ржавых болотах Полесья! Саблями и пиками обернется панам собственная земля. Пробьет час — полягут они костями, как от мечей и стрел ворог на поле Куликовом. Стучит Алексашка молотком. Руки устали за день, ломит спину, а дух бодрый. Когда закончил, бросил устало молоток, вытер вспотевшее лицо и, наклонившись к кадке, вдоволь напился холодной воды.
— Теперь ей должно быть все. Дальше некуда… Попробуем потянуть на камне.
