Сальватор. Том 2 - Дюма Александр (книги полностью бесплатно txt) 📗
Первое письмо было от него, написанное на биваке накануне сражения; второе было из лагеря на другой день после победы.
Все письма были написаны во время военных действий, во всех звучала одна и та же мысль: «Когда мы вернемся во Францию?»
Иными словами, все письма мужа свидетельствовали об его отсутствии и указывали на то, что жена одинока и всеми покинута.
Вот через какую дверь вошло несчастье в жизнь княгини:
через его отсутствие и ее одиночество.
Он помедлил, заметив чужой почерк, словно, прежде чем идти дальше, он должен был осознать уже пройденный путь. На этом пути он представил себе свою жену – слабое существо, блуждающее без поддержки, без помощи, во власти первого попавшегося голодного волка.
Он повернулся к телу жены и подошел ближе со словами – Прости, дорогая! Прежде всего, виноват я сам. Да простит меня Господь, первый грех я беру на себя.
Он снова сел у комода и приступил к письмам графа Рапта Странное дело! Он словно предвидел, что за этим грехом кроется настоящее преступление: когда он узнал о своем бесчестье, эта новость его не оглушила, как бывает обыкновенно с любым человеком, невзирая на темперамент, в подобном положении. Разумеется, он был опозорен, он дрожал все время, пока читал проклятые письма, и если бы в эту минуту граф Рапт попался ему в руки, он, несомненно, задушил бы его. Однако весть о несчастье обратилась ненавистью к любимцу, но в то же время и состраданием к жене Он искренне ее жалел, винил себя в собственном бесчестье и просил у Бога снисходительности к умершей.
Такое действие произвело на маршала первое письмо г-на Рапта: сострадание к жене, возмущение подопечным Жена обманула мужа, адъютант предал командира.
Он продолжал ужасное чтение, терзаемый тысячью мучительных мыслей.
Сначала он прочел лишь общие фразы первых писем. Ничто не предвещало несчастья. Однако он интуитивно понимал, так сказать, догадывался, что ему предстоит узнать еще более страшное известие, и лихорадочно перебирал одно письмо за другим.
Он торопливо проглатывал их, чем-то напоминая человека, который видит направленное на него оружие и бросается навстречу пуле.
Вдруг он издал пронзительный, душераздирающий, нечеловеческий крик, когда дошел до слов:
«Мы назовем нашу дочь Региной. Ведь она будет поражать такой же царственной красотой, как и ты».
Вряд ли молния способна нанести большой урон, чем эти строки, поразившие маршала де Ламот-Гудана в самое сердце.
Он почувствовал себя оскорбленным не как любящий муж, не как отец, но как личность. Ему показалось, что он перестал быть самим собой или что это он сам преступник только потому, что прикоснулся к преступлению. Он забыл, что его предали как супруга, командира, друга, отца. Наконец, он позабыл о своем бесчестье, своем несчастье и стал думать лишь о чудовищном, возмутительном грехе: браке любовника с дочерью своей любовницы – вызывающем, бесчестном, безнаказанном преступлении, сродни отцеубийству! Он бросил гневный взгляд в сторону кровати. Но увидел тело жены, застывшее в торжественной позе: со сложенными на груди руками и повернутым к небу лицом – и в его глазах промелькнуло выражение глубокого страдания; он пронзительно выкрикнул:
– Что же ты наделала, несчастная!
Он снова схватил письма и попытался вновь взять себя в руки, чтобы дочитать их до конца. Это было невыносимо, и он уже хотел было отказаться от этого занятия, но тут вдруг к нему подступила мысль о другом несчастье.
Мы познакомились в мастерской Регины, пока Петрус писал с нее портрет, а потом еще раз встретились в комнате покойной с юной Пчелкой. Маршала занимало в эту минуту одно: от кого младшая дочь? Он, так сказать, дал ей жизнь; она родилась у него на глазах, выросла на его руках, он катал ее, держа за ручку, на своем огромном боевом коне, и какое это было восхитительное зрелище, когда старый маршал играл в Тюильрийском саду с маленькой девочкой в серсо! Старики лучше понимают детей, чем юношей или зрелых людей. А белокурые детские головки смотрятся лучше рядом с сединами стариков.
Пчелка как бы венчала собой старость маршала, она была его последней радостью. «Где Пчелка? Почему нету Пчелки?
Отчего я нынче ни разу не слышал, как Пчелка поет? Пчелка печальна? Может, Пчелка заболела?» С утра до вечера только и слышалось отовсюду имя Пчелки. Она вносила в дом оживление и радость.
Вот почему маршал с невыразимым ужасом снова взялся за письма, которые и так уже совершенно опустошили его душу.
Увы! Старику не на что было рассчитывать! Все его надежды рушились одна за другой. Оставалась одна, но и она вот-вот должна была улетучиться. О, злая судьба! Этот человек был красив, добр, отважен, благороден, горд – жить бы да радоваться! Ничто не мешало ему быть любимым, и вот в конце жизни ему суждены муки, рядом с которыми бледнеют страдания величайших злодеев.
Когда сомнений у него не осталось, он закрыл лицо руками и разрыдался.
Слезы всегда оказывают благотворное действие. Они обращают отраву в мед и врачуют душевные раны.
Выплакав свое горе, он, стоя над телом жены, сказал:
– Я так тебя любил, Рина!.. И был достоин твоей любви Но колесница жизни стремительно влекла меня вперед, и я, смотря только прямо перед собой, не разглядел в облаке поднятой мной пыли хрупкое растение и раздавил его. Ты звала – я не приходил к тебе на помощь, и ты оперлась на первую же протянутую тебе руку. Это моя вина, Рина, это я во всем виноват и каюсь перед твоим телом, умоляя Господа о прощении. Отсюда и пошли все несчастья… Ты заплатила жизнью за мою вину, я готов поплатиться своей жизнью за твое преступление. Господь обошелся с тобой сурово, бедняжка! Первым Он должен был наказать меня. Но существует виновник всех наших несчастий, и ему-то прощения быть не может. Это вор, злодей без чести и совести, подлый предатель, столкнувший тебя с тернистого пути в бездну. Клянусь прощением, которое я призываю на твою голову, Рина: негодяй будет наказан как лжец и трус. И когда суд свершится, я спрошу Бога, не истратил ли Он весь свой гнев, чтобы обрушить его на мою голову… Прощай же, несчастная женщина! Или, вернее, до свидания, так как мне жить осталось недолго.
Старик подошел к комоду, взял письма, сунул их себе в карман и направился к выходу, как вдруг заметил, что портьера приподнимается и в спальню входит человек, которого он сразу не узнал.
Маршал шагнул ему навстречу: перед ним стоял граф Рапт.
XXII.
Глава, в которой звезда г-на Рапта начинает бледнеть
Он! – глухо пробормотал при виде графа Рапта маршал де Ламот-Гудан, и его лицо приняло жуткое выражение, так непривычное для этого обычно невозмутимого господина – Он!! – повторил маршал и сверкнул глазами, будто приготовившись испепелить врага взглядом.
Мы уже видели, что в иные минуты граф Рапт бывал храбрым, отчаянным, ловким, он никогда не терял хладнокровия, однако под взглядом маршала всю его храбрость, отчаяние, ловкость и хладнокровие будто ветром сдуло. Уязвленный старик выглядел поистине грозно и величаво, и граф, еще ничего не зная, стал теряться в догадках. Он невольно вздрогнул.
Сначала ему показалось, что г-н де Ламот-Гудан после смерти жены лишился рассудка. Граф приписал пристальный взгляд маршала его потерянному состоянию, а гнев принял за отчаяние и стал подумывать о том, как бы его утешить. Он собрался с духом и открыл было рот, чтобы подобающим образом выразить свое огорчение смертью княгини, а также соболезнования – маршалу.
Он пошел навстречу г-ну де Ламот-Гудану, наклонив голову и всем своим видом желая показать, как он опечален и сострадает маршалу.
Тот не спускал с него глаз.
– Маршал! Поверьте, я глубоко тронут постигшим вас несчастьем!
Господин де Ламот-Гудан не перебивал.
Господин Рапт продолжал:
– В этих печальных обстоятельствах, как и в любых других, вы можете быть совершенно уверены, господин маршал: я к вашим услугам.
