Калигула или После нас хоть потоп - Томан Йозеф (читать книги без регистрации .txt) 📗
– А что театр? – спросил Фабий. – Он говорил с тобой о театре? Ты рассказывал, что он всегда с тобой о театре говорит.
– Я начал сам. Он смотрел куда-то сквозь меня и сказал: "Слово – это кроткое животное". Что он под этим подразумевал?
– Ясно, – заметил Фабий. – Цирк превыше всего! – Горечь сквозила в его словах:
– Мы со временем переучимся на возниц и гладиаторов! – В свете факелов было видно, как у Фабия пульсировали на висках жилы. Он обратился к Апеллесу и Мнестеру:
– Зачем вам его дружба? Ведь он делает из вас шутов во время попоек. Этого вам достаточно, знаменитые актеры?
Мнестер хотел ответить, но Фабий жестом остановил его и заговорил пылко и страстно:
– Вы его приятели и любимцы, вы должны немного думать и о своем искусстве и об остальных. Да! И о нас! Мы не хотим быть циркачами! Мы хотим играть! Если в вас есть хоть капля актерской чести, вы пойдете к нему и добьетесь настоящего театра! Он выбрасывает сотни миллионов сестерциев на цирковые зрелища, так пусть хотя бы один миллион пожертвует на театр! Зрители за эти полгода с избытком насладились кровавыми зрелищами и могут посмотреть на что-нибудь получше. Калигула распахнул ворота арен, которые десять лет были закрыты. Заставьте его открыть двери театров! Он будет прославлен тем, что вернет на сцену великие трагедии!
Пусть воскресит Эсхила, Софокла, Эврипида!
Все согласились, и Апеллес с Мнестером, на которых нападал Фабий, тоже.
Они обещали, что тотчас после возвращения в Рим постараются убедить императора. За это выпили до дна.
Настроение у всех улучшилось.
– Сегодня большой праздник! – выкрикивал Грав. – Да здравствует театр! Пусть вино льется рекой!
– Пусть льется нам в глотки! – Лукрин поднял кружку и тонкой струей лил вино в открытый рот Волюмнии. Она держалась героически.
Женщины расспрашивали об Эннии. Апеллес снова разговорился. Императрица как сфинкс. Молчит, улыбается и заботится о своем супруге. Любит ли она его? Возможно. Что я могу сказать? Спросите ее, дорогие! Поговаривают, что Калигула воспылал страстью к Ливии Орестилле, жене консула Пизона, говорят даже, что он собирается на ней жениться…
– Которая это будет по счету?
– Не сосчитать.
– Нет, можно подсчитать, – отозвался Бальб. – Будьте добры, считайте по пальцам вместе со мной: первая – Юния Клавдилла, вторая – Друзилла, третья – Агриппина, четвертая – Ливилла…
– Не болтай, это не жены. Это сестры.
Бальб и не думал останавливаться:
– Это жены. Хотя и не по закону. Понимаешь ли, законом все не охватить, и для императора он не подходит. Я продолжаю: пятая – Энния, шестая, вероятно, Ливия Орестилла, а сколько их еще будет впереди, едва ли это известно Сивилле Пренентской.
– У нас для счета остаются еще две руки и две ноги, – острила Волюмния.
– А что Макрон? – спросил Кар.
– Управляет за больного императора.
– Луций Курион, говорят, стал правой рукой императора? – спросил Фабий.
– Да, – сказал Апеллес. – Его слово очень много значит для императора.
Фабий процедил сквозь зубы:
– Как быстро приручили бывшего республиканца.
– Ну и что? Какую роль это играет сегодня, Фабий? Восстановленная республика не была бы лучше, – заметил Мнестер. – Скоро соберется народное собрание. Разве это не республика?
– До сегодняшнего дня выборы еще не объявлены, – сказал скептически Бальб. – Так что я не знаю…
Ах! Этот Бальб! Обязательно он должен добавить ложку дегтя в бочку меда. Вот противный!
Все потянулись к чашам. Разговорились о том, как начнут выступать после того, как Апеллес и Мнестер добьются императорского разрешения. Фабий загорелся, как лучина с энтузиазмом говорил о своих планах. Остальные не отставали от него.
Апеллес подошел к Фабию и шепнул тихо:
– Я не хочу тебе портить настроение, дорогой, но боюсь, что с императором мы не договоримся. Ведь ты знаешь, как он смотрит на трагедию.
Квирина увидела, как сразу же погас энтузиазм Фабия. Он взял кружку, наполненную до краев вином. И больше уже не говорил.
Вино всех околдовывало, оно заставляло забыть о повседневных заботах.
Ночь уходила, до рассвета было недалеко.
Квирина наблюдала за Фабием и видела, как он не выпускал из рук кружку.
– Ну довольно, милый, – попросила она его.
Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом и надрывно проскрипел:
– Трагической роли у меня не будет! Ничего не поделаешь! Гони Фабий!
Запряги осла в телегу, положи под брезент груду дурацких шуток и поезжай по деревням. – Он громко крикнул:
– Фарс – наша жизнь!
У Квирины сжалось сердце. Она взяла его за руку:
– Иди, иди спать!
Он вырвался и крикнул:
– Не хочу! Я останусь здесь!
– Пойдем. Тебе нужно выспаться, ты много выпил.
– Я знаю, что мне нужно! Мне нужно пить! – зло кричал он.
– Пить! – отозвалось несколько голосов.
Она повела его к винограднику, а он продолжал сопротивляться.
– Никуда я не пойду! Оставь меня, ты, Ксантипа! Поди прочь! Убери, руки, говорю тебе!
– Пойдем. Уже поздно! Ночь!
Она подталкивала его на пригорок, где стояла их палатка.
На полдороге он споткнулся и упал. Так и остался сидеть на земле.
– Я хочу увидеть Рим! Где Рим, Квирина?
– Для этого надо подняться еще немного выше. Оттуда ты его увидишь. – уговаривала она Фабия. как ребенка. С большим трудом ей удалось его поднять.
Снизу неслось пьяное пение.
Наконец они добрались до палатки.
– Я хочу в Рим! – кричал он, раскачиваясь, и хватался за виноградные лозы, ломая их. – Я должен хоть один раз сыграть такую роль, понимаешь!
– Ты сыграешь ее, милый. Ты знаешь, что сыграешь!
– Нет! – выкрикнул он отчаянно. – Я не получу роль! Я хочу хотя бы увидеть Рим! Где Рим?
– Там, в той стороне. Посмотри туда!
Но ни он, ни она ничего не увидели. Рим, который днем было прекрасно видно, сейчас исчез. Он утонул в море тьмы.
Глава 45
Во времена Тиберия укромный покой Дианы в императорском дворце на Палатине предназначался для чтения стихов. Вдоль стен стояли тиссовые деревца с подрезанными верхушками, и белоснежная богиня с лунным серпом в волосах и луком за плечами прогуливалась в этой импровизированной роще.
Здесь старый император, пока жил в Риме, слушал стихи Ксенофонта, Алкея, Каллимаха, Лукреция. Здесь говорили музы.
Калигула велел отправить божественную охотницу в сад, а вместо нее поставил у стены на высокой подставке бронзового коня, которого подстерег и теперь терзал бронзовый лев. Зелень он приказал убрать и в середине комнаты поставить квадратный стол и четыре кресла.
Сквозь единственное окно сюда проникали лучи октябрьского солнца, холодные, негреющие. В двух углах комнаты в бронзовых сосудах, формой напоминающих римскую крепость с зубцами и башнями, пылали раскаленные угли.
Императорский казначей Каллист ввел приглашенных и усадил каждого на предназначенное ему место.
Макрона – спиной к стене, на которой была изображена лесистая местность, пересеченная рекой, и лицом к окну. Луция – лицом к статуе, спиной к двери. Авиолу – против него. Четвертое кресло, устланное подушками и пурпурной тканью, пустовало.
Все трое были приглашены к императору в последнюю минуту. Никто из них не знал, зачем Калигула позвал их. На столе стояли вазы с угощением, амфора с вином и четыре чаши. Они сидели и молча ждали.
Авиола был встревожен. Его мучила неопределенность. Приглашение на Палатин (если дело было не в обычном пиршестве) обыкновенно не предвещало ничего приятного. Хорошо еще, что он не один тут сидит. Вместе с ним два самых значительных сановника империи. Взгляд Авиолы скользнул по Макрону и остановился на Луции. Вон как. Жених Торкваты! Моя малютка из-за него все глаза выплакала. А он? С каким самодовольством смотрит, негодяй. Он ранил ее, и эта рана страшнее раны наемного убийцы. Узнать бы, кто подослал его.
