В лесах. Книга Вторая - Мельников-Печерский Павел Иванович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Не надивится Патап Максимыч, глядя на богато разубранные комнаты Алексея Трифоныча. Бронза, зеркала, ковры, бархаты, цветы — ничем не хуже колышкинских. И все так ново, так свежо, так ярко, все так и бьет в глаза… И это дом поромовского токаря, дом погорельца, что прошлой зимой нанимался к нему в работники!.. Ночи темней сумрачные взоры Чапурина.
Самого Алексея не было дома, на пароход уехал, в тот день надо было ему отваливать. Марья Гавриловна, только что повестили ее про Патапа Максимыча, тотчас вышла к нему из внутренних горниц.
В пышном нарядном платье, но бледная, задумчивая, с поникшей головой, неслышными стопами медленно вышла она по мягким пушистым коврам и стала перед Патапом Максимычем. Подняла голову, вспыхнула заревом, опустила глаза.
— С законным браком, сударыня Марья Гавриловна, — тихо и сдержанно, но сильно взволнованным голосом проговорил Патап Максимыч.
— Покорно вас благодарю, — чуть слышно отвечала она. — Садиться милости просим.
Сели. Речи нейдут на уста ни тому, ни другой. Помолчав, Чапурин сказал:
— А я вечор только приехал. Знать бы наперед, на свадьбу поспешил бы.
— Покорно вас благодарю, — сдерживая, сколько доставало силы, волненье, тихо ответила ему Марья Гавриловна.
— Скоренько поспешили, — после нового молчанья промолвил Патап Максимыч.
— Власть божия, Патап Максимыч, судьба! — сказала Марья Гавриловна.
— Вестимо, — молвил Патап Максимыч. — Что на роду человеку написано, от того никому не уйти. Сказано: сужена-ряжена ни пешу обойти, ни конному объехать!..
— Аксинья Захаровна как в своем здоровье, Параша? — догадалась, наконец, спросить Марья Гавриловна.
— Живут помаленьку, — отвечал Патап Максимыч. — Хозяйку в Вихореве у Груни покинул, Прасковья гостит в Комарове.
— Матушка Манефа здорова ль? — совсем склонив голову, едва переводя дух, чуть слышно спросила Марья Гавриловна.
— Пеншит помаленьку. Старого леса кочерга!.. Хворает, болеет, а сотню лет наверняк проскрипит, — слегка улыбнувшись, промолвил Чапурин.
Еще что-то хотела сказать Марья Гавриловна, но не вылетело из уст ее крылатого слова.
— На Петров день у Манефы гостили мы, — зачал опять Патап Максимыч. — Не обессудьте, Марья Гавриловна, в вашем домике приставали: я, да кум Иван Григорьевич, да удельный голова, да Марка Данилыч Смолокуров, — не изволите ли знать?
— Слыхала про Марка Данилыча, — молвила Марья Гавриловна. — Сказывают, человек хороший.
Опять настало молчанье. С духом сбирался Патап Максимыч.
— А я с просьбицей к вам, Марья Гавриловна, — зачал он, наконец, и замялся на первых словах.
— С какой, Патап Максимыч? — с ясным взором и доброй улыбкой спросила Марья Гавриловна.
— Да вот насчет того векселя… Послезавтра срок. Как были вы у нас на Настиных похоронах, сами тогда сказали, что согласны отсрочить…
Мне бы всего месяца на полтора. Надеясь на ваше слово, денег я не сготовил. Безо всяких затруднений можно бы было и больше той суммы перехватить, да видите — теперь вдруг подошло… Тогда при моей скорби-печали, сами знаете; до того ли мне было, чтоб векселя переписывать… А теперь уж сделайте такую вашу милость, не откажите, пожалуйста. Все векселя, что даны мне за горянщину, писаны до спуска флагов у Макарья, значит, по двадцать пятое августа. Уж сделайте такую милость, Марья Гавриловна, перепишите векселек-от на два месяца, по девятое, значит, сентября.
— С великим моим удовольствием, — ответила Марья Гавриловна. — Не извольте беспокоиться, Патап Максимыч… Так точно, сама я тогда говорила вам, чтоб вы не хлопотали об уплате на срок… Вот Алексей Трифоныч сейчас приедет, доложу ему, что надо завтра непременно тот вексель переписать.
— А сами-то вы? — спросил Патап Максимыч.
— Сами вы муж, сами семьи голова, Патап Максимыч,-улыбнувшись, промолвила Марья Гавриловна. — По себе посудите — стать ли замужней женщине в такие дела помимо мужа входить?.. У меня все ему сдано… Посидите маленько, не поскучайте со мной, он скоро воротится. Пароход сегодня в Верху отправляет — хлопоты.
Колом повернуло сердце у Патапа Максимыча. Приходится поклониться Алексею. «Не во сне ль это?» — думает высокомерный, спесивый тысячник, и багровый румянец обливает лицо его, кулаки сами собой стиснулись, а черные глаза так и засверкали искрами. "И угораздило ж ее за такого талагая (Талагай — болван, неуч, невежа.) замуж идти!.. Ему кланяться!.. Алешке Лохматому… Да пропадай он совсем!.. В разор разорюсь, а не поклонюсь ему!..
Ох, дура, дура!.. Погоди, матушка, погоди — облупит он тебя, как липочку, да, кажись, немного уж осталось и обдирать-то тебя!..
Вдруг по всему дому звон раздался. Давно ль не умел Алексей сладить со звонком на крыльце у Колышкина, а теперь сам приделал звонки к подъезду «благоприобретенного» дома и каждый раз звонил так усердно, как разве только деревенски ребятишки звонят о Пасхе на сельских колокольнях.
— Приехал, — молвила Марья Гавриловна, и как-то неловко стало ей перед Патапом Максимычем. Слегка засуетилась она.
Бойко, щепетко (Щепетко — щегольски, по-модному, но неловко. Щепетун — щеголь, щепет — щегольство. Слова эти употребляются в простом народе Нижегородской и других поволжских губерний.) вошел Алексей. Щеголем был разодет, словно на картинке писан. Поставив шляпу на стол и небрежно бросив перчатки, с неуклюжей развязностью подошел он к Патапу Максимычу. Как ни сумрачен, как ни взволнован был Чапурин, а еле-еле не захохотал, взглянув на своего токаря, что вырядился барином.
— Наше вам наиглубочайшее! — закатывая под лоб глаза, нескладно повертываясь и протягивая руку Патапу Максимычу, с ужимкой сказал Алексей.Оченно рады, почтеннейший господин Чапурин, что удостоили нас своей визитой!
Нехотя подал Патап Максимыч ему руку, еще раз с головы до ног оглядел Алексея, слегка покачал головой, но сдержался — слова не молвил. Одно вертелось на уме: «Наряд-от вздел боярский, да салтык-от остался крестьянский, надень свинье золотой ошейник, все-таки будет свинья».
— Садиться милости просим, почтеннейший господин Чапурин, — говорил Алексей, указывая на диван Патапу Максимычу. — А ты, Марья Гавриловна, угощенья поставь: чаю, кофею, «чиколату». Чтобы все живой рукой было! Закуску вели сготовить, разных водок поставь, ликеров, рому, коньяку, иностранных вин, которы получше. Почтенного гостя надо в акурат угостить, потому что сами его хлеб-соль едали.
— Спасибо на памяти про нашу хлеб-соль, — сухо промолвил Патап Максимыч. — Не беспокойте себя понапрасну, Марья Гавриловна. Ни чаю, ни кофею, ни закусывать мне теперь не охота… И за то благодарен, что хлеб-соль моя не забыта.
— Помилуйте, почтеннейший господин Чапурин, как же возможно вашу хлеб-соль нам позабыть? — молвил Алексей. — Хоша в те времена и в крестьянстве я числился, никакого авантажу за собой не имел, однако ж забыть того не могу… Справляй, справляй, а ты, Марья Гавриловна… Не можно того, чтоб не угостить господина Чапурина. Сами у него угощались, и я и ты.
— Пожалуйте, Патап Максимыч, не побрезгуйте нашим угощением. Мы ото всей души, — сказала Марья Гавриловна и вышла.
И Патапу Максимычу и Алексею было как-то неловко, тягостно. Еще тягостней показалось им, когда они остались с глазу на глаз. Молчали, поглядывая друг на друга.
— Пароход сейчас отправил, — заговорил, наконец Алексей. — Хлопот по горло. Известно дело — коммерция!.. Насилу отделался.
— К Верху побег?.. — чтобы что-нибудь сказать спросил Патап Максимыч.
— Как есть в акурат, угадали: в Рыбну, — ответил Алексей.
— С кладью?
— Неужто погоним пустой?.. Не расчет-с!.. На одних дровах обожжешься!.. — с усмешкой промолвил Лохматов. — Две баржи при «Соболе» побежали: с хлебом одна, другая со спиртом. Фрахты ноне сходные.
— Чего? — спросил Патап Максимыч.
— Фрахты, говорю, ноне сходные. Двенадцать копеек с пуда… Оно, правда, на срок, с неустойкой.
