В лесах. Книга Вторая - Мельников-Печерский Павел Иванович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
— Да послезавтра бы, в середу, если можно, батюшка, — ответил Самоквасов.
— Можно, все можно. Отчего ж нельзя? — ласково и нежно заговорил Сушило, поглаживая бородку. — Чем скорей, тем лучше: и для нас способнее и для вас приятнее. Отзвонил да с колокольни долой, как у нас говорится. Хе-хе-хе!
— Так к которому же часу привезти их, батюшка? — спросил Петр Самоквасов.
— Попозже-то лучше бы. Не столь видно, — сказал Сушило.
— Хотя при нашем храме стороннего народа, опричь церковного клира, никого не живет, однако ж все-таки лучше, как попозднее-то приедете. В сумерки этак, в сумерки постарайтесь… Потому, ежели днем венчать, так, увидевши ваш поезд, из деревень налезут свадьбу глядеть. А в таком деле, как наше, чем меньше очевидцев, тем безопаснее и спокойнее. Погоню за собой чаете?
— Нет, батюшка, вряд ли будет погоня, — отвечал Петр Степаныч.
— А ежели Патапка проведает? — возразил Сушило. — Двадцать деревень может поднять, целу армию выставит. С ним связаться беда — медведь, как есть медведь.
— В город, батюшка, уехал, дела там какие-то у него, с неделю, слышь, в отлучке пробудет, — сказал Самоквасов. — И матери дома нет — в Вихорево, коли знаете, к Заплатиным гостить поехала.
— С дочерью, с нашей то есть невестой? — любопытствовал отец Родион.
— Невеста-то у тетки в Комарове, — молвил Петр Степаныч.
— У Манефы, — полушепотом подхватил Сушило. — Ехидная старица, злочинная!.. На одну бы осину с братцем-то… А разве вы полагаете, почтеннейший Петр Степаныч, что ежели паче чаяния злочинная Манефа узнает, так не нарядит она погони?.. Какую еще нарядит-то!.. Денег жалеть не станет, все окольны деревни собьет… Поопасьтесь на всякий случай.
— Будьте покойны, батюшка, — сказал Самоквасов. — Ни Манефы послезавтра в Комарове не будет, ни других начальных стариц — все в Шарпан уедут.
— Да, ведь послезавтра восьмое число: явление Казанския чудотворныя иконы… Праздник у них в Шарпане-то, кормы народу, — злобно говорил отец Родион, — Ох, куда сколь много вреда святей церкви теми кормами они чинят… И как это им дозволяется!.. Сколько этими кормами от церкви людей отлучили… Зловредные, изо всех скитниц самые зловредные эти шарпанские!.. И как это вы отлично хорошо устроили, — переменил свою речь Сушило.
— Что такое? — спросил Петр Степаныч.
— А как же? Отец в отлучке, мать в отлучке, тетка в отлучке, сама невеста не в своем дому, а призора нет за ней никакого, — говорил отец Родион. — Отменно хорошо дельце оборудовали, ей-богу, отменно… А на всякий случай ради отбоя погони, люди-то будут ли у вас?
— Как же, батюшка, без того нельзя, — отвечал Самоквасов. — Десять молодцов здоровенных — не больно к ним подступятся…
— Ну вот и прекрасно, — молвил Сушило. — Преотменно, я вам доложу, без отбойных людей в таких делах никак невозможно. Потому что тут погонщики бывают аки звери. Пьяны к тому ж завсегда. Такую иной раз свалку подымут, что того и гляди смертоубийства не было бы… А вы не беспокойтесь, только поспевайте скорее, дорогой бы только вас не угнали, а здесь уж все в порядке будет. Дверь в церковь у нас дубовая, толстая, опричь нутряного ключа, железной полосой замыкается, окна высоко, к тому ж с железными решетками да с болтами… Столь крепко запремся, что никакими силами нас не возьмут… Хе-хе-хе!.. Нарочно для таких случаев и сделано, опять же для опасности от воровских людей. Жителей-от у нас, как видите, опричь меня да причетников, нет никого, а кругом народ вор, как раз могут церковь подломать… На это взять их, мошенников!
— Батюшка, уж вы, пожалуйста, жениха-то с невестой посолонь обведите,вкрадчивым голосом сказал попу Петр Степаныч.
— Посолонь, посолонь!.. — пощипывая бородку, думчиво говорил отец Родион. — Не ладно будет, государь мой, не по чину.
— Уж сделайте такое ваше одолжение… Не откажите… Да уж и теплоту-то в стеклянном стакане подайте… Уж сделайте милость.
— Значит, по-вашему: стакан жениху в церкви о пол бить да ногой черепки топтать…— сказал Сушило. — Бесчинно и нелепо, государь мой!.. Вы этак, пожалуй, захотите, чтоб после венца невесте в церкви и косу расплетали и гребень в медовой сыте мочили, да тем гребнем волоса ей расчесывали.
— Вот ведь, батюшка, вы все знаете, как у нас по-старинному делается,улыбнулся Самоквасов.
— Еще бы не знать! Сколько годов с вашим братом вожусь, со здешними, значит, раскольщиками. Все ваши обычаи до тонкости знаю, — молвил отец Родион.
— Так уж вы так и сделайте, батюшка, коли все знаете. Очень бы нас тем одолжили. А мы будем вам за то особенно благодарны.
— Да не все ль для вас едино: так ли, этак ли их повенчаю. Тут главная причина, в обыскную книгу было бы вписано, — сказал Сушило.
— Нет, уж вы сделайте такое ваше одолжение, — продолжал Петр Степаныч.Я вам за это сейчас же четвертную, не надрываючи, — уговаривал его Петр Степаныч.
— Ох, уж, право, какие вы! — с глубоким вздохом молвил отец Родион. — И не рад, что связался! Только уж как хотите, а одной четвертной будет маловато.. А будет с невестой какая молодица, голову-то бы ей в церкви расчесать да повойник вздеть?
— Нет, батюшка, во всем поезде женскому полу, опричь невесты, не будет у нас, — сказал Самоквасов.
— Так как же это будет? — вскликнул Сушило. — Не мужчине ж волоса-то ей расчесывать. Впрочем, об этом не пекитесь. Тут неподалеку для таких делав есть у нас мастерица. Ее пригласим; это уж мое дело, насчет этого вам беспокоиться нечего.
— Оченно будем вам благодарны, батюшка, — сказал Петр Степаныч. — Так какая же будет у нас ряда? — сказал он потом.
— Сами сочтите, — ответил отец Родион. — За посолонь четвертная, за стакан другая, за расплетанье косы третья, молодице четвертая. Сотенная, значит.
— Как же это, батюшка, за косу-то вдвойне вы кладете? — спросил Самоквасов. — За расплетанье косы четвертная, да молодице другая?
— Одна, значит, мне за дозволение совершить во храме бесчинный обряд, церковными правилами не заповеданный, а другая молодице за труды, — спокойно и даже внушительно сказал поп Сушило.
Как ни бился Петр Степаныч, копейки не мог выторговать. Уперся поп Сушило на сотне рублей, и ничем его нельзя было сдвинуть. Заплатил Самоквасов, напился у попа чаю, закусил маленько и Тихон рысцой покатил к Каменному Вражку.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Спрыснув золотые галуны удельного головы и знаменитого перепелятника, веселый и вполне довольный собой и другими, Патап Максимыч заехал в деревню Вихореву, оставил там у Груни Аксинью Захаровну, а сам денька на два отправился в губернский город. Приехал туда под вечер, пристал у «крестника», у Сергея Андреича.
Колышкин повел его в тенистый сад и там в тесовой беседке, поставленной на самом венце кручи (Круча — утес, обрыв, гора стеной.), уселся с «крестным» за самовар. После обычных расспросов про домашних, после отданных от Аксиньи Захаровны поклонов, спросил Патап Максимыч Колышкина:
— А что мой Алексеюшка? У тебя, что ли, он? Сергей Андреич только посвистал вместо ответа.
— Чего свищешь? По-человечьи говори, не по-птичьи, — с досадой молвил Патап Максимыч.
— Рукой не достанешь его… Куда нам такого внаймах держать!.. — сказал Сергей Андреич.
— Как так? — удивился Чапурин.
— Маленько повыше меня, на Ильинке — Рыкаловский дом знаешь?
— Как не знать? — молвил Патап Максимыч.
— А вон на пристани, третий пароход от краю, бела труба с красным перехватом. Видишь?
— Ну?
— И дом Рыкаловский и пароход с белой трубой теперь Алексея Трифоныча Лохматова. И он теперь уж не Лохматый, а Лохматов прозывается. По первой гильдии… Вот как…— сказал Колышкин.
Не нашел Чапурин слов на ответ. Озадачили его слова Сергея Андреича.
— Да это на плохой конец сотня тысяч! — молвил он после короткого молчанья.
— Девяносто, — сказал Сергей Андреич, закуривая сигару. — Маленько не угадал.
— Откуда ж такие у него деньги? С неба свалились, с горы ли скатились? — вскликнул в изумленье Патап Максимыч.
