Любовь и Ненависть - Эндор Гай (читать книги регистрация .TXT) 📗
Тело его было предано земле 4 июля 1778 года. На маленьком красивом островке на озере среди громадного сада в имении Эрменонвиль.
Похороны прошли ночью при свете факелов. Никакой церковной церемонии не состоялось, так как Руссо был протестантом. Из всех его парижских друзей присутствовал только один Корансес.
Теперь и Вольтер, и Руссо, лежали в могилах на расстоянии сотен миль один от другого. Они покинули своих спутниц, которые, казалось, хотели быстрее позабыть о них.
Мадам Дени очень скоро продала поместье Ферней маркизу де Валетту, а библиотеку Вольтера — императрице России. А вскоре вышла замуж (вместе со всеми ценными бумагами и драгоценными камнями, которые она унаследовала от Вольтера) за одного человека, которому еще не исполнилось и пятидесяти, хотя ей самой было уже под семьдесят. Все поклонники и поклонницы Вольтера посчитали такое поведение мадам Дени недостойным племянницы такого великого человека.
Тереза вышла замуж за грума в поместье Эрменонвиль. Ее необдуманный шаг привел Жирарденов в такой ужас, что они не пожелали жить с ней рядом. Они сочли это осквернением памяти Жан-Жака.
Она поселилась в соседней деревне, начала сильно пить, опускаясь все ниже и ниже. Она раздавала налево и направо все бесценные рукописи Руссо, доставшиеся ей по наследству, не заботясь о должной денежной компенсации, и многие обратили ее невежество и малообразованность себе на пользу. Когда, однако, вышло роскошное издание песен ее мужа, за которое она получила громадный гонорар в тридцать пять тысяч франков, она отдала всю эту сумму в парижский приют для подкидышей.
Революционное правительство Франции назначило ей ежегодную пенсию, на которую можно было вполне прилично жить.
Она умерла в возрасте восьмидесяти одного года, в правление Наполеона.
Глава 40
ЭПИЛОГ
Если будете в Париже, то придите теплым летним днем на улицу Суффло и войдите в большую церковь под раскидистым куполом. Это Пантеон. Постойте там в этой гулкой мраморной пустоте, покуда не придет смотритель и не предложит желающим посетить местный склеп.
Вы услышите, как зашаркают подошвы множества посетителей по мраморному полу, когда они, окружив смотрителя, медленно потянутся за ним в самый дальний угол, где он откроет ключом тяжелые замки на железных массивных дверях.
Они сойдут вниз, все глубже и глубже спускаясь по лестнице в подземелье старой церкви Святой Женевьевы (весь ее купол доставил архитектору Суффло [268] столько беспокойства, что однажды он умер от сердечного приступа, когда по Парижу пронесся слух о том, что его купол развалился). Ваш гид непременно обратит внимание на то, как плотно прилегают друг к дружке каменные плиты с выбитыми на них надписями. Известковый раствор не застрахован пусть и от небольшой сырости, поэтому эти плиты плотно пригнаны одна к другой с помощью тонкого листа свинца. Это исключает разрушительное воздействие среды на месте последнего упокоения, которое когда-то предназначалось для богатых католиков, а потом было передано Французской революцией тем, кому Республика хотела оказать особые почести.
Здесь довольно прохладно. И очень тихо. Нужно дать возможность глазам привыкнуть к этому сумраку. Склепы следуют друг за другом, как приделы в храме, и в каждый из них можно заглянуть через отверстие в массивной двери. Внутри можно увидеть множество урн, каменные гробы, а также несколько бюстов и мемориальных дощечек. На них выбиты имена знаменитых людей, которых с течением времени становится так много, что, к сожалению, о них все чаще забывают и даже путают между собой.
Однако два склепа там отличаются от других. Каждый из них выделен только для одного тела. Они открыты, без двери, и в каждом стоит единственный громадный саркофаг. Эта почесть оказана останкам Вольтера и Руссо.
Гробница Вольтера отличается еще и статуей, стоящей перед саркофагом, как будто его бунтарский дух, оказавший такое влияние на все восемнадцатое столетие, не мог успокоиться в этом каменном ящике. Через проход — надгробный памятник Руссо. С поистинне поразительным, вырезанным на нем изображением — пара почти закрытых дверей, через которые чья-то жилистая рука проталкивает горящий факел, словно опасаясь, что тяжелые створки вот-вот захлопнутся навсегда. Словно стремясь продемонстрировать, как даже смерть не может остановить этого человека, помешать ему донести до будущих поколений цель своей жизни.
Но больше всего поражает тех, кто хоть что-то знает об этих двух великих людях и кто стоит между этими двумя гробницами, тишина. Полная тишина. Слышится только негромкий голос гида, завершающего свой похожий на распев рассказ, в котором он называет имена и приводит даты. И ни одного слова о вражде между ними. И тогда тишина здесь становиться невыносимой. Какая ирония судьбы! Эти двое, которые никогда не встречались друг с другом при жизни, теперь лежат друг перед другом. И будут лежать вечно.
Но что они могли бы сказать, если бы вдруг заговорили? Вольтер первым обжил этот подземный каменный дом. Вскоре после начала Французской революции. Когда из всех его пьес больше всего бурных аплодисментов доставалось «Бруту». (Пьеса посвящена не всем знакомому Марку Юнию Бруту [269], а римскому патриоту Луцию Юнию Бруту [270], который без колебаний приговорил к смерти своего сына, когда он оказался замешанным в заговоре с целью свержения Республики.) Хотя она была написана шестьдесят лет назад, эта пьеса отвечала целиком новым веяниям времени. В разгар ее представления маркиз де Валетт, вскочив на ноги, обратился с пламенной речью к публике. Он назвал позором, национальным бесчестьем, что автор этой потрясающей пьесы до сих пор покоится в почти неизвестной могиле, автор, которого деспотизм священнослужителей прежних лет подверг суровому осуждению.
— Кто посеял семена нашей славной Революции? — кричал он. — Кто привел к отмене пыток? Кто требовал равного налогообложения? Кто требовал уничтожить все привилегии? Церкви и аристократы?
Люди, услыхав его речь, плакали и рукоплескали. Всех охватил небывалый энтузиазм, все требовали доставить тело Вольтера в Париж и устроить ему достойное погребение, чтобы Национальная ассамблея своим декретом обязала Людовика XVI, пленника своего народа, подписать его.
Для этой цели смастерили специальный похоронный, богато украшенный фургон, чтобы доставить на нем тело Вольтера из аббатства Сельер. На всем пути следования фургона возводились триумфальные арки, девушки пели и танцевали, граждане устраивали парады. Тысячи людей выстраивались по обочинам дороги. Матери поднимали своих младенцев и детишек постарше над головой, чтобы те лучше все видели.
А в Париже на месте недавно разрушенной Бастилии возвели алтарь. Тело Вольтера было выставлено там для всеобщего обозрения. На надписи у его ног значилось: «Вольтер! Здесь, на этом месте, где деспотизм заковывал тебя дважды в цепи, прими почести от свободного народа!»
Потом, на последнем этапе похоронного маршрута, тело было помещено на бронзовую колесницу, созданную самим великим Давидом [271]. Это было на самом деле внушительное сооружение с четырехэтажный дом, с сотнями аллегорических фигур. Мужчины в античных нарядах подгоняли двенадцать белых как снег кобыл, которые тащили этот грандиозный катафалк. Сто тысяч человек шли за гробом. Ночью, когда начался нудный дождь, тысячи факелов рассеивали мглу перед церковью Святой Женевьевы, которую теперь превратили в Пантеон [272] с новой надписью на фронтоне: «Великим людям — благодарное Отечество».
Останки Вольтера, переложенные в новый саркофаг, были помещены в одном из склепов.
Вскоре за ним последовал и Руссо, хотя маркиз де Жирарден, испытывая большую гордость за то, что на территории его поместья покоилось тело всемирно известного Жан-Жака, энергично воспротивился любым шагам по переносу места захоронения.
