Жизнь Людовика XIV - Дюма Александр (серии книг читать бесплатно txt) 📗
Указ об удалении кардинала пришел в Париж 13 августа и произвел ожидаемое действие. Принц Конде и герцог Орлеанский прибыли в парламент и объявили, что главная причина войны более не существует и они готовы положить оружие, если только его величеству будет угодно дать всем амнистию, удалить войска из окрестностей столицы и из Гиени. Переговоры тянулись долго, поскольку принцы желали охранительных грамот, а король принимал свои предосторожности, поскольку принцы предлагали предать все забвению, а король предполагал кое-что в свое время вспомнить. И, конечно же, под предлогом забот об общем деле каждый хлопотал о своем — герцог Орлеанский через посредничество кардинала Реца, принц Конде — через де Шавиньи, но ни тот, ни другой не имели успеха. Герцогу Орлеанскому отвечали в неопределенных выражениях, а принц Конде не смог получить желаемого и вынужден был уехать из Парижа. Полагая, что де Шавиньи плохо защищал его интересы, Конде перед отъездом так на него рассердился, что де Шавиньи перепугался и, как пишет Сен-Симон, через несколько дней умер. Г-да де Бофор и Брус-сель подали прошения об отставке — первый от должности парижского губернатора, второй ,от должности купеческого старшины.
17 октября король прибыл в Сен-Жермен, куда немедленно отправились начальники городской стражи и депутаты от города и возвратились, ведя с собой прежнего купеческого старшину Аефевра и прежнего губернатора маршала д'Опиталя. Известие о том, что назавтра король назначил свой въезд в столицу, вызвало всеобщую радость, громкие изъявления которой герцог Орлеанский мог слышать в своем дворце, собираясь ее разделить. В это же время принцесса де Монпансье получила от короля письмо, в котором его величество просил ее освободить Тюильри для герцога Анжуйского, поскольку для него нет другого помещения. Принцесса отвечала, что повинуется королю и немедленно переедет во дворец отца.
Перед отъездом она позвала к себе двух своих постоянных советников — президента Виоля и советника Круасси.
Они явились немедленно, и президент Виоль сообщил, что ему стало известно о частном договоре, заключенном между двором и герцогом Орлеанским, и даже показал ей статьи этого договора, говоря:
— Принцесса, вы знаете его высочество так же хорошо, как и я, поэтому ни за что отвечать не приходится!
Принцесса де Монпансье знала герцога лучше, чем кто-либо другой — она нашла его весьма неспокойным относительно своего будущего и поэтому вовсе нечувствительным к тому, что могло бы случиться с другими. По этой же причине Гастон даже не предложил дочери поместиться в своем Люксембургском дворце, и она попросила у него позволения занять квартиру в Арсенале, на что тот со свойственным ему легкомыслием согласился. Возвратясь к себе, принцесса нашла г-жу д'Эпернон и г-жу де Шатийон, которые пришли посетовать по поводу повеления короля и узнать, куда принцесса намерена переехать.
— В Арсенал, — ответила м-ль де Монпансье.
— Ах, Боже мой! — вскричала герцогиня де Шатийон. — И кто же подал вам такой совет?
— Г-да Виоль и Круасси — сказала принцесса. — Однако в чем дело?
— Да они с ума сошли! — продолжала кричать де Шатийон. — Что вы думаете делать в Арсенале? Не думаете ли вы строить баррикады? Не собираетесь ли вы удержаться там против двора в том положении, в котором теперь находитесь? Выбросьте, умоляю вас, все это из головы и подумайте о том, где можно найти убежище! Я вам говорю, что герцог заключил договор только для себя, я знаю это из верного источника, он за вас не отвечает, напротив, герцог оставляет вас!
Оставшаяся часть дня прошла в приискивании пристанища. Квартир двадцать было осмотрено, но ни одна не нанята. До самого вечера принцесса де Монпансье ни на что не решилась и, наконец, отправилась ночевать к госпоже де Фиеск.
Однако же никакого договора на сей раз заключено не было, и не потому, что герцог не предлагал его, но потому, что король, точнее его Совет, не захотел его подписать. На самом деле 21 октября утром герцог Орлеанский получил от его величества письмо, которым ему предписывалось оставить Париж. Прочитав письмо и никому не говоря ни слова, Гастон отправился в парламент, чтобы уверить всех в отсутствии всякого договора, что он никогда не отделял своих интересов от интересов других и что готов положить за них свою жизнь. Поскольку никто не знал о действительном положении дел, то герцога поблагодарили, а он вернулся домой в настроении весьма скверном и ища, на ком можно было бы выместить досаду.
Именно в это время в Люксембургский дворец приехала принцесса де Монпансье и, войдя в кабинет его величества, сказала:
— Боже мой! Правда ли, что вы получили приказ выехать из Парижа?
— Получил или нет! — рассердился герцог. — Какое вам до этого дело! Я не обязан давать вам отчет!
— А что касается меня, — продолжила принцесса, — вы, конечно, можете сказать, буду ли и я изгнана?
— Правду сказать, — проворчал Гастон, — в этом не было бы ничего удивительного! Вы, дочь моя, вели себя довольно дурно по отношению ко двору и можете от него ожидать многого. Это, может быть, научит вас не следовать в другой раз моим советам!
Как ни хорошо знала принцесса де Монпансье своего отца, но такой ответ поразил ее, она на минуту оробела, однако оправившись, хотя и побледнев, снова обратилась к герцогу:
— Отец мой! Я не понимаю, что вы говорите, если я и была в Орлеане, то по вашему приказу. Правда я не имею его в письменном виде, поскольку он был устным, но у меня есть ваши письма, весьма, могу сказать, обязательные, в которых вы хвалите мое поведение!
— Да, да, — забормотал герцог, — поэтому я и не говорю об Орлеане! Но ваше сент-антуанское дело, вы думаете оно не повредило вам при дворе? Вы были очень рады разыграть роль героини и вам было бесконечно приятно слышать, что вы дважды спасли нашу партию! Теперь, что бы с вами ни случилось, вы можете утешаться, вспоминая об этих похвалах!
Принцесса де Монпансье, конечно, могла бы растеряться, если бы вообще какой-нибудь поступок ее отца мог заставить ее растеряться.
— Я думаю, ваше высочество, — сказала она, — что я служила вам у заставы Сент-Антуан не хуже, чем в Орлеане, и оба подвига, столь, по вашему мнению, непохвальные, я совершила по вашему приказанию, и если бы их нужно было повторить, то я не задумалась бы, поскольку мой долг этого от меня требует! Я — ваша дочь и не могу вам не повиноваться и не служить вам, и если вас постигло несчастье, то справедливость требует, чтобы я разделила неблаговоление
К вам короля и злую вашу участь даже если бы я лично не была ни в чем замешана! Мое происхождение налагает на меня обязанность никогда не делать ничего, кроме великого и возвышенного. Пусть это называют как хотят, а я называю это идти своей дорогой! Принцесса хотела уйти, но мачеха-герцогиня ее удержала, и тогда, обратясь снова к отцу, она сказала:
— Теперь, отец мой, вы знаете, что я изгнана из Тюильри. Не соблаговолите ли вы позволить мне жить в Люксембургском дворце?
— Я бы позволил с большим удовольствием, — ответил герцог, — но у меня нет здесь свободной квартиры.
— Но здесь никто не откажется уступить мне свою! — удивилась принцесса. — Позвольте только выбрать такую, которая годилась бы мне.
— Но здесь, — возразил герцог, — нет также ни одной особы, которая не была бы мне нужна, и здесь живущие не уступят вам своего помещения.
— Так вы решительно отказываетесь принять меня у себя? — спросила принцесса. — Тогда я займу квартиру в отеле Конде, где теперь никто не живет.
— О! — воскликнул герцог. — На это я решительно не согласен!
— Но куда же мне теперь деваться? — снова удивилась принцесса.
— Куда хотите! — сухо ответил герцог и удалился. Принцесса провела ночь у г-жи Монтмор, сестры г-жи де Фронтенак, все еще ожидая от отца письмо, которое позволило бы ей ехать вместе с ним, однако на другой день утром она получила записку, уведомлявшую ее, что его высочество уехал в Лимур. Принцесса де Монпансье послала вслед отцу состоявшего у ней на службе графа Голана, который и догнал его близ Берни.
