Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль (читать книги без сокращений .TXT, .FB2) 📗
— Кажется, нет, — отвечал я, всё ещё ошеломлённый. Через минуту я окончательно пришёл в себя. Мой шлем выручил меня. Небольшое кровотечение ничего не значит.
Барон фон Виллингер был прав. Я велел принести лестницы и связал их вместе, но, как я и предполагал, они оказались коротки.
— Разнесите вдребезги ворота ближайшего к нам дома, — приказал я, — и принесите сучьев для огня. Нам нужно их выкурить.
Моё распоряжение было исполнено немедленно. Жители дома, вероятно, умирали от ужаса. Но население Голландии должно было бы уже привыкнуть к таким происшествиям. Когда зажгли огонь и дым потянулся вверх, к бойницам, мы пододвинули лестницы ближе к башне. Теперь они оказались достаточно длинны.
Люди быстро полезли по ним. Но потому ли, что дым недостаточно затянул бойницы, или потому, что защищавшие башню стреляли наудачу, но первый же солдат, ступивший на башню, испустил крик и, поражённый, упал вниз, увлекая за собой других. Все боялись лезть вверх на башню, ибо это значило идти на верную смерть. Но кому-нибудь же нужно было подниматься. Забравшись наверх, он мог бы бросить вниз верёвку и поднять за собой следующего. Если б удалось подняться двоим, то один всегда мог рассчитывать уцелеть, особенно если дым будет густ и защитники башни не разглядят, что мы предпринимаем.
— Дайте мне верёвок, барон Виллингер, и прикажите поддерживать хорошенько огонь. Так. Хорошо. Теперь я попробую подняться.
— Дон Хаим, не забывайте, что если вы будете убиты…
— Знаю. Но ничего другого не остаётся. Нельзя медлить.
Я полез по лестнице, обвязав себя верёвкой вокруг туловища. Она также могла служить защитой от пуль. Подниматься было крайне неприятно: дым лез в глаза, и лестница шаталась у меня под ногами. Одну минуту я почувствовал, что падаю в обморок. Я, очевидно, ещё не оправился от удара. Тем не менее я продолжал подниматься, стараясь миновать опасные места в промежутках между двумя выстрелами.
Поднявшись наверх, я вздохнул свободнее. Но минуты, в течение которых я поднимался на башню, показались мне вечностью. Лестница достигала теперь даже второго окна, и я стал подниматься на второй этаж, расположенный над первым на высоте человеческого роста. Я сообразил, что главные силы врагов находятся именно на первом этаже.
Сделав над собой последнее усилие, я поднялся к окну. Ударом кулака в перчатке я вышиб его. Впрыгнув в башню, я бросился к двери и запер её. Тут только я мог вздохнуть свободно. Когда я подошёл к окну, в нём показалась чья-то голова, а через минуту в башню впрыгнул барон фон Виллингер.
— Там внизу нечего было делать, дон Хаим! — вскричал он со смехом. — Теперь мои люди лезут сюда целой толпой. Им это кажется просто потехой. Что касается их уверенности в том, о чём я вам говорил, то теперь они готовы поклясться в этом.
— Я рад, что дело нравится им. Сказать по правде, я не разделяю их радости.
— Я тоже, дон Хаим. Но я не люблю оставаться позади. Привязав верёвку, мы спустили её вниз как раз вовремя.
Едва Виллингер успел договорить, как на внутренней лестнице, ведущей на второй этаж башни, послышался шум шагов. Раздался страшный удар в дверь. К счастью, она была достаточно крепка, и задвижки были целы. Когда они были выломаны, нас в комнате было уже двенадцать человек, и нападавшие не могли одолеть нас; лестница была довольно тесна, и по ней можно было подниматься только поодиночке. По залитой кровью лестнице, через трупы, мы медленно, но неуклонно прокладывали себе путь вниз, к главному помещению башни. Защитники её не успели забаррикадироваться и укрывались только за горой трупов. Но это не спасло их. Я был взбешён промедлением, а немцы ожесточены потерями.
Жутко было сражаться в темноте и в дыму. Колеблющийся свет факела или двух только увеличивал смятение. Но вскоре всё было кончено, и башня очищена. Я поднёс факел к лицу офицера — то был Валлехо. Я не думаю, чтобы это отчаянное сопротивление было оказано им с лёгким сердцем. Он, вероятно, сам жалел об этом, но решил исполнять свой долг. Затем я окинул взором убитых — все мои люди. Неужели и эта кровь падёт на мою голову? Я не знал. Только Бог решит это в великий день последнего суда. Но донна Изабелла может гордиться — ей принесена, словно древней богине, настоящая гекатомба.
Но жертвоприношение ещё не кончилось.
Мы спустились вниз и отперли ворота, чтобы пропустить всё наше шествие. Раненых мы усадили, как могли, на лошадей, мёртвые остались лежать в углу. Пусть они сами позаботятся о своём погребении, у нас же не было для этого времени.
Когда все прошли через ворота, я приказал запереть их опять. На некоторое, хотя и непродолжительное время они задержат преследование; в башне уже не оставалось гарнизона.
Потом мы двинулись дальше, к Бредским воротам. Никогда в жизни не забуду этого шествия.
Стало несколько светлее, поднялась луна. Среди тумана что-то таинственно поднималось, падало и колебалось. По временам холод, словно из могилы, лизал наши щёки. Мы двигались вперёд, но каждый шаг казался нам бесполезным. Копыта наших лошадей не издавали звуков, и нас охватили безмолвие и мрак, которые казались чем-то неземным. Мне казалось, что я мёртв и проезжаю по безмолвному берегу, где жизнь — есть только воспоминание, хотя и вечное. Передо мной, выделяясь из плававшего тумана, как будто уходя от серого моря жизни, по его берегу шла тёмная процессия, ведя меня к великому, последнему дню и ужасной темнице вечности. В этой процессии каждый держал в руке свой свиток, и буквы на нём были писаны кровью, алевшей в темноте.
За ними поднимались другие призраки. Я узнал их всех. Здесь была графиня де Ларивадор с застывшими от ужаса глазами, в той позе, в какой она лежала тогда на заре на камнях. Вот Анна Линден с проклятиями на устах, без всякого утешения среди океана вечности, кроме холодного поцелуя. Вот донна Изабелла, одевающаяся к приёму гостей, покрытая драгоценностями, но бросающая взгляды презрения и ненависти. «Вы овладели мной силой, — говорит она, — и погубили мою душу и тело. Теперь я совершила грех против вас и нарушила клятвы верности. Но вина за это теперь и во веки веков будет лежать на вас». С жалобным воплем замер её голос среди безмолвия и мрака. Вот дон Педро, идущий на ощупь с выколотыми глазами. За ним шли люди, убитые в башне. Их оружие и доспехи были в крови, и они говорили: «Мы сохраняли верность королю и сражались с изменниками. За это нас убили». Сзади всех шла донна Марион. И она смотрела на меня печально и с укором, смысла которого я не мог понять.
Я поднял руку, чтобы разогнать это шествие, но напрасно. Не мог я защитить свои уши от их торжественных голосов. Мне пришло в голову, что если человека осудить видеть и слышать всё это целую вечность, то есть от чего с ума сойти.
Вдруг моя лошадь поскользнулась на снегу, и толчок вернул меня к действительности. В одно мгновение она ясно представилась моему уму, и это было ещё хуже, чем игра воображения. Я видел сон о дне великой расплаты. Но до него было ещё далеко, и никто не знает наверно, придёт ли он ещё. Если он наступил уже, пусть так. В конце концов что же я сделал особенного? Сегодня, по крайней мере, ничего. Я выколол глаза дону Педро. Но что же из этого? Я мог бы сделать ещё больше. Моя жена, оставшаяся в Гертруденберге, была в его власти. Дни его власти, конечно, сочтены. Но пока их оставалось ещё достаточно. Он потерял зрение. Но что же из этого? Ему оставалось мышление.
Мне хотелось развести огонь под его креслом и сжечь его в его собственном доме. Вот была бы прекрасная смерть для инквизитора. Но я обещал сохранить ему жизнь. К тому же в моих ушах звенел до сих пор голос моей жены, упрекавшей меня в вероломстве и нарушении слова, и я не осмелился, да, не осмелился проделать с ним это. Я, который так издевался над несчастным отцом Балестером. Что он тогда говорил: «Вы одолели с помощью лжи. Пусть от лжи вы и погибнете».
Его проклятие исполнилось от начала до конца. И, однако, нет ничего более несправедливого, чем это проклятие!
