Любовь и Ненависть - Эндор Гай (читать книги регистрация .TXT) 📗
Изнурительная последняя борьба, как это ни странно, оказывала на Вольтера живительное воздействие. Он был похож на боевого старого коня, издыхающего на поле брани, который, заслышав зов боевой трубы, нашел в своем израненном теле достаточно сил, чтобы снова встать на неуверенные, дрожащие ноги.
Вольтер теперь не только мог сидеть в кровати, но даже иногда отдыхал в своем мягком кресле. Он, конечно, не отважился отправиться на премьеру своей пьесы «Ирина», но его друзья снарядили целую бригаду гонцов, которые сновали между театром и его квартирой и доставляли поэту мельчайшие подробности о том, как все происходит в театре, казалось, что он и сам находится среди зрителей.
— Театр набит до отказа! — было первое радостное сообщение.
— Там так много ваших друзей, что враги даже не осмеливаются открыто выступить! — таким было второе.
— Там присутствует весь Версаль. Братья короля только что вошли в свою ложу. Мария Антуанетта находится в своей, несмотря на приказ короля не удостаивать это событие вниманием двора, — таким было третье донесение.
Подняли занавес. Тут же Вольтер получил новое сообщение:
— Первый акт — потрясающий успех! Королева сидит с карандашом и листком бумаги, стараясь записать ваши самые поразительные стихи.
Потом еще:
— А те строчки, которые посвящены вами клиру, пользуются особым вниманием после всех ваших дел с священнослужителями!
И так далее.
Позже, конечно, все критики согласятся с тем, что «Ирина» — одна из самых слабых пьес Вольтера. Но только не на премьере. Только не в той атмосфере, когда она шла, что превращало ее в самое значительное и волнующее произведение автора.
Вольтера настолько согрел ее успех, что вскоре он уже был на ногах, словно никакого кровотечения у него и не открывалось.
Снова на улицах Парижа появилась карета Вольтера. Все большая толпа людей бежала за ней, все громче все кричали: «Вольтер! Вольтер!», стоило им только заметить знакомый экипаж.
Его посещения Академии изящной словесности стали самыми заметными вехами в парижской жизни Вольтера. На всей короткой дистанции от его дома до Лувра, где в то время проходили заседания, с обеих сторон улицы выстраивались люди, его поклонники. Более двух тысяч почитателей Вольтера превратились в живую изгородь в его честь.
А там, внутри, члены академии не скрывали своего изумления. Оказывается, они собрались только для того, чтобы выслушать яростную тираду Вольтера, направленную против них, а все ожидали привычных милых комплиментов.
— Как это так? — возмущался Вольтер. — Почему до сих пор не составлен словарь языка? Разве это не одна из целей учреждения такого института? А тем временем почтенные члены даже не отдают себе отчета в том, что французский язык утрачивает свои самые живописные, самые энергичные выражения? Такие, например, которые встречаются в сочинениях Амио, Шарона и Монтеня [264].
Должен ли наш французский язык беднеть, нищенствовать, становиться холодным и безжизненным, когда языки других народов лишь усиливают свою образность и красоту? Не следует забывать, что и язык может болеть, может умереть. Должны ли мы беспомощно стоять в то время, когда множество замечательных выражений, созданных нашими поэтами, обречено на гибель? И у французского языка обязан быть словарь, если только мы не хотим, чтобы он умер.
Скажите на милость, что такого трудного в составлении словаря? Разве нас здесь не больше двадцати четырех? Если каждый из нас возьмет к себе в дом сиротку, одну только букву нашего бедного бездомного алфавита, приоденет ее, полюбит, то мы общими усилиями построим настоящий дворец для нашего французского языка!
Я готов начать сам. Дайте мне букву «А». Я принимаю ее. И, господа, обещаю вам как следует о ней позаботиться.
Вновь Вольтер демонстрировал всем свой напор, свою энергию — подумать только, в возрасте восьмидесяти четырех лет, когда только что поднялся со смертного ложа.
Он берет на себя букву «А», самую сложную, вероятно, в алфавите, и членам академии не оставалось ничего другого, как покрыться краской стыда. Его предложение взволновало всех, и оно было принято, а все буквы тут же распределены между академиками.
Вольтер снова попросил слова. Когда весь зал притих, он просто сказал:
— Господа, я хочу поблагодарить вас от имени нашего алфавита.
После чего академик Шастеллюкс ответил:
— А мы благодарим вас, месье де Вольтер, от имени французской словесности!
Но самая потрясающая сцена произошла в театре. Вольтер спокойно вошел в ложу, предназначенную для королевских камер-юнкеров, словно не прошло четверти века с тех пор, когда он имел право на такие привилегии.
Он усадил в первом ряду мадам Дени и маркизу де Вилетт, а сам устроился позади них. Его почти не было видно. Но весь театр огласился громкими воплями: «Только впереди! Только впереди!» — и смущенным дамам пришлось потесниться со своими пышными туалетами, чтобы освободить Вольтеру место рядом с ними.
Популярный актер Бризар (Лекен уже умер), бывший художник, который играл главную роль в пьесе «Ирина», выступил вперед с лавровым венком и увенчал им седую голову Вольтера. Вольтер, конечно, сопротивлялся и даже пытался водрузить венок на голову маркизы.
Но аудитория недовольно загудела, и тогда князь де Бово сам вошел к ним в ложу. Силой завладев венком, он надел его на голову патриарха. Все вскочили на ноги. Зал ревел от восторга. В театре набилось приблизительно вдвое больше возможного зрителей. Во всех проходах стояли люди. Вокруг театра — плотная толпа. Те, у кого оказывались лишние билеты, продавали каждый по цене в пять или даже десять раз дороже номинала. Все близлежащие улицы были блокированы экипажами.
В самом театре стоял невообразимый шум. Некоторые зрители так старались увидать Вольтера, что трещали по швам их наряды, и потом они с гордостью демонстрировали разорванную одежду как свидетельство своего присутствия на этом волшебном представлении. От всеобщей суматохи в театре поднялись такие облака пыли, что почти ничего не было видно. Аплодисменты не стихали даже тогда, когда поднялся занавес и пьеса началась. Из-за такого переполоха актерам и актрисам приходилось по нескольку раз повторять отдельные строчки, а иногда и целые сцены. И вот, когда пьеса наконец закончилась, вновь подняли занавес, все увидели на сцене пьедестал, на котором гордо возвышался бюст Вольтера.
Актеры и актрисы выстроились полукругом у памятника. Предстояло чествование Вольтера не только за «Ирину», но и за все написанные им пьесы.
Вольтер, сидя в ложе, только стонал:
— Это заговор с целью убить меня славой!
Из глаз его все время ручьем текли слезы, которые он украдкой смахивал, словно стыдясь их на людях.
— Неужели все это искренне? — спрашивал Вольтер маркиза де Вилетта.
— Конечно, искренне, — уверял его он.
Вольтер недоверчиво качал головой.
— Не эти ли самые парижане, — спросил он, — восемь лет назад толпились в прихожей князя де Конти, чтобы только одним глазком посмотреть на Жан-Жака? А сегодня их даже не интересует, жив ли еще этот несчастный дурачок или уже умер. Им, скорее всего, наплевать.
Но маркиз не желал соглашаться с ним.
— Вы заблуждаетесь, — ответил он, — парижанам далеко не наплевать. Они очень дорожат вами обоими.
— В таком случае все это лишено смысла! — воскликнул Вольтер. — Мы с ним различны, как день и ночь. Тот, кто соглашается с ним, не может согласиться со мной. Такое невозможно!
— Все равно, — стоял на своем маркиз, — мы любим вас обоих. И вы всем далеко не безразличны!
— Ба! — выразил свой скепсис Вольтер. Тем не менее у него на глазах навернулись слезы.
По мнению как Дюсолкса, так и Бернандена де Сен-Пьера, это гала-представление отличалось дурным вкусом.
«Переборщили», — заявил Бернанден, поделившись своим мнением в квартире Руссо с ее хозяином.
Разве мало одного венка, чтобы короновать Вольтера, провозгласить его королем французской литературы? Для чего в таком случае два? Для чего так волновать зрителей, которые были готовы пожертвовать даже своими туалетами, жизнью в этой толчее, чтобы получше разглядеть великого поэта?
