Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗

– Не наямишься на этот рот.

Взошёл в избу и дал денег солдату на вино. Солдат взял у него по счёту, строго. Деньги у Якова были спрятаны в таком месте, что и мать не знала. В двух местах. В одном мало, в другом поболее. Он из малого места доставал для солдата.

Михалко же составлял челобитную о характере [148] . И он её писал два года, по слову в день, а уезжал в город, и там подьячий ему ту челобитную правил.

А подписывать всё не торопился. И год, с которого был взят, не помнил. Носил полгода листок под рубахой и по ночам шелестил. И листок стал ветхий, как мундир. Просыпалась мать, поднимала худую голову и качала ею, как на шестке: шелестит. Хоть бы шумствовал.

Но однажды просиял. Ходил на зельный двор [150] , пришёл домой, стал чистить ремень, косачом оголил бороду – и лик его просиял.

Мать ахнула.

Потом подступил к Якову и сказал:

– Собираться, по указу его самодержавия, по приказу господина Балка полка. Давать подводу для отвоза атештованных в Санктпетерсбурк. По делу калечества.

И посмотрел кругом. И взгляд этот был как звезда: он не обращён был ни на мать, ни на брата. Он растекался по сторонам. И тогда мать и брат поняли, что дом не дом, а пчёлы залётные, и воск будут другие топить. Что нужно ехать.

И они поехали, ехали день и ночь и молчали. И приехали в Санктпетерсбурк, и солдат продал своего брата в куншткамору и получил 50 рублей. По указу его величества. Солдат господина Балка полка. И он вернулся домой. А Яков стал монстр, потому что у него было по шести пальцев на обеих руках и на обеих ногах. И стал ковылять по Кикиным палатам и получил характер: истопник. И Яков посматривал на товарищей. Товарищи были заморские, без движения. Большие лягушки, которых звали: лягвы. Прилипало, который липнет к кораблям и может топить их. И Яков уважал прилипало, или иначе держиладие, за то, что тот может топить корабли. Спрашивал сторожей, сторожа стали называть ему: змей, морской пёс гнюсь. И Яков стал водить по каморе посетителей. Он водил их по комнате, показывал шестым пальцем и говорил кратко:

– Лягва. Вино простое.

Или так:

– Мальчонок. Двойное вино.

Он получал в месяц два рубля, а на дураков выдавали по рублю.

Раз подьячий средней статьи, которому не дали калача, ухватил слона за хобот, что было настрого запрещено, потому что один, другой хватится за хобот, потом могут и вовсе его оторвать. А потом стал хватать его, Якова, за пальцы, чтоб лучше рассмотреть, какой он шестипалый. Тогда Яков, не говоря ни слова, показал подьячему кулак, и тот сразу осел. А потом запросил пардону и стал его уважать. И Яков жил в своё удовольствие. Перед отъездом пошёл он в одно неизвестное место, отрыл деньги, завязал в пояс, и тот пояс был теперь на нём. И двупалые его боялись, а сторожа уважали. Он звал двупалых: неумы. Он их водил в мыльню париться. А когда стал ходить за теми двумя головами, внизу, он долго смотрел Марье Даниловне в глаза – а глаза были открыты, как будто она кого-то увидала, кого не ждала, и урод смотрел строение жилок.

И когда подсмотрел, какие жилки где находятся, тогда он понял, что такое человек.

Но все дни ему было скучно, и ему казалось, что его скука от слона, что он такой серый, большой, с хоботом. И было положение: они будут жить в каморе до самой смерти, а потом их положат в спирты, и они станут натуралии.

А брат Михалко вернулся без характера: он раздумал подавать челобитную, он решил ждать времени. Безо времени нельзя подавать. И застал дома большую перемену. Мать хозяйствовала и стала разговорчива. И так же начала посматривать на него, как Яков раньше смотрел. Но воска белить не могла, как Яков, и Михалко тоже не мог. Братские деньги, как пришёл, он увязал в тряпицу и сунул в опечье, между камнями. Место сухое.

И воск стал не тот: с пергой, тёмный, ломался. Может, дело в огне, как его топить? Или пчела переменилась? Откуда тот способ добыл Яков? И мать все теперь говорила о воске. И уж думать забыла о Якове, а о воске всё помнила, какой он был. Проходили разные люди через повост [151] . Кто они – богомольцы или беглые, никто не знал. И вдруг вечером мать сказала:

– В воске вся сила. Теперь воск как хлеб. И дань вощаная. Потому что у царёвой немки пестрина пошла по носу; чтоб её избыть, она воск ест. А воск на еду идёт белый.

И тогда солдат подавился хлебом и ощутил челобитную на груди, и челобитная зашелестела, он ударил по столу кулаком и крикнул, побелев от великого страха и гордости: – Слово и дело! [152]

Караульщики-профосы [153] и гноеопрятатели [154] всех вывели на большую и перспективную дорогу, довели до последней заставы, до рогатки, и сказали:

– Прочь. Теперь не ворочайтесь.

Тогда каторга зашевелилась по дорогам, как вошь. Таял снег, и она шла и осклизалась, потому что отвыкла ходить по земле, только ходила собирать милостыню на пропитание. Но тогда она ходила скованная, а теперь ноги у всех были свободны и осклизались. Были здесь люди испытанные, их пытали. Те ходили плохо. Пройдут – сядут. Где снегу меньше. А к ночи слынивали – в леса и в деревни. И затопило деревни, как будто каторга Нева вышла из берегов, пошла по дорогам и вошла в деревенские улицы. Деревни запирались. Там бродили люди и били в колотушки: