Екатерина I - Сахаров Андрей Николаевич (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗

– Шахиншах! Хуссейн!

Потом была тростниковая солома под ногами, была вода в губах и обыкновенная еда.

А потом за ним пришли персиянин, араб и армяне в богатых одеждах, и тогда уж время стало шумное, валкое.

Он не знал, что Персида шлёт подарок и что подарок – это он. Он не мог знать, что Оттоман, Хуссейн Персидский и Пётр Московский спорят из-за Кавказа, что Кабарда, кумыцкие ханы и Кубанская орда – кто за кого, и один от другого всё пропадают. Он плыл, стоя на досках, и вода пахла, и так он достиг города Астрахань. Опять стало много людей, и верблюдов, и крика. А когда его повели по улице, – а он шёл медленно, – люди бросались на колени перед ним и мели головами пыль А он шёл медленно, как бог.

Потом уходили из города Астрахань, и много людей с узлами пошли за ним, как идут богомольцы. Теперь уж время стало холодное – воды много, ни тростниковой соломы, ни муки, пустое время, и уж многое пропало. Уже вступил в неизвестную страну.

И привели его в город не в город, не то дома, не то корабли, не то небо, не то нет. Подвели его к деревянному дому и крикнули слоновье слово, и опять он стал перед кем-то на колени.

Тогда по воде вдруг загудело, и прогудело много раз.

А он шёл медленно, как бог, но никто перед ним не падал. И там, где он спал, пахло чужим горьким деревом, было серое время, водка на губах, рис во рту и не было тростника под ногами. Больше слонов он не видал, а видел только не-слонов. Потом время стало трескучее. Ветер мычал поверх деревьев, сиповатый, чужой. Он не знал – не мог знать, – что это называется: норд. От этого был немалый холод, и слон дрожал.

Тогда слон перестал скучать по слонам и стал тосковать по не-слонам, потому что и те пропали.

А потеплело – его вывели с Зверового двора, и многие не-слоны стали бросать в него палками и камнями. Тогда слон оробел и побежал, как младенец, а кругом свистали, и топали, и смеялись над ним.

Ночью слон не спал; с вечера его напоили сторожа водкой. И вот в каморе рядом сделалось глухое дыханье и вздыхательный рёв, ровный. Он послушал: львиное дыханье. И он не мог знать, что это тоже шаховы подарки – рядом, а именно: лев и львица; он был пьян, встал, сорвал цепь и вышел в сад. А сад был ненастоящий, в нём не было деревьев, а только один забор. Тогда он поломал забор и пошёл на Васильевский остров. Там он стрекнул по дороге, как неразумный младенец, за ним побежали, а он все набавлял шагу. В него метали щебень, щепьё, камни, доски. И когда ему стало больно, глаза у него застлало кровью, он поднял хобот и пошёл вперёд, как в строю, как будто рядом было много слонов. Он поломал чухонскую деревню, и тут его поймали и ударили ногой в бок. Его опять свели на Зверовой двор.

He-слонов становилось всё меньше, их глаза являлись всё реже, и последний не-слон часто шатался, кричал, как обезьяна, и ударял ногой в слоновье брюхо. А хобот повис, как ветер, и лень его поднять, чтобы отогнать ту последнюю обезьяну.

Тогда слона стали мало кормить, он стал опадать с тела от бедной еды и лежал сморщенный, серая кожа была на нём как ситец на старухе, глаз красный и дымный и более не похож на глаз. Он ходил под себя, его недра тряслись. Такие просторные! И весь обмяк, стал как грязная пьяница, только дыханье ходило в боках.

Тогда он умер, шкуру сняли и набили, и он стал чучело.

Различные минералы великой земли лежали на столах.

Неподалёку стоял африканский осёл – зебра, как калмыцкий халат.

Морж.

ЛАПЛАНДСКИЙ ОЛЕНЬ, ДЖИГИТЕЙ

Великая Самоядь послала гонцов в Петерсбурк, и самоеды шли на оленях и стали на Петровом острову. Много деревьев и довольно моху. Один раз зажгли большой огонь, плясали, били в ладоши и пели. Джигитей не мог знать, что умер король самоедский [138] и нет более, он только нюхал дым. Потом пришли к Джигитею.

– Джигитей-ей-ей!

Ветер был во рту, и олень ел его вместо моха, пока не стало больно, потому что досыта наелся. А его всё кололи в бок, вожжи всё пели, он ел и ел ветер и больше не мог.

И когда доскакал до некоего места, кругом кричали:

– Король самоедский, – а с него сняли лямку, и человек гладил его иршаной [139] рукавицей, а он упал.

Он упал, потому что объелся ветром, и умер, и шкуру сняли, набили – и он стал чучело.

Лежали минералы на столах.

Стояли болваны, которых ископал Гагарин, сибирский провинциал [140] . Хотел достать из земли минералов, а ископал в Самарканде медные фигуры: портреты минотавроса, гуся, старика и толстой девки. Руки у девки как копыта, глаза толстые, губы смеются, а в копытах своих держит светильник, что когда-то горел, а теперь не горит. А у гуся в морде сделана дудка. И это боги, а дудка сделана, чтоб говорить за бога, за того гуся. И это обман. Надписи на всех как иголки, и никто в Академии прочесть не может.

Жеребец Лизета, самого хозяина. Бурой шерсти. Носил героя в Полтавской баталии, был ранен. Хвост не более десяти вершков длиною, седло обыкновенной величины. Стремена железные, на полфута от земли.

Два пса – один кобель, другой сучка. Самого хозяина. Первый – датской породы, Тиран, шерсть бурая, шея белая. Вторая – Лента – аглицкой породы. Обыкновенный пёс. Потом щенята. Пироис, Эоис, Аетон и Флегон.

А в подвале человеческие вещи: две головы, в склянках, в хлебном вине.

Первая называлась Вилим Иванович Монс и хоть стояла на колу с месяц и снег и дождь её обижали, но можно ещё было распознать; что рот гордый и приятный, а брови печальны. А он такой и был, и даже в самой большой силе, когда со всех сторон были ему большие дачи, когда он с хозяйкой лёживал, – он всегда был печальный. Это сразу было можно по бровям признать.

Может, он хозяйку и не любил? А только для больших дач и для будущей фортуны с нею лежал? И в это время сам ужасался своим газардом [142] и ждал беды?

А вторая голова была Гамильтон [143] – Марья Даниловна Хаментова. Та голова, на которой было столь ясно строение жилок, где какая жилка проходит, – что сам хозяин, на помосте, сперва эту голову поцеловал, потом объяснил тут же стоящим, как много жил проходит от головы к шее и обратно. И велел голову в хлебное вино и в куншткамору. А раньше с Марьей лёживал. И она имела много нарядов, соболей, каталась в аглицкой карете.