Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Прежде у воеводы, как и у многих бояр, на усадьбе были свои портные, скорняки и башмачники, как велось то, бывало, при московском дворе великих государей, где шили одёжу и обувь дома, а чулки и рукавицы работали монашки Новодевичьего монастыря, кои были на это большие искусницы. Швальни и чеботарни заводили у себя и губернаторы и тоже по испытанному примеру Москвы подряжали какой-нибудь ближний девичий монастырь вязать чулки, варежки, душегреи, чтобы они всегда были внове, никак не следуя срамному обычаю государя Петра Алексеевича – самому себе порванные чулки штопать. И в большом и в малом – все много лучше в отдаленном губернском городе, нежели в новоставленной столице. И чем дальше от нее, тем обильнее и сытнее кормление. До бога высоко, до царя далеко, – самоуправствуй на доброе свое здоровье сколь угодно душе.
Так было, но так быть не должно. Царь Петр решил неумолимо преследовать и жестоко наказывать расхитителей казны; взяточников и других лихоимцев, ущемляющих своей алчностью государственные доходы.
Для наблюдений за неукоснительным соблюдением изданного об этом указа по городам были определены особые люди – фискалы. Звание главного государственного фискала принял на себя кукуйский патриарх всешутейшего и всепьянейшего собора, царский ближний советник и ближней канцелярии генерал-президент, граф Никита Мосеевич Зотов
Многими и могущественными правами наделялись фискалы. Им вменялось тайно проведывать, доносить и обличать злоупотребления как высших, так и низших чиновников, выявлять преступления противогосударственного и противообщественного свойства, преследовать казнокрадство, взяточничество, хищения; фискалы должны были также надзирать за правильным исполнением законов, принимать доносы от частных лиц; имели право являться во все присутственные места и требовать на просмотр дела и документы; при изъятии в казну частных имуществ непременно при том присутствовать. Все, что фискалы проведывали, должно сообщаться в Сенат. В случае неподтверждения сведений ошибочность их в вину фискалу не ставилась.
В дополнение к объявленному указу было еще сказано: «Ежели кто преступников и повредителей интересов государственных и грабителей ведает, и те б люди безо всякого опасения приезжали и объявляли о том самому его царскому величеству, только чтоб доносили истину; а кто на такого злодея подлинно донесет, тому за такую его службу богатство того преступника движимое и недвижимое отдано будет, а буде достоин будет, дастся ему и чин его; а сие позволение дается всякого чина людям, от первых даже и до земледельцев, время же к доношению от октября месяца по март».
VIII
Лиха беда – начало. Помимо обязанностей, предписанных фискалам царем, само собой оказалось еще и много других, – хоть ты с ног сбейся, а поспевай. Да и оставить ничего втуне нельзя потому, что получится так, будто сам же ты от полагающегося профита откажешься, мимо кармана его пронесешь. И особенно это касалось уездных и земских фискалов. Они должны были еще разыскивать и доносить о всяких видах безнравственности, прелюбодейства, содомского греха, колдовства и чародейства, богохульства, заповедной продажи и о многом другом. Должен смотреть фискал, где и как попортились дороги, не повалены ли верстовые столбы, не проломлены ли мосты, хорошо ли работают государевы мельницы, не пустуют ли кабаки, не шляются ли как зря гулящие люди, кои в любой день могут стать воровской и разбойничьей татью. В пограничных уездах фискалам надлежало высматривать и проведывать, не прокрадывается ли на русскую землю шпион, не провозятся ли запрещенные товары, не намерен ли кто без проезжих писем уйти за границу. Обо всем узнанном должен фискал своевременно доносить губернатору, получая со штрафных денег, наложенных на преступника, одну треть. Как же было не стараться, не хлопотать, забывая про сон и про отдых! Семейный человек обучал фискальному делу своих сыновей, видя в них верных добытчиков.
Но ведь недостаточно крикнуть «Слово и дело!» – нельзя довольствоваться возведенным поклепом, надо, чтобы уличенный признал свою вину, и только собственное его признание давало фискалу доход. Ну, а ежели человек оказывался упорным, вины своей не признающим, то для смирения особо строптивых были испытанные средства; они, похоже, потому так и назывались, что от пытки шли, и можно было вести допросы с пристрастием: «вложа в застенке руки обвиняемого в хомут при огне для страха». Обвиняемый чаще всего не выдерживал пытки и, признавая донос, иной раз сам возводил на себя вину даже в не свершенном им преступлении. Случалось, что присутствующий при этом фискал диву давался, будто провидцем он был и так легко супостата раскрыл.
В ведение фискалов придавались низшие полицейские чины, сотские и десятские, на обязанности коих было следить за появлением подозрительных лиц, забирать их, сторожить арестованных и конвоировать их при пересылке.
Чин фискала оказался тяжел и ненавидим. Некоторые из них биты и даже убиваемы были; фискалов дразнили «свисталами», их наветы вызывали всеобщее недовольство, и царю Петру пришлось дать дополнение к тому фискальному указу: «Буде фискал ради страсти или злобы что затеет, как злоумышление, и перед судом от того, на кого напрасно возвел, обличен будет, то оному фискалу, яко преступнику, такое ж учинить, что довелось бы тому, кто по его доносу виноват был».
После такого разъяснения у фискалов прыть поумерилась и стали они действовать больше тайно: тайно досматривать, тайно проведывать и тайно доносить.
А все же незаконные поборы не прекращались: фискал мог заглянуть в расходную книгу земского старосты и узнать, что издержано и в какой день: «1 сентября несено старшему писарю канцелярии пирог в 5 алтын да судаков на 26 алтын 3 деньги. Старому подьячему пирог в 4 алтына 2 деньги, да другому подьячему пирог в 3 алтына». Но какой штраф с такого побора можно бы взять? Разве что судака. А вот у того же старосты в книге хитроумный подлог сделан: крысы в листе некоторые строчки выели, – знал староста, где следовало бумагу помаслить, чтобы зашельмованные сведения крысам на корм пошли.
В Петербурге на заставах рогаточные караульщики тоже мало-помалу фискальством промышляли: следили, все ли подводы, приходившие в город с припасами, доставляли положенное количество камней: какой подводе – три, какой – пять, и те камни сдавались потом обер-комиссару Ульяну Синявину для мощения петербургских улиц. С возчиков, не доставивших каменной пошлины, взималось за каждый недоданный камень по гривне.
Были фискалы в епархиях, чтобы по приходским и соборным церквам не потакалось кликушам и бесноватым, чтобы невежды и ханжи не почитали за святые мощи недостойных того умерших и не вымышляли бы ложные чудеса. А то в самом Петербурге было: один поп разнес слух, что у иконы, стоявшей у него в часовне, творятся чудеса. Петр призвал его к себе с той иконой и велел сотворить чудо, но как чуда никакого не произошло, то приказал отправить обманщика в крепость, наказать кнутом, а потом лишить иерейского сана.
– Может, сперва сана лишить? – уточнял Мусин-Пушкин, ведавший церковными делами.
– Нет, сперва в поповском виде посечь, – сказал Петр.
– Государь-батюшка, помилуй меня, – взмолился поп. – Ведь не я чудо произвожу, а икона. Как же я-то мог бы ваше приказание выполнить? Я-то ведь не святой.
– Оно и видно, что многогрешный, а потому за обман и получишь что следует.
Сколько ни хватай, ни разгоняй, а опять и опять собирались на церковных папертях нищие, чесались, переругивались между собой. В храме заутреня идет, а тут гвалт, да еще пастух на рожке играет, кнутом громко щелкает, коровы с мычаньем идут, – опять непорядок, и фискалу приходится все на заметку брать.
Великий пост наступил, покаянные дни, когда должно быть и ребятишкам не до забав, а тут малый во грех себя вводит – книжку вздумал читать. Ну как фискал такое приметит, как тогда оправдаться?..
Но это все нарушения не столь важные, а вон в Мстиславском уезде, в селе Шамове, что произошло: некий шляхтич, угрожая местному попу жестокими побоями, по своему произволу обратил приходскую православную церковь в униатскую. А в Оршанском повете еще того хуже: шляхтич со своими подвыпившими приспешниками явился в Лукомский монастырь, схватили они игумена Варлаама и одного иеромонаха, обрили им головы, бороды и усы, и от такого надругательства над его святым чином игумен богу душу отдал.
