Небо и земля - Саянов Виссарион Михайлович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗
— Что ж, — сказал Хоботов, отходя от окна и обращаясь к Сидорчуку, — ничего поделать не могу. Приходится повиноваться… Только не очень поздравляю вас, господа, с приобретением: завод мой не даст Советской власти миллионов, долгов много на нем висит, старых обязательств…
— В хорошем хозяйстве и веревочка пригодится, — усмехнулся Сидорчук. — Конечно, заводом вашим хвастать особенно не приходится, — делалось на скорую руку, лишь бы побольше из рабочих выжать пота да покруглее цифры вывести к концу операционного года… Да и много ли самолетов выпускали русские заводы до революции? Двадцать — тридцать штук в месяц от силы. А у Советской власти — размах другой. Мы с маленького начнем, а потом такое кадило раздуем, что вам и не снилось. Лучшие в мире самолеты будем на Руси выпускать…
Хоботов больше не мог выговорить ни слова, словно стал глухонемым, он объяснялся жестами и только на последний вопрос Сидорчука, спросившего, когда собирается бывший хозяин выехать отсюда, ответил:
— Завтра вечером.
Не попрощавшись, вышли Быков и Сидорчук из кабинета. Старый слуга Хоботова проводил их злым, ненавидящим взглядом и громко хлопнул дверью.
— Пожалуй, домой ночевать не пойду, — сказал Быков, — тут останусь, а уж завтра поутру займемся делами…
— Вы меня, пожалуйста, проводите, — пробасил Сидорчук, взяв летчика за руку. — Ничего ровнешенько не вижу, куриная слепота у меня…
— Противная болезнь.
— Очень неприятная, — отозвался Сидорчук, осторожно переступая через наваленные у самого входа в мастерскую бревна. — От недоедания: сами знаете, какое сейчас питание… — Он помолчал и, входя в мастерскую, сказал: — А с завода нам обоим нельзя уходить, будем тут ночевать…
Завкомщики не очень были удовлетворены рассказом Сидорчука — ничего интересного не мог он поведать о своей встрече с хозяином, — и разошлись сразу по домам, пообещав часу в седьмом прийти на завод, чтобы с самой ранней поры уже быть на месте.
Быков и Сидорчук спали на скамейках, не раздеваясь. Часу в четвертом утра, когда сизые тени еще застилали окна, их разбудил тот самый молодой паренек, который рассказывал вчера о гостях, посещавших Хоботова.
— Что случилось? — взволнованно спросил Сидорчук, чувствуя, что неспроста их так рано будят.
— С Крестовского острова дружок прибежал, — там, говорят, непорядок.
Паренек, прибежавший с Крестовского, исподлобья поглядывая на Быкова, начал взволнованно рассказывать о необычайных приключениях нынешней ночи.
Во время войны на Крестовском аэродроме заводские сдатчики ежедневно испытывали летающие лодки. Там было небольшое здание, где хранился бензин; на охране здания стояла пожилая женщина, тетя Груша. По ночам она с ружьем дежурила у дома, иногда помогал ей муж-инвалид. На аэродроме стоял маленький деревянный домик с верандой и разбитым возле веранды цветником. Здесь была вышка для наблюдения, здесь же в конце дня можно было и перекусить. При домике жила женщина, готовившая незатейливую еду и прибиравшая низкие чистенькие комнаты.
Самолет перед сборкой обычно возили туда на телеге. На телегу клался широкий щит, на щит укладывалась коробка-крыло, соединенное на стойках. На вторую телегу грузили вторую коробку, на третью — фюзеляж… Не раз в довоенные годы встречал Быков этот кустарный обоз, перевозящий новую, диковинную технику.
Теперь на аэродроме никто не бывал, кроме тети Груши и направленного туда от завкома паренька.
Рассказ паренька всех удивил. Оказывается, в полночь подъехал к деревянному домику автомобиль. Из автомобиля вышли двое — Хоботов и какой-то офицер в кожаном пальто, до того ни разу не бывавший на аэродроме. Они разбудили сторожиху и вошли в деревянный домик. Удивленный появлением нежданных гостей, паренек притаился в соседней комнате. Ему удалось подслушать разговор ночных посетителей аэродрома. Собственно, говорил только Хоботов, а спутник его лишь поддакивал — и невпопад, из чего паренек вывел заключение, что офицер прибыл на Крестовский остров в порядочном подпитии.
Неспроста приехал Хоботов на аэродром… На рассвете собирался он со своим попутчиком взять находившуюся в ангаре летающую лодку и улететь на ней в Финляндию. В 1916 году, когда завод сдавал летающие лодки, сдатчик был обязан при испытании самолета сделать перелет до Кронштадта и оттуда вернуться обратно на аэродром. Теперь беглецам нужно было преодолеть только половину положенного для испытания пространства. Хоботов убеждал взять правее Кронштадта, пролететь над Сестрорецком и опуститься где-нибудь возле Куоккала и Терийок. Из Финляндии он собирался направиться в Швецию. Жена Хоботова выехала за границу еще при Временном правительстве и теперь ждала мужа в Стокгольме…
— Надо торопиться, — сказал Сидорчук, выслушав рассказ паренька. — Не то, чего доброго, и на самом деле они улетят.
Они пришли на аэродром через полчаса и сразу же увидели возле ангара Хоботова.
У ворот, рядом с хоботовским автомобилем, стояла высокая черная машина, на ней приехали вызванные Сидорчуком по телефону комиссары Чрезвычайной Комиссии, или — как сокращенно её называли — ЧК.
Почуяв неладное, Хоботов окликнул своего попутчика и направился к деревянному домику.
— Гражданин Хоботов? — спросил комиссар ЧК, подходя к заводчику и предъявляя ему свое удостоверение, напечатанное на серой бумаге.
— Не ошибаетесь… Хоботов… Но не могу понять, что вы от меня хотите…
— Это мы на Гороховой выясним.
— Мне выяснять нечего. Или, может быть, присутствующие здесь новые хозяева завода оклеветали меня? — Он угрюмо посмотрел на Быкова, и летчик отчетливо вспомнил свою беседу с Хоботовым в ресторане, в дни минувшей войны, когда тот предлагал взятку за обман военного ведомства.
— Мы на вас клеветать не собирались, — спокойно сказал Быков. — А вот за границу выбраться вам не удастся: зря чемоданы упаковывали.
— Вернее, скажи, зря тебе когда-то руку подавал…
— И я жалею о нашем бывшем знакомстве.
— Ничего, еще свидимся, — ты тогда проклянешь день, когда меня впервые встретил…
Спутник Хоботова, немолодой летчик военного времени, с рачьими глазами навыкат и с испитым лицом, с бугристым, словно из папье-маше сделанным носом, к аресту отнесся спокойно, как к чему-то само собой разумеющемуся, и неторопливо последовал за комиссаром, в то время как Хоботов, поминутно оборачиваясь, продолжал поносить Быкова.
…Два дня провел Быков с Сидорчуком без еды и отдыха, пока не удалось составить акт о приемке всего предприятия.
На третий день утром Быков поехал на Тучкову набережную.
В кабинете Григорьева теперь уже сидел новый работник. Он внимательно выслушал доклад Быкова, взял от него акт, поблагодарил за быстро и хорошо проведенную работу и, прощаясь, передал письмо от Николая, накануне уехавшего в Москву.
Выйдя на улицу, Быков распечатал конверт. «Дорогой друг, — писал Григорьев своим мелким, но разборчивым почерком, — пришлось нам расстаться раньше, чем я предполагал, — меня срочно вызвали в Москву, где предстоит получить назначение членом Военного Совета одной из действующих сейчас армий. В Москве зайду в Главвоздухфлот и там договорюсь, чтобы отряд, который будет сформирован тобою, направили ко мне. Будем вместе, и надеюсь, что уже не расстанемся до победы».
Раз десять перечел Быков письмо, пока добрался до дома. За время отсутствия Быкова приятели изнервничались, как признавался Тентенников, и даже решили было заявить в милицию о неожиданном исчезновении летчика. Тем больше было радости, когда за стаканом морковного чая поведал им Быков о последних происшествиях на заводе и о неудачном бегстве Хоботова.
— Я так понимаю, — сказал Тентенников, — теперь с Хоботовым не встретимся… Да и жена без него в Стокгольме тоже скучать не будет, — деньги на заграничную жизнь он, небось, успел перевести еще при Керенском…
Глава третья
В то утро Глеб был не по-обычному задумчив, тих и даже не проведал ближнего газетчика на углу Свечного, словно забыл о сводках с фронта — излюбленном своем чтении за последние семь лет, с самых первых дней балканской кампании. Он сидел у окна, положив руки на холодные трубы парового отопления, и смотрел вниз, на перекресток, выплывавший из тусклого, серенького простора. Мелкий, как песок, дождь с надоедливым упрямством сыпался из мохнатых, растрепанных облаков, и в эту пору город казался особенно грязным и разоренным.
