Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
– Чикмаз, друг, здорово ли живешь?! – и попятился от угрюмого взгляда приятеля.
Чикмаз, поглаживая сивую бороду, неохотно ответил:
– Живу не тужа – старого не хуже!
Атаман грузно поднялся, звякнула золотой цепью сабля.
– Говорю тебе я, пес! Ты же с речью к иному липнешь. Пошто самовольством сшел?
– Воли своей, батько, я никому не отдаю! Сшел, было так надо мне… Нынче пришел служить – шли меня в огонь, в воду: не жмаря очи, пойду.
– Мы все здесь вольные, но кто служит мне – о воле молчит.
Казак еще отступил, нахмурил упрямый со шрамом лоб, боднул головой в рыжей шапке, повторил:
– Служу, коли хочу, не хочу – уйду! Не продаю волю…
Разин скрипнул зубами.
– Сатана-а!
Ударил тяжелой рукой в упрямое лицо; казак завертелся на месте, стукнув затылком в упору шатра, отскочил, упал ничком и, быстро сдернув шапку, поднялся, зажал рот – капала кровь. Атаман сел.
– Еще раз на глаз падешь – убью!
Казак, сплюнув кровью, пятясь, исчез неслышно.
Вологженин наигрывал подпевая:
Разин тряхнул головой.
– Гей, Федько, наливай! Завтре, соколы, ближьтесь к делу!
– Зачнем, атаман!
– И как ты подведешь струги к стенам да гуляй-городы поставишь, мы в набат ударим – знак, чтоб казаки лезли на стены; наши их тогда примут, пока что начальников со стен уберут!
– Добро! Чикмаз! А ну, пьем! Гой, дид, играй плясовую, надо душу стряхнуть!
Старик начал снова настраивать домру.
18
В сумраке широкой палатки в малиновой шелковой рубахе без пояса большой человек лежал на ковре. Над его головой с треском горела на табурете, крытом камкой, сальная свеча. Казак, плюясь кровью, вошел в палатку, сгибаясь у входа. Васька Ус, не подымая головы от ковра, сказал:
– Еще коли скажите атаману: пущай без меня пирует! На Астрахань же иду, как все, не отстану шагом.
– Лавреич, это я, Шпынь!
Ус повернул хмурое бледное лицо, махнул рукой:
– Меня тут, Хфедор, все к атаману на пир зовут, мне же не до пира… Сядь ближе! Кто те в лицо смазал? Удал, вишь, а напоролся!
– Ты не был, я же был на пиру у атамана! Ен приветил.
– Хо, ладно умыл! Утереться пошто не дал?
– Кабы саблей – ладно… Долонью в рожу, от вольного человека – за то худой ответ!
– Ты чуток ли ухом?
– По ухам не били, да в рожу нынь лишь невзначай имал, зато сам много бил!
– Задуй свечу! Мне неохота себя шевелить с места, огонь трещит. Без света мене виду, будто сплю. Придут – притаишься… Говорю и в хмаре учуем.
Шпынь загасил огонь. В темноте голос Васьки Уса приказал:
– Сядь к голове ближе… Слушай?!
– Тут я…
– Как в былое время, Хфедор, идешь ли со мной?
– Иду, Лавреич, куда позовешь!
– Дуже гарно, хлопец! Знать, судьба вместе нам быть… Я задумал против Разина идти… Ты слышь – много ушей кругом – чтоб кто…
– Говори! Чую всякий шорох.
– Пошто на него мое сердце разожглось, скажу иной раз… Так вот будем мы с тобой по-тихому к ему прибираться до головы вплоть… Эх, не удалась любовь – давай, Москва, почесть!
– Сказывай, Лавреич!
– Нынче Астрахани быть под Разиным, воевода же астраханской, проведал я, гонца в Москву налаживает, стрельца какого-то, с грамотой, что-де «Астрахани конец!». Тебе перво делать так: возьми у меня сухарей в дорогу, денег, коли надо, заправ свинцу, пороху и гони в Москву! Степями не мочно, сам знаешь – татарва режется; берегом реки – везде засеки разински… Поедешь в Терки. В дороге – путь гончего воеводина тот же – пристань к ему… Сам он тебе рад будет: горы не пройти незнакомому без вожа, а ты того гончего в пути кончи… Воеводину грамоту подери и будешь от меня первой доводчик царю. На Москву станешь – иди в Разбойной приказ к боярину Пушкину, он у царя свой… Иным боярам не сказывай слова, Пушкину обскажи: «Астрахань, Черный Яр, Царицын под Разиным». Самару-де, Саратов взять ничего не стоит… Обещай Пушкину, а коль припустят, и самому царю от меня, что голову Разина я им пришлю на «Москву с тобой же, но со сговором, чтобы царь меня и тебя не обидел честью да прощением прежних убойных дел… Знаю, они на радостях, избыв крамолу, дадут много!
– Чего ждать, Лавреич? За обиду свою, бой по роже и грозу на меня в Яике, где чуть не посек, я атамана хоть сею ночью кончу!
– Тихо говори… и слушай, нет ли кого?
– Чую… Нет!
– Одно время с Дону шел царю служить, старшина послала на крымцев… Хмельной я был, подговорил робят, что поудалее, и два села путем-дорогой спалили, разграбили… Девок, баб изнасиловали, скотину угнали, продали татарам, а после дела стал думать – как хоронить концы? И наскакал я по пути зимовую станицу, шла в Москву… К ей пристал да у царя из рук отрез доброй сукна имал на жупан… И здесь – ты слушай… Извороты я знаю: уйдет Разин, меня оставит атаманить Астраханью; бояра – народ затейной, а ну как им наша послуга не подойдет? Гляди, найдутся воеводы самолично имать Разина? Нас же сочтут ворами… Тогда, покуда они рать сбивают, я с Хопра да Медведицы, с Украины тож, запорожцев кликну. Соберется сила, и отсижусь с тобой в городе. Астрахань пушками, стенами крепка, хлеба много, запасы есть, и буду я князем астраханским! А не сойдет, тогда поторгуемся с боярами дать нам честь… Самое худое – в горы уйдем к кумыкам…
– То можно, Лавреич! Все же убить атамана сердце горит.
– Ждать надо! Убьем – воевода останется в Астрахани… Доведет боярам, царю: «Вор-де вора убил, да еще почести хочет!» Заедино, мол, и этих извести в тюрьме аль того хуже… Бояра – народ верткой: слово скажут одно, да на другое поворотят.
– Вот тут ты правду молышь!
– Да еще. Разин завсе укрыт своими… На него все едино что молятся. Меня же он, знаю, пасется… Обиду мою ведает… Убьем – нас свои же на огне испекут, потому больше убить его людей нет: ты и я.
– То, вижу, правда!
– Ежели вразумился, делай, Хфедор, как умыслю я… Большего не хоти. Где конь?
– Мой конь на усторонье, в покинутой татарской сакле спит!
– Не замаян много?
– Аргамак золото! Легок и корму несет мало, сам же – едино что стклянной, налитой.
– Хоронись и жди на учуге день-два. Вот ужо… – Васька Ус закряхтел, шаря под ковром рукой. Нащупал Пальцы Шпыня, сунул ему малую кису. – Деньги… Справ кой надо?
– Боевой справ в достатке. Сухари есть? Дай!
– Есть. Зайдешь иной ночью, дам!
– А ну, руку, Лавреич, и прости.
– Рука моя вот! Знаешь меня?
– И ты меня знаешь; укажи – не жмаря очей, справлю бой ли, пожог, все едино.
– Верь, Хфедор! С кем я верток так и сяк – с тобой же обчая дорога, без омману и лжи.
– Верю, Лавреич!
Из серой палатки черная тень человека легко скользнула в темноту; застыла, прислушиваясь к звукам кругом, но было тихо. Лишь смутно шумели волны реки недалеко да из шатра атамана слышались голоса и песни.
– Мне путь один, атаман! Никого не боюсь, а ты знать будешь Федьку Шпыня!.. – прошептал черный, шагнув.
19
На покосившемся, с бревенчатыми перилами, крыльце Стрелецкого приказа хмурый от солнца стоял Чикмаз, в красном кафтане с коротким топором в руке. По кафтану – синий кушак, за кушаком два пистолета, шапка сунута за пазуху. Из распахнутого зева широких приказных дверей несет вонью казармы – потом, навозом деревянных заходов и дымом табаку. Мимо Чикмаза по большому крыльцу топали ноги стрельцов. Стрельцы, выходя на двор, не строились, как обычно, толпились кучками кто где и вопросительно взглядывали на решительную фигуру Чикмаза. Стрельцы чего-то ждали. В глубине сумрачных сеней под грузным телом затрещали ступени лестницы. Из дьяческих горниц, что устроены наверху приказа, сошел в сени рослый голова в белом полтевском кафтане, по кафтану поперек груди желтые боярские нашивки-галуны с ворворками, кистями и петлями. Голова, переваливаясь, шагнул на крыльцо, гордо покосился, сказал Чикмазу:
