Предтеча (Повесть) - Лощилов Игорь (онлайн книга без .TXT) 📗

Игорь Лощилов

ПРЕДТЕЧА

Повесть

Глава 1

РАЗБОЙ

Ранним сентябрьским утром с шестым ударом часомерного била ворота Фроловской башни выпустили небольшой конный отряд. Впереди, выгнув шею в блестящую черную дугу, выплясывал богато разубранный жеребец. Его хозяин, великий князь Иван Васильевич, выглядел скромнее: черный кафтан, оживленный серебряными застежками, темная мурмолка [1] с отворотом из серого меха, мягкие без узоров сапоги — будто на богомолье собрался. Дело, однако, было вовсе не святое…

Шел в ту пору по Руси 1471 год. Только что окончился победный поход на Новгород. Москва возликовала и ударилась в тяжкий загул. Уставши от праздничных застолий и торжественных молебнов, приказал великий князь своему стремянному Василию устроить тайный выезд в загородный дом, построенный за Кулишками, к востоку от Кремля. Кончался пятый год Иванова вдовства, и, хотя усиленные поиски невесты, достойной великого, но малоизвестного на Западе московского государя закончились, Иван Васильевич старался отогнать мысли о своей будущей жене. Третьего дня, однако, ему пришлось вспомнить об этом. Венецианский посол Антоний привез для погляда чудно выписанный на холстине лик Зои Палеолог, которую сватает сам папа римский. Невеста высокого рода — племянница последнего византийского императора Константина — и вида совсем приличного. Иван Васильевич представил полную гречанку с большими темными глазами и усмехнулся: «Бестужев сказывал, что во Фрязии о нас ничего не знают — в шкурах, дескать, медвежьих ходим, — лишь в одном уверены: московиты любят женок в теле. Вот мне и подобрали…»

Копыта простучали по деревянному настилу моста, и всадники направились сквозь торговые ряды на Варьскую улицу — здесь стояли великокняжеские вари для изготовления меда и пива. Иван Васильевич любил эти утренние часы, когда ничто не мешало его выезду, когда все, что задумано загодя, можно еще сделать. Только начинается хлопотливая дневная жизнь, уже проснулись в домах, мычат коровы, дымки над крышами появились — знать, проворные бабы у печек забегали, — но на улицах еще пусто.

А копыта уже не стучат — чавкают. Хороша Варьская улица, да грязна больно. Москвичи все на улицу льют, благо идет она по краю оврага. Целое лето сухота стояла, а здесь так и не просыхало. Накануне возвращения великого князя из новгородского похода случился в Москве жестокий пожар. Горело рядом, за Богоявленским переулком, и ярыжные со своей пожарной рухлядью проехать по Варьской не смогли, в объезд подались. Следы этого пожара виднелись повсюду. Иван Васильевич представил себе, как яростно гудело и металось в закоулках здешней слободы косматое рыжее чудище. Боролись с ним просто: сносили с подветренной стороны все, что могло гореть, и чудище, сморенное голодом, постепенно околевало.

Москва в те годы горела часто и охотно. Однажды, когда занялось невдалеке отсюда, у Николы-старого, великий князь, спешно прискакавший на пожар, велел сносить все дома по Никольской улице. Привычные к такому делу дружинники живо раскатали десяток изб, а когда дошли до богатых хором, путь им преградила красивая девка Алена — дочь незадолго перед этим помершего боярина Морозова. «Не дам живую храмину рушить!» — решительно крикнула она и чуть не с кулаками набросилась на великого князя — не признала его в чумазом, перепачканном сажей молодце. Дружинники со смехом оттащили прыткую девку, а Иван Васильевич пожалел бездомную сироту и велел отправить ее на время в свой загородный дом. Вскоре Алена из скромной приживалки сделалась хозяйкой этого дома. Молодой вдовец не баловал красавицу: в кремлевских хоромах, под боком у митрополита, блуда не допускал, а часто ездить в загородный дом — к черту на кулички — государственные дела не позволяли. Ныне же, когда заканчивались переговоры о его женитьбе, великий князь решил отставить все дела и навестить Алену.

Вот и Кулишки. Справа открылась церковь, поставленная прадедом Дмитрием Ивановичем в честь воинов, положивших головы на Куликовом поле. Службу здесь уже долгое время правил отец Паисий, бывший духовник великого князя Василия Темного, знающий Ивана со дня рождения. Верным слугой и добрым советчиком был Паисий для всей великокняжеской семьи, пережил с ней смуту великую, позор изгнания и ослепления государя московского. От него узнал Иван первые азы книжной премудрости и первые строки священного писания. Он же и последнюю услугу Иванову отцу оказал: закрыл его незрячие очи на смертном одре. С тех пор почти десять лет прошло, как поселился отец Паисий в этой церкви — память о доблестном прадеде Дмитрии Ивановиче беречь. Слаб стал старик Паисий в последнее время, и то сказать, девяносто годков стукнуло. Родился он в страшный год нашествия хана Тохтамыша, который после Куликовской битвы великий разор всей Москве учинил.

Иван Васильевич придержал коня и свернул к церкви, решив справиться о здоровье старца. У ворот встретил скорбной вестью чернец:

— Занемог отец Паисий. Три дня лежит, не встававши, и пред сретением с господом уже причастяше…

— Проводи к святому отцу! — приказал великий князь и проворно соскочил с коня.

Душный полумрак горницы был проколот пробивающимися сквозь закрытые ставни яркими солнечными иглами. В них мельтешили пылинки и слоились волны можжевелого дыма, поднимающиеся из большой жаровни. Когда великий князь разглядел ложе, на котором лежал старец, и подошел под благословение, тот не смог даже поднять руку от слабости. Иван Васильевич сам приподнял эту легкую, иссохшую руку, каждую жилочку которой он помнил с детства, и припал к ней.

— Что же ты, отче, занедужил? Лечец тебе опытный надобен, враз пришлю.

— Поздно уж лечить меня, государь. Я как старая шуба: начни латать, а шерсть тут же осыплется. Да и не о том глаголити вам: последний раз, должно, видимся… Расскажи-ка лучше, как с Новым городом воевал, а то всякое несут… Вроде был ты лих на Шелоне, да больно лют в полоне…

— Ишь ты, — усмехнулся Иван Васильевич, — уже и складницу удумали… Что ж, верно удумали. Четыре тыщи моих воинов вдесятеро больше новгородских лапотников на Шелоне побили — то ли не лихость? А у плененных списки с грамот нашли, какими отступники новгородские с королем Казимиром сношалися и просили заместо моего наместника пана латинского им ставити. Многие имена те списки открыли. Тем, кто в литовскую сторону глядели, мы головы отвернули. Тех, которые деньги на богопротивные дела не жалели, пограбили. Ну а кому неуютно было под московскою рукою, отчины лишили и в другие места определили на жительство. Люто? Так и в писании сказано: всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и в огонь бросают. Если ж при рубке щепки случились, дак не без того: воевать — не молебен справлять, словами не обойдешься…

— Понимаю твои заботы, государь, только обидно мне, что брат с братом дерутся и лютость проявляют, а враг обчий благоденствует, дани требует, гостей наших грабит и порубежные земли воюет. Аз мечтал, недостойный, победу русскую над агарянами, сыроядцами погаными узреть. Долга моя верста [2], да бог не дал милости… Иване, сын мой любезный! Собери полки могучие, брось клич по всей земле русской — каждый на безбожного царя Ахмата пойдет! Встань за честь земли русской, как прадед твой Дмитрий Иванович на поле Куликовом! Неужто царь Ахмат страшнее Мамая? Неужто сила наша ослабела?