Love Is A Rebellious Bird (ЛП) - "100percentsassy" (е книги .TXT) 📗
Репетиция начиналась через двадцать минут. Он должен был отыграть сольный концерт. Но он, чёрт возьми, понятия не имел, что собирается делать дальше.
Комментарий к Глава 9.2
[1] «Привет, Гарри»
[2] «Мистер Вейль! Как ты? Очень рад увидеть тебя снова!»
[3] «Ты лучший, Фло»
[4] «Восхитительно»
[5] «Поздравляю!»
[6] «Мальчик или девочка?»
[7] «Добрый день! Спасибо, что пригласили меня сюда»
Песня, которую Гарри пел Луи: Alabama Shakes — Hang Loose (https://www.youtube.com/watch?v=4sSl11GMkMI)
========== Глава 10.1 ==========
Гарри ненавидел свою квартиру в Берлине. Откровенно её ненавидел. Гостиная была слишком маленькой, потолок — слишком низким, а современные утилитарные дверные ручки примыкали к идиотским дверям, и, что самое главное, в квартире не было его виолончели. Он ходил туда-сюда по кухне последние пятнадцать минут, бормотал о том, как ему не нравится тут находиться, постоянно оттягивая свои волосы. Он делал это, с тех пор как проверил всю свою почту. С тех пор, как он открыл кое-что.
Если бы оно пришло по электронной почте, Гарри бы его проигнорировал. Скорее всего, он даже бы его не заметил. Сообщение, вероятно, просто бы потерялось среди остальных уведомлений, предупреждений Гугла и спама, которые ежедневно засоряли его почтовый ящик. Он бы удалил всё подряд, не открывая, и поступил бы умно.
Но конечно, ему нужно было прийти по почте. Этому плотному кремовому конверту, на котором каллиграфическим почерком были выведены его имя и адрес. Гарри провёл пальцами по столь же прекрасному обратному адресу на обороте, перед тем как вскрыть письмо, задаваясь вопросом, откуда Диверси-Питершимы вообще узнали, где он живёт. Он не оставлял адреса Гримшоу, поэтому сообщить им мог только Найл.
В конверте оказалось приглашение на благотворительный гала-концерт для Лондонского симфонического оркестра. Особенное мероприятие, которое должно было состояться через две недели, проводилось с целью сбора средств на преобразование детских музыкальных программ в церкви Святого Луки. Тагги и Пити планировали его месяцами, и они прислали приглашение лично, зная, что Гарри это понравится. Кусочек бумаги уместился в его ладони, пока он расхаживал по кухонной плитке.
Назад в Лондон. Назад к Луи…
Гарри снова взглянул на бумагу, на прекрасный почерк Пити. Мягкие линии, казалось, передавали тепло её души и глубоко внутри заставляли его скучать по дому. Ему пришлось напомнить себе, что Лондон больше не был его домом, из-за чего к его горлу подступили слёзы.
«Оркестр также приглашает тебя на вечернее представление как специального гостя. Думаем, ты будешь рад услышать, что Луи Томлинсон снова выступает как соло-артист — первый скрипичный концерт Бруха! Мы с Тагги с нетерпением ждём его выступления».
Из-за того, что кто-то готовит Луи к Бруху, сердце Гарри резко кольнула сильная ревность. Он закатил глаза и сглотнул слишком большой ком в горле.
«Как будто я был бы единственным его дирижёром, если бы мы не расстались», — подумал он, его лицо горело от смущения. Он поправил воротник рубашки и достал пиво из холодильника. «В любом случае я сам заставил себя думать, что это было что-то особенное. Превознося всё настолько, будто это было каким-то продолжающимся эмоциональным разговором. Как чудак. Я жалкий чудак».
Он прикрыл глаза, жмурясь при открытии бутылки. Счастливое выражение лица Луи после финального выступления всплыло в мыслях.
«Луи Томлинсон. Зачем. Как… Я на самом деле был один всё это время?»
— Я не могу вернуться, — произнёс он вслух после первого глотка. — Я не могу. Я не… я не хочу возвращаться.
И это было ложью в основном. Хотя идея увидеть Луи снова заставляла его чувствовать тошноту, лучше не идти, чем находиться там и лезть на стены.
«Если бы только Летиция была со мной».
Гарри не осознавал, насколько он полагался на свою виолончель в вопросах снятия стресса, до тех пор пока не оказался без неё в Берлине. Если бы Летиция была с ним, он бы не ходил из стороны в сторону, а играл, изливая всё разочарование и противоречивые эмоции в простое, но агрессивное произведение. Он потерял бы себя в музыке, пока его подсознание не решило проблему отдельно от отдыхающего мозга. Прошло всего ничего, неделя с половиной, но Гарри скучал по виолончели, будто она была частью его самого, его рука, в которой всё ещё не было дирижёрской палочки, время от времени поднималась в воздух.
«Если я вернусь в Лондон, я смогу забрать свою виолончель», —
рационализировал он, поставив недопитую бутылку пива на смятое письмо Пити, лежащее на столешнице, в то же время взглядом ища ключи. Ему как можно скорее нужно было выбраться из худшей квартиры, которую он когда-либо снимал. Ему необходим был воздух. «Не всё крутится вокруг Луи. Моя жизнь состоит не только из Луи… Уже нет».
Он наконец-то заметил ключи на кофейном столике в гостиной, схватил их и натянул ботинки. Он захлопнул за собой дверь, перед тем как преодолеть два лестничных пролёта и выйти из здания.
Дневной воздух был сладким, и Гарри сделал несколько глубоких вдохов. Он пытался напомнить себе, за что он полюбил Берлин, отмечая то, что он жил на прекрасной, усаженной деревьями улице, и температура воздуха была просто идеальной. Ему нравился Берлин. Правда. Нет нужды возвращаться в Лондон, нет нужды видеть Луи Томлинсона в очередной раз.
«Ты сможешь увидеть его и не прикоснуться к нему? — напряжённо вопрошал тёмный знакомый голос, когда Гарри стоял на светофоре, пересекая следом улицу и поворачивая на Бергманнштрассе. — Выдержишь?»
Это было одной из самых сложных вещей для Гарри, в которую он до сих пор не мог поверить — то, что он больше никогда не прикоснётся к коже Луи. Он никогда больше не сможет взять Луи и сжать его тело, не важно, насколько он этого желал, не важно, что чувствовал, что умрёт, если не сделает этого. Он больше не проведёт большим пальцем по линии ресниц Луи и не прижмёт к себе. Гарри придётся принять тот факт, что он целовал Луи в последний раз и не знал этого. Боже, последний поцелуй! Каждый их поцелуй! Должно быть, для каждого из них он значил что-то совершенно разное, и Гарри совсем не обращал на это внимания.
«Чёрт. Я всё ещё его люблю. Всё ещё хочу, очень сильно. Нужно остановиться. Всё кончено. Мне придётся принять, что это конец».
Флориан жил всего в шести кварталах от квартиры Гарри, в том же районе в Кройцберге. Туда он изначально намеревался идти, но вместо этого нашёл себя идущим по Потсдамской площади, нуждающимся в обдумывании некоторых вещей. Он осмотрел великолепные стеклянные фасады в форме круга. Сквозь них он посмотрел на небо. Такое огромное небо в огромном городе. И всё же.
Heimweh. Sehnsucht. Liebeskummer. [прим. пер. — Дома. Тоска. Любовь.] Лондон. Луи. Schade. Schade für dich. [прим. пер. — Жалость. Жалость к тебе.]
Он выбросил мысли из головы и медленно двинулся к Бранденбургским воротам. Он стоял под воротами и любовался красотой улицы Унтер-ден-Линден на востоке, желая снова стать двадцатидвухлетним. Когда он первый раз приехал в Германию. Ему было двадцать два, и он был очень взволнован переездом и знакомством с новыми людьми. Он купил смехотворную женскую джерси с изображением Месута Озиля [прим.пер. — немецкий футболист, выступающий за английский клуб «Арсенал» и национальную сборную Германии] в маленьком магазинчике на этом же самом бульваре, надел её и сел на поезд до Хаккешер-Маркт [прим. пер. — площадь и транспортный узел в Шпандауском предместье Берлина], чтобы посмотреть финал Еврокубка с Фло и его друзьями в углу тесного паба. Тогда казалось, что там ему и место. Будто он был взрослым, который жил настоящей, самостоятельной жизнью. Что может быть лучше? Гарри Стайлс в двадцать два даже не мог представить такого рода расставания. Он слишком сильно любил мир и был уверен, что мир любит его в ответ.
«Луи Томлинсон, — подумал он, почти мгновенная боль отозвалась в его груди. — Почему ты меня не любишь? Почему не можешь?»
