История великих путешествий. Том 3. Путешественники XIX века - Верн Жюль Габриэль (прочитать книгу txt) 📗

В часы отлива устье реки Седжер [782], впадающей в бухту Пуэрто-Амбре, становится недоступным из-за песчаных отмелей; в трехстах метрах дальше равнина переходит в огромное болото, из которого выступают толстые стволы деревьев — гигантских мертвецов, побелевших от времени и принесенных сюда разливом реки в период особенно сильных дождей.

Вдоль поймы реки растет прекрасный лес, но попасть в него мешает колючий кустарник. Чаще всего попадаются здесь бук, высотой от двадцати до тридцати метров и около метра в диаметре, и разновидность барбариса. Самый большой бук, виденный Дюрвилем, достигал пяти метров в обхвате и примерно пятидесяти метров в высоту.

К сожалению, на этом берегу не встречаются ни млекопитающие, ни земноводные, ни речные или наземные моллюски; один-два вида птиц да лишайники и мхи — вот все, чем может поживиться здесь естествоиспытатель.

Ялбот [783] с большой группой офицеров поднялся вверх по течению Седжера, пока не был остановлен мелководьем в семи с половиной милях от устья. Было установлено, что при впадении в море река в ширину достигает тридцати или сорока метров.

«Трудно вообразить, — рассказывает де Монтравель, — более живописные картины, чем те, что открывались нашим взорам при каждом изгибе реки. Повсюду восхитительный беспорядок, который невозможно искусственно создать, причудливое нагромождение деревьев, сломанных веток, обросших мхом стволов, тесно переплетавшихся между собой».

В общем стоянка в Пуэрто-Амбре оказалась очень удачной; дрова и пресную воду заготовили безо всякого труда; произвели ремонтные работы, заново разместили грузы; сделали много наблюдений — физических, метеорологических, гидрологических (над приливами и отливами), гидрографических; наконец, собрали богатые естественно-исторические коллекции, представлявшие тем больший интерес, что эти неисследованные края совершенно не были отображены во французских музеях.

«Небольшое количество растений, собранных Коммерсоном, и сохранившихся в гербарии Жюсье, — говорится в отчете, — представляло собой все, что было известно о природе этих мест».

Двадцать восьмого декабря 1837 года подняли якорь, так и не увидев ни одного патагонца, встречи с которыми офицеры и матросы ожидали с живейшим любопытством.

Случайности мореплавания заставили оба корвета вскоре вновь остановиться в бухте Галан; ее берега, поросшие прекрасными деревьями, прорезаны потоками, образующими на некотором расстоянии от моря великолепные водопады высотой в пятнадцать-двадцать метров. Эта стоянка не пропала даром для науки, так как удалось собрать множество новых видов растений и произвести съемку как этой бухты, так и соседних заливов. Однако командир, боясь упустить благоприятное время года, отказался от намерения пройти через западный выход пролива и решил вернуться назад, чтобы повидать патагонцев, прежде чем направиться в полярные области.

Бухта Сан-Николас, которую Бугенвиль назвал заливом Французов, представляла взорам гораздо более приятное зрелище, чем бухта Галан, где моряки провели 1 января 1838 года. Офицеры под руководством Дюмулена довели до успешного конца гидрографическую съемку бухты Сан-Николас.

Была послана шлюпка на мыс Ремаркабль, где, по сообщению Бугенвиля, он видел окаменелые раковины; это оказались лишь мелкие желваки, включенные в пласт известняка, занимавшего весь склон от самого берега моря до высоты примерно в пятьдесят метров.

Интересные наблюдения были произведены также с термометром, опущенным на глубину двухсот девяноста саженей, но на расстоянии меньше двух миль от берега не достигшим дна. В то время как на поверхности температура равнялась девяти градусам, внизу она оказалась равной двум; трудно предположить, чтобы течения, приносящие воду двух океанов, могли проходить так глубоко, а потому были все основания думать, что такая температура свойственна этой глубине. Затем корабли приблизились к Огненной Земле, где Дюмулен продолжил съемки. Низменная, открытая, усеянная скалами, которые могли служить ориентирами, Огненная Земля в этом месте представляет для мореплавателя не так много опасностей. Корабли миновали острова Санта-Магдалена и Элизабет, бухту Оази, где в подзорную трубу можно было различить многолюдное стойбище патагонцев [784], и бухту Пеккет, где «Астролябия» на глубине трех саженей наскочила на подводную скалу.

«В то мгновение, когда мы заметили, что киль нашего корабля цепляется за камни, — рассказывает Дюмон-Дюрвиль, — среди экипажа возникло минутное замешательство, даже тревога, и уже послышались отдельные панические выкрики. Твердым голосом я призвал к молчанию и, ничем не обнаруживая своего беспокойства по поводу происходившего, воскликнул: "Пустяки, вы еще не то увидите!" Впоследствии наши матросы не раз вспоминали эти слова. Для капитана гораздо важнее, чем обычно думают, сохранять полнейшее спокойствие и высшую степень невозмутимости среди грозных опасностей, даже в том случае, если он считает, что избежать их не удастся».

При подходе к бухте Пеккет все очень обрадовались, увидев патагонцев. Офицерам и матросам не терпелось поскорее высадиться на берег. Толпа туземцев верхом на лошадях ожидала у места высадки.

Кроткие и мирные, они охотно отвечали на задаваемые им вопросы. Они спокойно рассматривали все, что им пришлось увидеть, и не обнаруживали особой алчности по отношению к вещам, которые им показывали. Они не проявляли никакой склонности к воровству; во всяком случае, бывая на корабле, они не делали попыток что-либо стащить.

Средний рост их равняется 1 метру 73 сантиметрам или несколько ниже. Ноги и руки у них толстые, округлой формы, но не мускулистые, а кисти рук и ступни изумительно маленькие. Самой характерной чертой в их внешности является нижняя часть лица, между тем как лоб низкий и скошенный. Удлиненные и узкие глаза, довольно сильно выдающиеся скулы, приплюснутый нос придают им изрядное сходство с монголами.

Все в патагонцах говорит о вялости и лени, ничто не намекает на силу и ловкость. При виде того, как они — с падающими до плеч волосами — сидят на корточках, идут или стоят, можно скорее принять их за женщин из гарема, чем за стойких людей, привыкших переносить любую непогоду и бороться за существование в очень тяжелых условиях. Когда они лежат, растянувшись на шкурах среди собак и лошадей, самое любимое занятие их состоит в поисках и поедании паразитов, водящихся у них в изобилии. Они настолько не любят ходить, что садятся на лошадь и едут за ракушками к берегу, до которого не больше пятидесяти — шестидесяти шагов.

Среди туземцев жил один белый, имевший жалкий, истощенный вид; он утверждал, что родился в Соединенных Штатах, но по-английски говорил очень плохо, и в нем нетрудно было признать швейцарского немца.

Нидергаузер — такова была его фамилия — уехал в Соединенные Штаты в надежде разбогатеть; но так как счастье ему не улыбнулось, он польстился на заманчивые обещания одного зверопромышленника, набиравшего экипаж для своего судна. С семью товарищами и запасом провизии он, по обыкновению, был высажен на один из пустынных островов Огненной Земли, чтобы охотиться на тюленей и выделывать их шкуры.

Четыре месяца спустя снова пришла шхуна, погрузила шкуры, оставила охотникам новые запасы и… больше не возвращалась. Затонуло ли судно или капитан бросил своих матросов на произвол судьбы — этого никто не мог знать.

Когда все сроки прошли, несчастные, оказавшиеся без съестных припасов, сели в шлюпку и достигли Магелланова пролива. Вскоре они встретили патагонцев. Нидергаузер остался с ними, а остальные продолжали свой путь. Очень хорошо принятый туземцами, он вел такое же существование, как и они, набивая себе желудок, когда охота бывала удачной, затягивая пояс и питаясь одними кореньями в периоды голодовки.

Устав от этой жалкой жизни, Нидергаузер умолял Дюрвиля взять его на корабль, уверяя, что он больше не выдержит и месяца подобных лишений. Капитан согласился и взял его в качестве пассажира.