Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич (книги онлайн полные .txt, .fb2) 📗
Очнулась уже в больнице. После меня прыгала однокурсница Наташа Бусарова — она упала на руки и переломала их. В больнице она была „ходячая“ и часто навещала меня. Мы до сих пор дружим…
Еще на больничной койке Тамару допрашивала милиция: „Почему вы не тушили пожар? Зачем вы сразу побежали к окну и открыли его?“ Что можно ответить на это? „Было страшно. Тушить необъятный пожар махоньким огнетушителем — бесполезно. Хотелось выпрыгнуть в окно и — если Бог даст — спастись или умереть сразу, без боли“.
Самое тяжелое испытание предстояло тем, кто выжил. Две девочки, которых отвезли в Москву, — им ведь сейчас будут делать одну за другой операции по пересадке кожи, и это будет длиться не один месяц…» [256]
Б. И. Втюрин вспоминал: «Четырехэтажное здание, вход, по-моему, был один. Потому что закрытая организация. В химической лаборатории вспыхнул пожар. И главное, он перегородил выход из лаборатории. Выбраться не могли — прыгали с четвертого этажа, и жертвы были, да».
3 ноября 1976 года:
«14 января на неделю приедет к Вам Андрей и подробно расскажет о своих делах и бедах. Этот взрыв унес уже 3 жизни и, наверное, будет еще одна смерть. Оказывается, что заместитель Андрея, ответственный за технику безопасности Г. Б. Беляков (на самом деле Еляков. — Прим. авт.) — директор института, где этот взрыв произошел. Я помню, как этот Беляков рвался к Андрею в заместители и как Андрей 2 года сопротивлялся, а потом под нажимом Овчинникова и нашего крайкома все же добился своего. Он — противный тип с манерами футбольного тренера и очень неинтеллигентный… простите мне это отступление. Но ведь этого вам Андрей не скажет!.. Андрей держится с большой выдержкой и внешним спокойствием, не суетится и ни разу не сорвался. Но наладить ему сон по ночам — стоило больших трудов. Хотим на ноябрьские праздники уехать в Арсеньев — сами вдвоем на машине (400 км от Владивостока), и никто не будет звонить. Уговариваю Андрея, а он колеблется…»
9 декабря 1976 года:
«Андрей лежит покорный врачам, но не испуганный. Процесс остановлен, и теперь будут улучшения ЭКГ. Настроение у него бодрое и спокойное, на нас не злится и лежит смирно. Ест очень мало. Все лекарства капельницей вводят ему 1 раз в день.
Примерные планы: в больнице до 10–15 января. Вставать с кровати — сидеть, потом ходить с 20 декабря; 30 декабря выйти 1-й раз на улицу, с 1 января гулять. После всего — санаторий на месяц.
В марте быть в Москве и лечь на 10 дней на проверку в Ляпуновку. Это примерно, если все пойдет так хорошо, как теперь. Самое главное, он спокоен и собрал свою волю для выздоровления.
Почему так получилось?
1) летняя оскорбительная комиссия;
2) местные власти, которым нужен не Капица, а послушный скромный мальчик, а из Андрея его выкроить невозможно;
3) пожар и разбирательство, с этим связанные;
4) частые полеты на самолете.
Я уже давно говорю ему: 2 года, на которые мы ехали, — прошли. А дело только началось, и бросить его трудно. Все понимаю, но хочется мне его отсюда забрать, очень хочется…
Вот мой короткий отчет. Буду Вам звонить через 2–3 дня. Что делать дальше? Спросите Лену. Может быть, числа 18–20 декабря прислать еще одного врача по Лениному выбору из Института кардиологии, молодого, без чинов, который знает ремесло „реабилитации“ инфарктных больных.
Они говорили, что если и был инфаркт, то очень небольшой.
Беспокоит меня Надя. Все вокруг нее стонут, худая такая, и уговаривают брать академический отпуск или переходить на I курс. Поддержите ее угасающий дух, пусть борется до последнего патрона и не сдается.
Бедное, глупое животное — все на него давят — врачи, куратор из факультета, и ей себя очень жаль. А жалеть ее нельзя… Вот и все мои нескладушки, больше не пишу и не считаю это письмом. Целую Вас и Петра Леонидовича нежно, Андрей просит передать, что он хороший и слушает врачей. И еще он просит позвонить М. А. Зарецкой — пусть примет рукопись на доработку во Владивосток, пока он болеет.
Аня уже здорова, только побледнела, но все равно красотка, уже начала заниматься».
Санаторий «Приморье», 6 февраля 1977 года:
«Cела писать Вам письмо, так как понимаю, что не писать больше — стыдно. А что писать? Живем мы в санатории МВД — сейчас мертвый сезон, и отдыхают тут все милиционеры средней руки и средних успехов — даже милиция из Крыма отдыхает тут зимой — вокруг одна милиция. А милицию, как вы знаете, я всегда любила, сама не знаю за что. Номер у нас хороший — TV, VK и так далее. Но коридоры холодные — t= +8–10 — и длинные — до столовой и обратно — 500 м. Вот мы с Андреем немного и загрипповали, даже не гуляем, только сидим дома в номере и читаем и смотрим TV, а я еще вяжу на спицах, чего не делала уже лет 5…
Я по-прежнему много слушаю музыку, даже перевезла проигрыватель с наушниками в санаторий. Завтра у меня вечер Вагнера — прочла „Песнь о Нибелунгах“ в издании Academia, это чтобы лучше понять музыку „Кольца Нибелунгов“. Но эпос этот слишком кровавый и грубый, на музыку не ложится. Следующий вечер у меня — Шуман, а потом симфонии Гайдна. Вот как у меня интересно, правда, не хватает мне материалов — записи фирмы „Мелодия“ чаще всего очень невысокого качества, и недостатки восполняются воображением, уютной обстановкой, свечами и чаем в антракте.
Вот, Анна Алексеевна, и все про нас. Вот уже больше 2-х месяцев мы живем изолированно и в обстановке болезни и уныния. Но Андрей — молодец, ведет себя как настоящий полярник — не ноет, не боится. Спокоен и мужественен…»
1 мая 1977 года:
«Дорогая Анна Алексеевна!
Начинаю свое последнее письмо из серии „владивостокских“. Эпоха „близких родственников на Дальнем Востоке“ кончается. <…>
Книги и посуда собраны, это 120 ящиков из-под вина; завтра будем разбирать бельевые и платяные шкафы…
Еще мне пришлось научиться обрывать „сочувствующие“ разговоры. Их было поначалу много, и хоть говорились они от чистого сердца, но ничего, кроме расстройства, у меня не вызывали. Здесь я вспоминала Вас, Ваш железный характер, и старалась вести себя похоже. После долгих размышлений и сопоставлений отдельных рассказов и разговоров я пришла к выводу, что наука на Дальнем Востоке краевым властям не нужна. Столичные люди мешают им вариться в собственном соку и, кроме того, недостаточно покорны, не бегают с доносами и так далее. Поэтому крайком терпеливо ждал уже года три, когда Андрею надоест и он уедет, просто ждал и ничего не делал и, конечно, не помогал абсолютно ни в чем. Их лозунг, высказанный в запальчивости заведующим Отделом науки в крайкоме: „Еще ни один приезжий не принес пользы Дальнему Востоку“. Как был слеп Андрей, что не видел этого или не хотел видеть. Я здесь уже 2 недели. За это время ни один из партийных боссов — ни из ДВНЦ, ни из крайкома не позвонил и не пришел, и не предложил помощь. Ни один не поинтересовался самочувствием Андрея. Ни один. А они были у нас (и у Вас!) дома, были на „ты“ и считались друзьями! Поэтому я считаю, что эта затея с наукой на Дальнем Востоке — пустая, пока она не нужна краевым властям! И зачем это затевали в 1970?!
Зато просто ученые, просто люди — все старались и стараются меня поддержать, помочь и отвлечь. И поэтому я вижу, что Андрея любят и уважают, о нем жалеют, но — только интеллигенция. Ну, хватит об этом. Просто мне захотелось подвести некоторые итоги, а это уже лучше сделать в письме к Вам. Я же не могу сказать этого Андрею!
Аня дома уже 2 дня, она довольно слабая, бледная и худенькая, но с младенцем Петенькой управляется ловко и с известной твердостью…»
Анна Андреевна вспоминает: «Пожар совсем выбил отца из колеи. Он очень переживал, что виноват, недоследил, недосмотрел. Думал, что мог как-то предотвратить.
