В старой Африке - Быстролетов Дмитрий Александрович (онлайн книга без .TXT) 📗
— Грюци!
Гай по этому приветствию узнал швейцарцев. Их собралось около двадцати человек — плотных, крепких альпийских горцев, с открытыми загорелыми лицами. Швейцарцы передали пост и уползли, а Гай, лежа на животе в холодной грязи, бездумно поднял клочок оброненного письма.
«Я долго колебался, — писал кто-то по-немецки, — у меня трое детей. Старшему три года, младшему восемь недель. Но никто не может упрекнуть меня в бесчеловечном отношении к своим детям: нет, я люблю своих детей и семью, но я люблю также и моих испанских товарищей и их детей…»
Новый гарнизон крохотной крепости начал устраиваться. Каждый по-своему, как кому показалось удобнее, пристроил под рукой свое имущество — флягу, пакет с едой, патроны, перевязочные материалы. Гай разостлал найденное в развалинах пальто и лег на него у пулемета, а локти всунул в шляпу с лентами. Это казалось лучше, чем лежать на земле, прямо в грязи. Случайно он увидел на шляпе брызги крови. Чьей? Испанки, которая когда-то носила ее? Швейцарца, бросившего свою жену и детей, чтобы с оружием в руках защищать неизвестную ему испанскую женщину? О, дружба, о, великое единство трудовых людей всего мира! Гай встал, аккуратно сложил пальто и положил на него шляпу — пусть они останутся памятником честным людям и их драгоценной крови…
У окна находился полевой телефон и еще один ящичек — громкоговоритель городской трансляции. Они помогали коротать время. Перед собой Гай видел только обломанные деревья, грязную траву, вывороченные камни да серую пелену тумана и мелкого дождя: оттуда с быстрым посвистом налетела смерть.
После полудня посветлело. С замирающим сердцем Гай заметил вдали среди серых камней голубую точку: это был форменный берет фалангиста. Такие же береты для маскировки носили и гитлеровские офицеры.
Часа в четыре начался артиллерийский обстрел. Гай но понял, что это подготовка к атаке. Однако он сообразил, как опасны осколки камней и воздушная волна. Пришлось залечь в глубокую яму. Потом разрыв повредил провода: сразу замолчали и телефон и репродуктор. Гай выполз и соединил обрывки.
Вот это был бой. Гай стрелял, корректировал по телефону стрельбу своей артиллерии, тащил на себе раненых, возился с часто заедающим пулеметом. Он без отдыха работал. Вода кончилась, хотелось пить. Очень утешал громкоговоритель, звуки спокойного голоса. Иногда удавалось вслушиваться в смысл: передавали сообщение об утверждении в Москве новой Конституции.
Весь день перед глазами Гая простиралась безрадостная серая мокрая равнина, руины домов, искалеченные деревья и дым, серый, белый и черный дым, сквозь который фонтанами вздымался ярко-желтый огонь. Весь день одно и то же, только менялось число защитников: легкораненые сами уползали назад, в тыл; тяжелораненых оттаскивали товарищи. Среди серых камней все больше оставалось распластанных тел и все меньше бойцов. Часов в пять вечера он услышал далеко перед собой нестройный крик:
— Арриба Эспанья! Арриба Эспанья!
Это пошли в атаку марокканцы. Гай оглянулся — в сером тумане около пулемета он остался один.
Мгновенно позабыв о пулях, Гай высунул голову из-за каменного забора. Все поле было усыпано бегущими вражескими солдатами. Гаю показалось, что все они бегут прямо на него. Только на него.
В первый момент страх парализовал его: что-то сжалось в животе, руки и ноги стали невероятно тяжелыми. Но это продолжалось только секунды.
Гай вскочил и бросился бежать назад. Нагоняя его, подвывали пули. Но бежал он недолго: его путь пересекала длинная груда развалин — глыбы и комья скрепленных цементом кирпичей, стоящие дыбом железные балки. Выбираясь на этот каменный вал, Гай упал лицом на камни, сильно ушибся, впопыхах отер теплую кровь и хотел было подняться и бежать дальше, но вдруг с другой стороны вала из-за камней выглянуло загорелое лицо пожилой женщины.
— Ты куда? — басом спросила она. — Куда собрался? Тяжело сопя, она на четвереньках грузно переползла через гребень вала, поднялась и помогла подняться Гаю.
— Это твой? Скорей! Они наступают.
Женщина, не пригибаясь, стала карабкаться вниз к одиноко торчащему пулемету.
— Ты что же, испугался? Эх, милый… А еще из Интернациональной бригады! — Она задыхалась. — Я по одежде вижу. Ты запомни правило: не сдаваться и не отступать! Вокруг тебя ведь свои! Послушай-ка!
И Гай услышал, что справа и слева от него бешено захлебываются пулеметы. Свои пулеметы. Товарищи были рядом!
Женщина тащила две связки длинных пулеметных обойм: они были обернуты в обрывки обоев и перевязаны разодранной на ленты скатертью.
— Это я тебе. То-то. Ну, давай, давай!
Гай вставил обойму, нажал гашетку…
И сразу страх прошел. Наспех выпустив обойму, Гай огляделся: далеко перед собой он увидел серую равнину, по которой цепями ползли темные фигурки.
Тогда, не спеша взяв правильный прицел, он стал давать короткие очереди по тем частям цепи, которые особо выдвигались вперед.
Цепи залегли. Рокот пулеметов смолк.
— На, пожуй! — Женщина вынула из кармана кусок хлеба. На плече у нее болтался подвешенный на веревочке бидончик для молока. — И молоко у меня есть. Не смотри так: верно говорю. Бери-ка, хлебни глоток. Вкусно? Это сгущенные сливки. Я их разбавила кипятком. Сливки прислали нам русские. Хорошие люди! Друзья! Братья! Мне выдали для внучки, но она уже убита. Теперь пей ты. Сливки сладкие. Замечаешь?
Она быстро раскладывала обоймы. Придвинула ближе ящик с гранатами. Оба вслушивались в передаваемую из Москвы речь.
— Слышал? Какие слова, а? Вот сюда доходят! — Она положила черную корявую ладонь на грудь. — Ах, эти русские…
Закрыв глаза, торопливо перекрестилась. Губы ее дрожали.
Гай искоса смотрел на старуху. Накануне в фильме «Чапаев» он видел молодую женщину у пулемета. Это была хорошая артистка — милая, чистенькая, симпатичная. На нее было приятно смотреть. Теперь рядом с ним в грязи сидела растрепанная седая женщина, обыкновенная испанка, каких он уже видел много, с густыми черными бровями и мясистым носом. Лицо ее было измазано грязью. Видно, не раз она падала на этих камнях. Темное мокрое платье и пестрый фартук были порваны. По смуглому лицу катились капли пота.
— Что, грязная? Ну, здесь, милый, фронт. Ты сам-то не больно красив, не думай. Она спрятала за спину бидончик.
— Арриба Эспанья! — вдруг донеслось издали. Фигурки вскочили на ноги. Гай снова нажал гашетку.
Он прижимал их к земле, он вдавливал, вгонял их в землю: под струями пуль цепь ложилась и исчезала. И снова враги бежали вперед, с каждым разом все ближе и ближе.
Гай уже различал фески и шаровары марокканцев, светлый перекрест амуниции и даже черты их темных, искаженных утомлением и ненавистью лиц.
Слышал вопли и проклятия раненых. Падали многие, и многие не поднимались. Позади цепей поле было усеяно черными пятнышками, как будто мухи сидели на бархатной серой скатерти.
Цепи редели, но двигались одна за другой.
— Вилли! — Гай вдруг услышал издали голос немецкого офицера. — Ползи на левый фланг! Будем поднимать фланги по очереди: пока эта свинья поворачивает дуло и целится, мы будем бежать как можно дальше. И готовь гранаты! Ну, гони своих черномазых!
— Ладно, Фреди!
— Это немцы. Сволочь, — проговорил Гай женщине сквозь зубы, зорко всматриваясь в цепи наступающих.
— Не немцы, а фашисты, — ответила та, громко сопя. — Ты ведь тоже немец, милый. Ну, видишь…
Теперь прижимать их стало труднее: они продвигались не одновременно, а частями — то справа, то слева. С обеих сторон строчили свои пулеметы.
«У них грязные и потные лица. Они устали, — думал Гаи. — Но их много. Добегут». Они совсем близко. Гай ясно видел гитлеровца на правом фланге.
Офицер полез правой рукой за спину, за гранатами. Будет последняя перебежка.
— Подай гранаты, мать. В ящике. Нашла? Фалангист скомандовал:
— Вперед!
Поднялся и, нагнув голову, как бык, побежал прямо на Гая.
— Гранаты! Гранаты!! Мать, где ты?! — закричал он в исступлении.
