Улыбка сфинкса - Перминов Петр Владимирович (электронная книга .TXT) 📗

— Каждый день, возвращаясь домой, я покупаю хлеба на пятнадцать пиастров, потом кое-что на рынке.

— На чем вы готовите?

— На растительном масле, разбавленном водой.

— Есть ли в вашем рационе мясо?

— Иногда я приношу немного требухи и обрезков.

— Сколько раз в месяц?

— Один раз.

— Сколько вы тратите на мясо?

— Сорок пять пиастров.

— За сколько?

— За полкилограмма; как раз хватает по кусочку каждому.

— Что вы едите на завтрак, например?

— Готовлю для больших детей бобы, делаю с ними бутерброды, и они идут в школу. Кроме того, даю им по «таарифе» (полпиастра). Потом готовлю для маленьких малюхию [24] или картофель, когда они недорогие.

— Сколько вы тратите на фрукты?

— Мы не едим фрукты.

Примерно такими же были ответы и других египтян из городских «низов», опрошенных «Ат-Талиа».

Журналисты, проводившие опрос, обратили внимание на то, что эти задавленные беспросветной нуждой люди и не помышляют о том, чтобы изменить свое положение. Окружающую их действительность они воспринимают с типично восточным фатализмом, как нечто предопределенное свыше. Наверное, отсюда же, от сознания предопределенности судьбы идет и то, что социологи называют «комплексом маалейшизма» («маалейш» — «ничего, ладно, ну и пусть»). Один из примеров такого отношения к окружающей действительности представляют собой ответы Хильми Заки ас-Сейида, водопроводчика государственной компании «Идеал», корреспондентам того же журнала «Ат-Талиа».

— Вы слышали об улице Шаварби?

— Слышал, только я там не был.

— А что вы слышали о ней?

— Я слышал, там торгуют импортными вещами, однако у меня нет денег. Там могут покупать только богатые люди.

— А как вы думаете, улица Шаварби и дальше будет существовать?

— И да и нет. Будет существовать для тех, у кого есть деньги, нет — для тех, у кого их нет.

— А те, у кого их нет, туда не заглядывают?

— Почему же, они тоже ходят туда, из любопытства. Ходят, чтобы посмотреть, как люди покупают, как одеты… Им становится жалко себя. Если бы у меня были деньги, я бы тоже одевался и жил как следует. Однако у меня их нет. Это возможно лишь в том случае, если бы правительство пришло на такую улицу и сказало: «Продавайте бедным то, что продаете богатым»…

— А кому принадлежит улица Шаварби?

— Она принадлежит народу.

— Как же она принадлежит народу, если он не в состоянии там покупать?

— Магазины на ней принадлежат тем же людям, которым принадлежит частный сектор, и хотя я не бываю на улице Шаварби, я читаю о ней в газетах…

Способность мириться с самыми на первый взгляд непереносимыми вещами, терпеть страшную, бесчеловечную нужду и не жаловаться, не роптать на судьбу, а думать о будущем, о благе своих детей — в этом проявляется своеобразие национального характера простых египтян.

Однако, отдавая должное врожденному оптимизму египетского народа, не надо забывать, что в трудную минуту он способен постоять за свои права. История Египта хранит память о мужестве и самопожертвовании, проявленном его сынами в борьбе за свободу, справедливость, лучшую жизнь.

«Кадиллак» Фуада Мухандиса

Сегодня странно вспомнить, как буднично начался он, этот день 18 января 1977 г. Все было как всегда: по улицам сновали автомобили, в многочисленных лавках зеленщиков шла оживленная торговля, завсегдатаи кофеен заняли свои обычные места. Но вечером нам понадобилось по каким-то домашним делам съездить в центр города. В Докки было настолько спокойно, что нас не насторожил даже полицейский наряд у маленького моста, соединяющего Докки с Гезирой. Решив, что проезд по мосту закрыт из-за ремонтных работ, мы двинулись в центр кружным путем, через район аль-Агуза. Только миновав Замалек и очутившись на восточном берегу Нила, мы поняли, что в городе творится что-то неладное. Вся набережная перед громоздким зданием, в котором в то время помещался ЦК Арабского социалистического союза, была запружена автомобилями. Почему-то не горели уличные фонари. Двигаясь в сплошном транспортном потоке, мы медленно подъехали к гостинице «Найл-Хилтон» и только здесь увидели отблески огромных пожаров. Группа полицейских, одетых в бронежилеты, разворачивала автомобили в сторону Гизе. В начавшейся бестолковой сутолоке мы успели лишь услышать глухой рокот далекой толпы и голоса, выкрикивавшие какие-то лозунги. Около здания Лиги арабских государств догорал опрокинутый набок автобус. Рядом валялось несколько искореженных, перевернутых лимузинов.

Вернувшись домой, мы узнали, что египетское телевидение уже передавало репортажи о народных волнениях, начавшихся в различных районах Каира. События, всколыхнувшие огромный город, стали темой номер один египетских органов информации. Однако в эти дни в Египте еще мало кто мог осознать подлинные причины и масштабы случившегося. Было ясно лишь одно: со времен знаменитого пожара Каира 26 января 1952 г. египетская столица не знала народных волнений такого размаха.

Официальная пресса, как это не раз бывало в периоды обострения внутреннего положения в стране, немедленно выдвинула версию о том, что волнения спровоцированы «коммунистическими заговорщиками». Особенно подозрительным для властей было то обстоятельство, что они вспыхнули не только в Каире, но и в других городах страны. Махровые антикоммунисты, окопавшиеся в редакции газеты «Аль-Ахбар», изо всех сил раздували версию о некоем невидимом, но могущественном дирижере, который якобы стоял за спиной бушующих народных масс.

Среди прочего упоминалось и имя известного египетского комедийного актера Фуада Мухандиса, чей «Кадиллак» был сожжен толпой на мосту Абуль Иля, соединяющем Булак с Гезирой. Журнал «Роз эль-Юсеф» опубликовал интервью с Фуадом Мухандисом, в котором актер, апеллируя к общественному мнению, вопрошал: «Ну ладно, жгли полицейские участки, громили ночные клубы на улице Пирамид — все это понятно, но меня-то, всеми любимого, меня-то за что?»

Казалось бы, ответ напрашивался сам собой: не езди в «Кадиллаке», когда миллионы людей не могут найти себе места в автобусе. Однако не все обстояло так просто, ведь всего в нескольких десятках метров от «Кадиллака» Фуада Мухандиса горели автобусы, обычные рейсовые автобусы, на которых рабочий люд добирается на работу. Что же вызвало бурю народного гнева? Конечно же, не популярный актер с его американским автомобилем.

Египетский журналист Хусейн Абдель Разик, всесторонне исследовавший январские события в своей книге «Египет 18–19 января», вышедшей в Бейруте в 1979 г., отмечает, что лозунги, которые демонстранты скандировали на каирских улицах, были по большей части направлены против инфитаха — станового хребта всей политики, проводившейся в Египте во времена президента Садата. Знаменательно и то, что январские события произошли менее чем через три года после начала осуществления инфитаха, последовавшего сразу за принятием в 1974 г. так называемого Закона № 43 «Об арабских и иностранных инвестициях». Египетскому народу не понадобилось много времени, чтобы разобраться в антинациональной сущности новой экономической политики.

Да это было и несложно. По своей сути инфитах выступал как антипод прогрессивным социально-экономическим мероприятиям, осуществлявшимся в эпоху Насера в интересах широких трудящихся масс. Официальная пропаганда, трубившая о том, что инфитах призван вывести страну из тупика, в котором она якобы оказалась к началу 70-х годов, не мог скрыть того непреложного факта, что эта политика отвечала интересам только египетской буржуазии.

Насер впервые в истории Египта предпринял попытку ограничить стихийное развитие капитализма, ввести его в рамки, контролируемые государством, и наметить социалистические перспективы. Антикапитализм Насера диктовался логикой борьбы за упрочение национальной независимости. Объявляя «социалистические декреты» в июле 1961 г., Насер заявил, что «египетский капитализм возглавил движение к политической коррупции и фальшивой демократии».