Путешествие мясника - Пауэлл Джули (книга регистрации .TXT) 📗

Я слышу громкий стук собственного сердца и чувствую, как горят щеки. Тем не менее я не спеша плачу за свои покупки, слежу за дыханием, пересчитываю сдачу и желаю женщине за прилавком счастливого Нового года. Только потом я двигаюсь в его сторону, заставляя себя идти спокойно, хотя мне хочется либо броситься к нему, либо со всех ног побежать в противоположном направлении. Я чувствую, что у меня на лице приклеена глупая улыбка — так всегда бывало и раньше. В полуметре от него я останавливаюсь. Он смотрит на меня, не поднимая головы. Ох уж эти глаза.

О том, что произошло между мною и Дамианом можно говорить долго. Но взгляд, которым мы с ним сейчас обмениваемся, полон нашей историей, и сомнениями, и пониманием, и сожалением, и даже юмором, и даже — неужели это возможно? — каким-то приглушенным счастьем. Такой взгляд, что бы он ни значил (а для меня он значит очень много, хотя я пока не все понимаю), невозможно подделать. Да и с какой стати нам что-то подделывать?

Он снимает наушники, достает из кармана куртки айфон (я ни секунды не сомневалась, что Дамиан купит айфон немедленно, как только тот появится в продаже), методично наматывает на него белый провод и сует обратно в карман. По-прежнему не поднимая головы, он смотрит на меня беззащитно, и вопросительно, и иронически, и настороженно — все вместе, и я знаю, что сама смотрю на него точно так же.

— Ты уже ела?

— Нет.

— Хорошо. Тогда пошли.

Домой я прибегаю в половине пятого, запыхавшаяся, нагруженная сумками, раскрасневшаяся. Эрику себя за столом сидит, склонившись над компьютером. Я целую его в лоб и начинаю разгружать покупки.

— Если мы хотим, чтобы этот суп из бамии сварился раньше, чем явятся Пол и Аманда, надо начинать резать овощи.

— Я помогу.

Я достаю сельдерей, сладкий перец, луковицу, свой разделочный нож (я пользуюсь им постоянно; возможно, это неправильно, но мне так приятно чувствовать его в руке) и доску. Сама того не замечая, я напеваю себе под нос:

— «Я ездил на всем, что движется, Ездил по всяким дорогам, и часто по очень плохим…»

— Перестань, пожалуйста.

— Что «перестань»?

Эрик подходит к раковине и тоже берет доску и нож. Подталкивая к нему луковицу, я поднимаю глаза и сразу же понимаю, что он знает — или считает, что знает, — о том, что произошло.

Ну и ладно. И хорошо.

— Петь. Я знаю, это он прислал тебе эту песню. Мне даже искать не пришлось. Она была у нас в файле с музыкой.

Я откладываю нож и костяшками пальцев упираюсь в стол. Заставляю себя посмотреть Эрику прямо в глаза. Он делает то же самое. Уже второй раз за день происходит у меня такой сложный, насыщенный и прекрасный обмен взглядами.

— Да, верно.

Я и сама поражаюсь тому, что не вздрагиваю, не пугаюсь и не начинаю плакать, хотя вижу в глазах своего мужа обиду и гнев. Вместо этого я делаю глубокий вдох, а потом медленно выдыхаю.

— Я встречалась с ним сегодня, мы посидели в ресторане. Так было надо.

Я вдруг замечаю, что счастлива. Наверное, это ужасно звучит, но, тем не менее, это так. Я счастлива, потому что сегодняшний ланч в том же индийском ресторане, где Дамиан когда-то соблазнил меня, получился таким неожиданно спокойным и вежливым. Конечно, разговор не был легким. У Дамиана имелся длинный список всех его обид и моих непростительных ошибок, совершенных за последние полтора года. Моих приступов ярости, попыток подкупа, унижений, скандалов, лжи — не вранья, а такой лжи, как когда ты говоришь с Богом и о чем-то просишь его, а на самом деле в него не веришь, хоть и надеешься немного, что он вдруг тебя удивит. И главное — то, чего я не понимала раньше, потому что не считала Дамиана человеком, способным испытывать боль, слабость или сочувствие, — это тяжесть, которую я взваливала на него своими непомерными требованиями, его желание освободиться от этого груза, его вполне естественный страх и вполне естественная злость на меня за то, что я не хотела отпускать его от себя. Но, хоть я и вздрагивала виновато каждый раз, когда он цитировал мои эсэмэски, письма и ночные звонки, доказывая, каким тираном и манипулятором я была, у меня в душе в то же время воцарялось неожиданное спокойствие. Я просто неправильно использовала свою силу, но ведь раньше я даже не подозревала, что она у меня есть.

Едва осознав это, я понимаю, что счастлива еще и оттого, что меня по-прежнему тянет к нему физически, и оттого, что теперь у меня есть силы противостоять этому желанию; оттого, что на прощание он обнимает меня и целует в щеку, а я остаюсь спокойной, когда он уходит.

А еще я счастлива потому, что сейчас открою рот и честно расскажу обо всем своему мужу, от которого раньше так много приходилось скрывать.

Но больше всего я счастлива оттого, что теперь вижу и понимаю этих дорогих мне, далеко не безупречных мужчин, моих партнеров, любовников и друзей. А они видят и понимают меня. И никто из нас от этого не умер.

Я заранее подготовилась к бурной реакции Эрика: к гневу, раскаянию или слезам. Но он меня удивляет. Он спокоен и только кивает в ответ. Он не отводит взгляд и не задает мне вопросов. Я сама ему все расскажу. И это не будет душераздирающей исповедью, потому что, видит Бог, я больше не чувствую за собой никакой вины. У меня такое ощущение, будто мне впервые в жизни сделали лечебный массаж и я встала с кушетки, только теперь осознав, что всю жизнь прожила с затекшей шеей или болью в спине. А сейчас впервые почувствовала, что могу ходить по земле легко и без боли. Хотя сравнение не совсем точное. Тут надо внести ясность. Дамиан — вовсе не тот человек, который спустился с Юпитера и одним сеансом волшебного массажа вылечил меня. Нет. Просто его возвращение помогло мне понять, что я уже начала выздоравливать сама. Поэтому больше не будет никакого раскаяния и чувства вины. Только то, что мой муж Эрик на самом деле заслуживает.

— Мне было полезно встретиться с ним. Мы о многом поговорили. Он мучился из-за того, что мы неправильно расстались, и я тоже.

— Послушай, мне совсем не обязательно об этом знать.

— Хорошо. — Я ведь понимала, что разговор не будет легким. — Я не могу вырезать его из себя и выбросить. Да и не хочу. Это не значит, что я буду… что мы будем… Это надо просто принять. Он там, внутри меня. Похоронен. Он часть моей жизни… моей биографии. Как татуировка. Или шрам.

Эрик опять кивает:

— Я понимаю.

— И знаешь, ты тоже. Я хочу сказать, тоже внутри меня.

— Я понимаю.

Его нижняя губа изгибается, и это значит, что он сейчас заплачет, — я успела узнать это за те шестнадцать лет, что мы вместе. Когда Эрик плачет, у него невероятно голубые и блестящие от слез глаза. На это больно смотреть, и я всегда отворачивалась, но сейчас не отвожу взгляда.

— Я люблю тебя, Джули. Я тебя очень люблю.

У меня в глазах тоже слезы.

— Я знаю.

Я по-прежнему счастлива. Я переполнена счастьем и любовью. Не той любовью, которая похожа на наркотик, или на болезнь, или на мрачную тайну, или на недостижимую мечту. А той любовью, которая как воздух. Как сон о босых ногах с песком между пальцами.

— Возможно, я встречусь с ним снова. Наверняка встречусь. Нам надо еще о многом поговорить. Но спать с ним я больше не буду.

— Ты не обязана мне ничего обещать.

— Это не из-за тебя. Я не буду с ним спать, потому что не уверена, хочет ли этого он и хочу ли я, и потому что это будет грязно и глупо…

Тут Эрик обхватывает меня руками и прижимает к себе. Это глубокое и полное объятие, знакомое и незнакомое одновременно. Я кладу голову ему на плечо и чувствую, как его слезы капают мне на щеку, но его тело не вздрагивает от рыданий, и он не прижимает меня к себе так сильно, словно хочет, чтобы мы слились в одно целое.

— Знаешь что? — шепчет Эрик. — Я так ужасно устал от этого страха.

— Я не хочу тебя пугать. Мне просто надо…

— Я не об этом. — Он бережно берет меня за плечи, отодвигает от себя и смотрит в глаза. У нас обоих мокрые лица, но мы их не вытираем. — Жизнь такая сложная и дурацкая штука. Я устал ее бояться. Вместе мы разберемся. Что-то будет случаться или не случаться, жизнь будет меняться, и я не хочу больше бояться этих перемен и злиться, оттого что она не может быть прежней. Знаешь, я и не хочу, чтобы жизнь оставалась прежней. Мы с тобой просто поживем и посмотрим. Может, все будет хорошо, а может, и нет, может, будет больно. Но, кажется, я этого больше не боюсь. Я люблю тебя.