Новичок в Антарктиде - Санин Владимир Маркович (книга регистрации TXT) 📗
Главной пищей была медвежатина.
— 28 февраля, — вспоминал Силин, — на Землю Франца-Иосифа проник первый луч солнца, мы всем коллективом вышли полюбоваться им. Кончилась ещё одна полярная ночь, наступал долгожданный день. Я запомнил эту дату — 28 февраля 1944 года. Утром пошёл смотреть припай, как положено по программе метеоролога. В последнее время медведи нас не посещали, и я проявил беспечность — взял с собой не винтовку, а наган. Взял так, на всякий случай, не думал, что пригодится. Отошёл на три километра от посёлка — медведь! В жизни, кажется, никогда так себя не проклинал. Ситуация скверная: вместо того чтобы обеспечить пищей товарищей, как бы самому не накормить медведя. За мной широкая трещина, слева и справа торосы, отступать некуда. А медведь рычит и идёт на меня, огромный, злой. Выстрелил в него три раза — промахнулся. Бросил одну рукавицу, вторую, чтобы выиграть время, пока он будет их обнюхивать, — нет, не на такого напал! Тогда я быстро вскарабкался на торос, подождал, когда медведь начал подниматься, и дважды выстрелил в упор. Видимо, тяжело его ранил: он взревел, ушёл за торос и притих. Несколько минут я стоял и ждал, на раненого зверя нападать опасно. И хорошо сделал, потому что медведь с рёвом вышел из-за тороса и вновь полез на меня, оставляя за собой кровавый след. К счастью, мои выстрелы услышали в посёлке, и вскоре прибежали товарищи с собаками. Одну собаку медведь убил, но и сам, потерял много крови, ослабел и провалился в трещину. Мы больше всего жалели об этом, охота в последнее время была никудышная… Второй случай со мной произошёл трагикомический. Всю ночь свистела пурга, еле дверь открыл — так намело. Раннее утро, посветил фонариком — вокруг сплошные сугробы. Сделал два шага и почувствовал, что меня кто-то поднимает. Сначала подумал, что наступил на Битку, нашего здоровенного пса, который любил спать на снегу. Но уж очень он вырос за ночь, этот Битка! Я скатился с него, встал, включил фонарик — следы медведя! Закричал, выбежали ребята и в погоню. Видимо, берег того медведя его медвежий бог — ушёл… А что делал он у нашего крыльца, спал или подкарауливал растяпу, мы так и не узнали. К вечеру, впрочем, добыли одного медведя, но не уверен, что того, которого я оседлал.
— В сорок пятом за нами пришёл корабль, и мы возвратились на Большую землю. Стряхнул я с себя кошмары этих четырех лет, отдохнул, женился… И опять в Арктику…
Григорий Мелентьевич рассказал, что произошло однажды во время дрейфа на станции Северный полюс-4.
— Льдина лопалась, мы не раз бежали от вала торосов, спасая оборудование и самих себя, — всякое бывало, льдина есть льдина. В те годы к дрейфующим станциям пресса ещё не привыкла, в памяти были свежи героические будни легендарного папанинского дрейфа, и к нам настойчиво рвались журналисты и киношники. И вот прилетел кинооператор Л., искренне убеждённый, что мы дрейфуем исключительно для того, чтобы он заснял о нас фильм. Л. так замучил нас своими съёмками, что мы решили ограничить его активность. Спускаюсь я как-то с обзорной вышки, подходит Л.
— Ну, какие новости?
— Скверные. Начались подвижки, вот-вот льдина лопнет.
— Как же быть? — забеспокоился Л.
— Ваше дело. Я уже неделю не раздеваюсь, сплю в унтах и одежде. Нет желания, знаете ли, выскакивать из домика на мороз в чём мать родила. Но вы не беспокойтесь, может быть, это случится и не сегодня ночью.
А тут начальник станции Евгений Иванович Толстиков решил ночью осмотреть домики. Заходит к метеорологу Овчинникову, у которого жил кинооператор, и видит неприглядную картину: Л. спит в шапке, верхней одежде и унтах. Удивлённый Толстиков потряс его за плечо.
— Что случилось? — испугался Л. — Льдина лопнула?
— Льдина в порядке. Почему вы в одежде?
— Как почему? Все спят в одежде. Например, Силин.
Толстиков повёл Л. на очную ставку. Я, разумеется, спал в одном бельё, и Л. поклялся мне отомстить. Но я был начеку, и вместо меня досталось на орехи нашему повару Тихонову. Он почему-то постыдился признаться своему тестю, что идёт в дрейф поваром, сочинил себе какую-то должность и жил спокойно. И вдруг от тестя радиограмма: «Смотрели киножурнал сообщи кем ты работаешь а то на экране ты жаришь котлеты». После этого случая действительно начались подвижки льда — думаю, что от нашего хохота…
Продрейфовав ещё на станции СП-5, Григорий Мелентьевич простился с Севером и отправился на Юг — в Антарктиду.
В Мирном его встречал начальник Второй антарктической экспедиции Трёшников.
— Вам досталась Пионерская, — сказал Алексей Фёдорович. — Станция трудная, вся под снегом и с климатом, несколько худшим, чем в Сочи. Летите и решайте, сможете работать — оставайтесь, нет — будем её закрывать.
— Да уж если сам Трёшников говорит, что станция трудная, значит, жизнь предстоит весёлая… — вспоминал Григорий Мелентьевич. — Вылетел я на Пионерскую. Станция находится в трехстах восьмидесяти пяти километрах от Мирного, на склоне ледяного купола, в зоне постоянного стокового ветра, обусловленного стекающим с плато по наклонной плоскости воздухом. Вся местность здесь словно окутана туманом, но это не туман, а снег, превращённый ветром в мельчайшую пыль. Над домом — восемь метров снега, теснота, подсобных помещений нет… Короче, возвратился в Мирный и сказал Трешникову: «Буду работать». Взял пятерых ребят и отправился на Пионерскую.
Не раз я вспоминал в ту зимовку трудности, пережитые на других станциях, и улыбался: «Разве это трудности?» Ветры, постоянные ветры при температурах сорок, пятьдесят, шестьдесят градусов и ниже… Выходишь в валенках, в двойных перчатках, а чувствуешь себя голым — продувает насквозь, режет словно бритвой, да так, что еле двери открываешь бесчувственными руками. И в такую погоду нужно было ежедневно выпускать радиозонды, бежать с ними по сто-двести метров. И это в условиях высокогорья — ведь станция находится на высоте две тысячи семьсот метров над уровнем моря! Досталось нам с этими зондами… Да и не только с ними, проводить любое научное наблюдение на свежем воздухе было мучительно трудно. Однажды я настолько поморозил лицо, что неделю не мог раскрыть рта…
Снег, снег, снег… Уже на третий день зимовки нас так замело, что мы не смогли открыть входной люк. Выручили гости. Как раз в этот день до Пионерской добрался санно-гусеничный поезд, направляющийся на Восток. Сначала ребята удивились, что их никто не встречает, но потом услышали отчаянный стук в люк и откопали нас. А ещё через некоторое время под напором снежной массы стал выгибаться и трещать потолок. Пришлось объявлять аврал и вытаскивать наверх колоссальное количество снега. За первые месяцы мы вытащили его тонн сто пятьдесят, но зато соорудили вполне приличную баню, туалет и тоннель, из которого брали снег для камбуза.
Станции грозила не только опасность быть погребённой под снегом. Тепловой режим этого района Антарктиды характерен резкими скачками температуры, которые сопровождаются грохотом, сравнимым разве что с артиллерийской канонадой: это происходят разрывы поверхности ледника, образуются термические трещины. И нам оставалось лишь надеяться, что станцию «минует чаша сия» и бездна не разверзнется под нашим беззащитным домиком.
— Нелёгкой, очень нелёгкой была жизнь нашего крохотного коллектива, — рассказывал Силин. — «Мелентьевич, зачем я сюда поехал? — не выдержав, возопил однажды наш метеоролог Гарсеван Куртгелаидзе. — Грузию, такой рай, променял на такое место, дышать нечем!» Гарсеван у нас по совместительству выполнял и обязанности повара. Грузины, как мне кажется, обладают природным кулинарным даром, но Гарсеван являл собою вопиющее исключение из этого правила. Для начала, чтобы показать, что ожидает нас в дальнейшем и рассеять все наши иллюзии, он сварил неразделанную курицу вместе с потрохами. Весело посмеявшись вместо со всеми над своей неудачей, он решил нас побаловать и приготовил заранее широко разрекламированный рассольник. Мы хлебнули по ложке и помчались полоскать рты: Гарсеван щедро вложил в котёл месячный запас огурцов. «Что, не нравится? — удивился он. — Сварю кашу!» И через полтора часа на столе стояла дымящаяся кастрюля с кашей, начинённой вместо изюма… канцелярскими кнопками. Видимо, пока каша варилась, Гарсеван доставал что-то с верхней полки, где лежали канцелярские принадлежности, и уронил в кастрюлю коробку. Есть кашу, несмотря на оригинальность её состава, ребята отказались, и расстроенный Гарсеван обещал повысить свою квалификацию. Своё обещание в ходе зимовки он выполнил, да и мы помогали, как могли. Помнится, на редкость ценную услугу оказал ему наш механик Василий Климов. Мы соорудили баню, и Гарсеван добился права вымыться в ней первым. Вошёл он в баню, увидел, что уголь кончается, и притащил ещё мешок: только вместо бурого угля взял антрацит, а он горел плохо. Вскоре горение совсем прекратилось, тепло из баньки быстро выдуло, и замёрзший Гарсеван стал призывать на помощь дежурного. Когда Климов прибежал, голый Гарсеван так сильно щёлкал зубами, что механик, не теряя времени, стал разогревать беднягу… паяльной лампой!
