Путешествия никогда не кончаются - Дэвидсон Робин (читать книги регистрация .txt) 📗

Примерно тогда же я оказалась в самом фантастическом и живописном месте из всех, что я повидала за время путешествия. Разбитое трещинами плоскогорье опустилось, образовав огромную котловину. У самого горизонта эту чашу окаймляли отвесные скалы всех мыслимых цветов и оттенков. Одни грани чаши были безупречно гладкими и поблескивали как тонкий фарфор. Другие ослепляли чистейшей белизной, третьи завораживали переливами розовых, зеленых, розовато-лиловых, красных, коричневых тонов — перечень бесконечен. В котловине царило растение сэмфайер, которое я упорно называла сэндфайер [41]. Ему так подходило это название. Когда растение высыхало, его стебли загорались мириадами разноцветных огоньков, и удивительная радуга вторила сиянию скал. Тут и там в этом затерянном мире возвышались причудливые горы камней, сложенные неведомым волшебником. Марсианский пейзаж, увиденный сквозь многоцветные очки. Я подняла и подержала в руках небольшой камешек — бледно-розовый песчаник, будто инкрустированный крупинками блесток и с одной стороны покрытый рябью крошечных островерхих «горных хребтов».

Но даже эта увлекательная прогулка не нашла отклика в моей душе. Я заставила себя обойти котловину. Все, что я делала, я делала теперь из-под палки, по обязанности. Мне не хотелось даже готовить по вечерам. Я шарила в сумках, находила что-нибудь съедобное и клала в рот из чувства долга, а не потому, что была голодна.

Еще одно чудо ландшафта постоянно мешало мне двигаться вперед-плоские впадины. Миля за милей тянулись эти безупречно ровные, коричневые, твердые, как камень, геометрические макеты поверхности: ни былинки, ни деревца, ни зверька, ни куртины спинифекса — ничего, только темные, тонкие, изогнутые столбы крутящейся пыли вонзаются в раскаленное, почти белое небо. Когда смотришь на эти впадины, кажется, что перед тобой уснувший океан, правда, по нему можно ходить. Рядом с одной огромной впадиной мне встретилась впадина-карлик, точная копия соседки-великанши, но не больше ста ярдов в поперечнике. Бальный зал в зарослях кустарника. Амфитеатр посреди австралийского захолустья. Во время дневной остановки я привязала верблюдов и, презрев палящий, пронзительный, всепроникающий, слепящий, иссушающий зной, сбросила одежду и пустилась в пляс. Я плясала до изнеможения, плясала, чтобы избыть все: Дигжити, путешествие, Рика, статью для «Джиогрэфик» — все, все. Я кричала, выла, плакала, прыгала и безжалостно помыкала своим телом, пока оно не отказалось мне служить. А потом, потная и грязная, задыхаясь от пыли, набившейся в рот, в нос и в уши, я подползла, дрожа от усталости, назад к верблюдам и проспала, наверное, не меньше часа. Проснувшись, я почувствовала себя излеченной, невесомой, готовой к любому испытанию.

Я снова оказалась во владениях скотоводов. Следы на дорогах говорили, что машины здесь совсем не редкость. У ближайшего артезианского колодца я помылась, поплавала, вымыла голову, выстирала одежду и развесила на седле посушить. Все высохло за пять минут. Двинувшись дальше, я дала себе слово вечером поесть по-человечески — я вела себя слишком легкомысленно, слишком близко подошла к краю, пора было положить этому конец, пора спуститься с облаков на землю.

Увидев хвост красной пыли, протянувшийся до горизонта, я поняла, что приближается машина. У меня мелькнула мысль, что скорее всего это скотоводы едут посмотреть, в порядке ли колодцы. Я торопливо оделась и попыталась настроиться на короткий, ничего не значащий разговор с местными жителями. Они обычно немногоречивы, и все-таки машина меня пугала.

Это оказались не скотоводы. Это были шакалы, гиены, паразиты и изгои, поставлявшие чтиво для дешевых газет. Когда я разглядела наставленные на меня объективы, было уже поздно прятаться, или доставать ружье и стрелять в проходимцев, или сообразить, что у меня хватило бы глупости спустить курок. Они уже вываливались из машины.

— Тысячу долларов за ваш рассказ.

— Убирайтесь! Оставьте меня в покое. Мне не нужны деньги.

Мое сердце трепетало, как затравленный кролик.

— Не нужны так не нужны, может, все-таки подойдете и глотнете холодного пива, пожалуйста, просим вас.

Они так хорошо изучили человеческие слабости, что купили меня за банку пива, хотя не сумели купить за тысячу долларов. Перед пивом я не устояла, а главное, не устояла перед желанием узнать, что творится в мире и каким образом очутилась здесь эта банда. Репортеры, конечно, ввернули несколько вопросов, на некоторые я кое-как ответила, на другие отказалась.

— Куда делась ваша собака?

Я не знала, как отделаться от этих людей, забыв в очередной раз правила игры. Мне оставалось или перестрелять их и убежать, или, собрав все силы, сжаться в покорный, дрожащий комок и не проронить ни одного лишнего слова.

— Собака умерла, только, пожалуйста, не пишите об этом… там, дома, старики очень расстроятся.

— Идет, договорились. Не напишем.

— Обещаете? Даете слово?

— Будьте спокойны.

Но они, конечно, написали. Прилетели в Перт со свежеиспеченной новостью, состряпали завлекательный репортаж и пустили в обращение миф о таинственной, необыкновенной женщине с верблюдами.

Вечером я разбила лагерь далеко от дороги в густом кустарнике. Произошло нечто из ряда вон выходящее. Оказалось, что небольшие самолеты, весь день кружившие у меня над головой и дразнившие мое любопытство, охотились… за мной. Господи, что им нужно от меня, всем этим людям на другом краю материка? Я заметила, что репортеры не скрывали нервозности, рассказывая о сообщениях, успевших просочиться в печать. «Весь мир ждет новостей», — твердили они. Я им не поверила. А они умчались домой и не упустили возможности принять участие в знаменитом безобразном фарсе под названием «Публика имеет право знать». Я решила переждать пару дней. Если пресса в самом деле охотилась за мной, лучше отсидеться в кустарнике, пока репортеры не успокоятся.

Меня выдал перегонщик скота. Вернувшись в цивилизованный мир, он захотел хоть минуту погреться в лучах славы и рассказал о восхитительной женщине, с которой «провел ночь» в пустыне. В его изложении наша встреча выглядела примерно так: «Все было очень романтично. Спальный мешок не закрывал ее голые плечи, на шеях верблюдов позвякивали колокольчики, и при свете луны мы говорили и говорили много часов подряд. Я не спрашивал, зачем она затеяла свое путешествие, она не спрашивала, зачем я затеял свое. Мы и так понимали друг друга». Неплохой рассказ про женщину, которая обгорела до костей, одурела до умопомрачения и разговаривала с ним, лежа в пропотевшем, истоптанном верблюдами, грязнющем спальном мешке. Жалкое ничтожество, он, наверное думал, что оказывает мне услугу.

Я убежала в заросли, как только появились первый машины, телевизионные камеры и все остальное. Эти тупицы наняли чернокожего проводника. Но во мне возродился боевой дух. Господи, до чего глупы и неповоротливы были эти люди, как нелепо выглядели они посреди диких зарос лей, хоть здесь я чувствовала себя сильнее их. Забившие в чащу кустарника, я беззвучно хихикала и мысленно выкрикивала боевой клич индейцев. Я сделала круг и оказалась в каких-нибудь двадцати футах от них. Брошенный лагерь был разбит на песке, так что выследить меня мог последний идиот. Отпечатки ног бросались в глаза, как неоновые указатели на дорогах, как следы шин в дюнах.

— Ну что, парень, где же она? — приставал к чернокожему проводнику какой-то толстяк в красной пропотевшей майке с мрачным выражением тоже красного и потного лица.

— Откуда знать, хозяин, эта женщина с верблюдами, она, наверное, очень хитрая, она, наверное, их спрятала, свои следы спрятала. Не пойму, куда она ушла.

Проводник в раздумье покачал головой и растерянно потер подбородок.

Гип-гип, ура! Я готова была выскочить из своего укрытия и расцеловать его. Он прекрасно знал, где я, но не хотел меня выдавать. Толстяк выругался и неохотно отдал ему десять долларов. Абориген улыбнулся, сунул бумажку в карман, и вся компания отправилась восвояси — трястись сто пятьдесят миль по пыльной дороге назад до Уилуны.