Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗
Очень важно правильно поставить корабль во льдах.
Опаснее всего попасть на линию сжатия, в разводье, края которого сходятся и расходятся, как снабженные острыми зубами челюсти. Танкер “Ямал”, по словам Сабирова, затонул именно в такой ледяной западне.
Очень долго Федосеич не мог остановить свой выбор на каком-либо поле. Ни одно из них не удовлетворяло его придирчивый вкус.
— Ну, решайтесь же, Никандр Федосеич! — торопил его Степан Иванович. — Вон там совсем недурное ледяное поле. Смотрите-ка, и заливчик есть!
— Края нехороши. Зазубрин много.
— Вы привереда, Никандр Федосеич! — сказал Андрей. — Идеальных полей не бывает… Интересно, что все-таки вас устроило бы?
— Лагуна, — пробормотал наш капитан, конфузливо кашлянув.
Мы засмеялись.
Лагуна, конечно, была бы хороша. Удобная, поместительная, посреди ледяного поля! А если бы вдобавок ее окружал высокий торосистый вал, то лучшего нельзя было бы и желать!.. Но таких “заказных” лагун поблизости не было.
Наконец капитан решился. Я согласился с его выбором. Поле нам всем понравилось.
Мощным рывком “Пятилетка” пробила перемычку и подошла к ледяной “пристани”, у которой и ошвартовалась.
Механик со скучающим лицом, вытирая замасленные руки паклей, поднялся на мостик. Палуба больше не подрагивала под ногами. Машины были застопорены…
Вместе со льдами нас несло на северо-запад.
Похоже было, будто мы попали в весенний ледоход. Только река размахнулась здесь почти во всю ширь океана. И течение ее было вялым, неторопливым. Она петляла, изгибалась, делала множество поворотов…
— Колумбу, пожалуй, веселее было, Алексей Петрович, — сказал Сабиров усмехаясь. — Пассаты вмиг его домчали. А нас еще когда до земли дотянет!..
Говорят: ветреный — в смысле непостоянный. Это неверно. Есть постоянно дующие ветры, “работающие” изо дня в день с точностью отрегулированного механизма. К их числу принадлежат пассаты. В эпоху парусного флота мореплавателю было достаточно “поймать” пассат в паруса, чтобы тот проворно доставил его на место назначения — через весь океан к берегам Америки.
И над Полярным бассейном — из одного конца в другой, от Тихого океана до Атлантического — также проносятся постоянно дующие ветры (Петр Арианович говаривал: “Прохватывает сквознячком”.) Они и увлекают за собой пловучие льды, всю эту изрезанную разводьями, искореженную сжатиями движущуюся пустыню.
Мне вспомнился жестяной чан, в котором под трескотню игрушечных вентиляторов плыли мелко нарезанные клочки бумаги. Провинциальный учитель географии демонстрировал двум своим любимым ученикам великий арктический “ледоход”.
Белые квадратики подскакивали на волнах, сталкивались, сбивались в стайки, наползали друг на друга. А я и Андрей, затаив дыхание, следили за тем, как они неторопливо пересекают отведенное им водное пространство в полтора или два метра.
Как живо было воспоминание об этом! Тогда мы в первый раз пришли в гости к Петру Ариановичу… Трудно поверить, что это было так давно!..
Теперь “чан” раздался вширь, где-то в тумане терялись его “стенки”, и мы с Андреем плыли внутри него…
Мы плыли очень медленно.
Кончилось время, когда вахтенный начальник бодро докладывал: “Ход — двенадцать узлов, товарищ начальник экспедиции!” С пловучими льдами корабль делал едва пять-шесть миль — и не в час, а в день!
Да, с пассатами двигаться, наверное, веселее!
Но для нас и пять — шесть миль были хороши. Во всяком случае, мы двигались почти вдвое быстрее Текльтона, который побывал в этих местах за много лет до нас.
С той поры в Арктике произошли большие перемены.
Началось ее потепление (грандиозный процесс, причины которого пока недостаточно изучены). Дрейф льдов значительно ускорился. Арктику стало “прохватывать сквознячком” сильнее, будто в ней настежь открыли все окна и двери…
Мы с Андреем прикинули. Выходило, что если дрейф будет продолжаться тем же темпом и ничто не задержит нас, то через две недели “Пятилетка” очутится на самом пороге “белого пятна”. Тут-то потребуется от ледокола вся его мощь, чтобы вырваться из дрейфующего льда и напрямик, своим ходом, пробиваться внутрь “пятна”, к таинственной земле-невидимке.
“Если ничто не задержит…” Но Восточно-Сибирское море не считалось с нашим графиком. Уже на второй день после начала дрейфа корабль испытал первое сильное сжатие.
По морю прокатился гул, похожий на раскат грома. Затем раскаты стали учащаться. Мы почувствовали толчки. Это где-то вдалеке лопались могучие ледяные поля.
По ледовой тревоге Сабиров вызвал подвахтенных наверх.
Корабль стоял, ошвартовавшись у ледяного поля. С носа был подан на лед швартовый конец, закреплен ледовый якорь. И вдруг мы увидели, как концы натягиваются. Лед отходил. Впечатление было такое, что он отступает, беря разгон для удара.
Я быстро произвел расчет в уме.
Толщина нашего ледяного поля была около трех метров. Площадь его на глаз составляла свыше четырех квадратных километров. Значит, вес всего поля достигал по меньшей мере двенадцати миллионов тонн.
Грозный таран!
Но главная опасность заключалась в том, что по полю катился вал, поднимавшийся, выраставший на глазах. Маленькая складка превращалась постепенно в устрашающий ледяной гребень.
Наши собаки вели себя, как полагается хорошим собакам. Прижав уши, взъерошив шерсть на спине, они безостановочно лаяли на льдины и то и дело оглядывались на нас: видим ли мы, что враг подкрадывается к нашему дому?
Возле собак стоял Тынты Куркин и успокаивал их.
По счастью, поле, у которого стояла “Пятилетка”, было прочнее других. Вал со зловещим ревом и треском прошел стороной.
Первое сжатие корабль выдержал хорошо. Сабиров сиял и улыбался, как именинник. Он был чуточку тщеславен, наш старпом, и не шутя готов был принимать поздравления. Л поздравлять следовало пока что кораблестроителей, а не моряков, хотя место стоянки было выбрано с умом.
Самая слабая часть корпуса корабля — это его средняя часть, от кочегарки до машинного отделения. Здесь была установлена специальная поперечная распорка, создававшая дополнительную прочность на случай сжатии.
Но это сжатие было только первым. В “сомкнутом строю” двигались по морю пловучие льды, а по временам сверху хлестали, увеличивая толчею, еще и порывы свирепого ветра.
Ночью снова загудела рында — судовой колокол, вызывая всех наверх.
Я приказал включить прожектор.
С трех сторон подбирались к “Пятилетке” ледяные валы. С невообразимым шумом — был тут и злобный скрежет, и предостерегающее ворчанье, и вкрадчивый шорох — катились они к кораблю, как бы вырастая из тьмы.
Ощущение было такое, что мы — в осажденной крепости и враг пошел на приступ.
Что делать?
Ответить на штурм вылазкой!
— Аммонал, Алексей Петрович? — обернулся ко мне Сабиров, опуская бинокль. Круглые желваки играли-перекатывались в уголках его щек.
— Да. Аммонал.
Группа подрывников во главе с Сабировым спустилась на лед и поспешила навстречу самому высокому валу.
Это и впрямь было похоже на вылазку.
Сгибаясь под тяжестью взрывчатки и инструментов, неуклюже переваливаясь, подрывники отбежали на тридцать — сорок метров. Лунки для аммонала полагалось закладывать на почтительном расстоянии от корабля, чтобы не повредило корпус.
В ход были пущены электробуры. В несколько минут лед просверлили насквозь, до воды. Обязательно надо добраться до воды — гидравлический удар дает гораздо больший эффект.
Сабиров взмахнул рукой, и подрывники, пригибаясь, кинулись назад.
Секундная стрелка обежала круг.
Грохот!
Несколько столбов дыма поднялись впереди. Взметнулись обломки льда.
Ура! Ледяной вал замедлил свое движение, потом повернул в сторону, обходя корабль.
Такой же оборонительный взрыв был “поставлен” на пути второго вала. Третьему преграждать дорогу не пришлось, потому что сигнальщики заметили, что он опадает.
Федосеич вернул Сабирова на борт.
