Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗

А моржей в этой полынье было видимо-невидимо. За три часа я насчитал пять залежек, причем последняя была самая большая. Здесь собралось не менее семи или восьми сотен моржей.

В глазах рябило от них. Они удобно разлеглись на льдинах, как на пляже, располагаясь, по своему обыкновению, группами по двадцать-тридцать зверей. В каждой группе был свой сторожевой морж, который охранял послеобеденный сон товарищей.

Завидев медленно приближающийся корабль, “часовые” заволновались, вытянули шеи, завертели головами, потом подали какой-то сигнал, и вся компания принялась покидать насиженное место.

Рев их напоминал грохот прибоя, разбивающегося о камни. Потревоженные нашим появлением хозяева полыньи неохотно, с сердитым фырканьем сползали со льдин и неуклюже бултыхались в воду, взметая мириады брызг.

Вода запенилась вокруг ледокола. Вот он приблизился к одинокой льдине, на которой находились три моржа. Двое из них спали, третий — старый, матерый самец — развалился на боку и лениво почесывал ластом брюхо.

В позе его было много высокомерия. “Подумаешь, кораблишко какой-то плывет, — казалось, цедил он сквозь длинные усы. — Стану еще на другой бок поворачиваться, волноваться из-за вас, здоровье терять!..”

Я быстро прикинул расстояние.

— Что ж, это, пожалуй, цель!.. Только бить наповал, чтобы все остались на льдине!..

Не успел я договорить, как вокруг поднялась оглушительная, беспорядочная, какая-то восторженная пальба.

Не стреляли Степан Иванович, Тынты Куркин и я: выжидали. Да еще Союшкин, сидя на ступеньках трапа, с завистью смотрел на охотников — он пока не научился стрелять.

С первого залпа — если можно назвать это залпом — удалось положить только одного моржа. Два других, то и дело оглядываясь и устрашающе рыча, уходили к краю льдины, чтобы нырнуть в воду.

— Уйдут! — отчаянным голосом закричал со своего возвышения “болельщик” Союшкин. — Стреляйте, Алексей Петрович!

Мы выстрелили.

Когда дым рассеялся, стало ясно, что охота кончена. Три неподвижные глянцевито-черные, будто лакированные, туши лежали вповалку на льдине.

— Теперь попросим капитана подойти к льдине вплотную, — сказал я охотникам. — Удастся подойти левым бортом, Никандр Федосеич?

Кто-то осторожно потянул у меня из рук ружье.

— По-моему, кучно бьет, — сказал Союшкин тоном знатока. — Тульское?.. Разрешите взглянуть, Алексей Петрович?

Я дал ему подержать ружье и вслед за гурьбой охотников направился к штормтрапу, чтобы сойти на льдину. Меня опередил Андрей со своим неизменным фотоаппаратом. (Щелкать затвором “Фэда” мой друг считает более интересным, чем спускать курок.) Но раньше всех на льдине очутился Союшкин. Мы и оглянуться не успели, как он уже был тут как тут.

Подле самой большой туши (старый морж действительно был красив) торчал этакой фитюлькой неустрашимый первый ученик. Он опирался на ружье и, сжимая в зубах молодецкую трубку, устремлял непоколебимый взор вдаль.

Так он и был увековечен Андреем…

После короткого освежающего перерыва мы возвратились к прерванной работе.

Надо возможно полнее использовать пребывание в полынье.

Я и Андрей поочередно спускаем за борт батометры и термометры — рьяно измеряем температуру воды, словно бы море захворало и мы дежурим у его постели.

Союшкин, то и дело роняя и подхватывая пенсне, орудует с трубкой Экмана. С помощью этого прибора он добывает со дна образцы морского грунта.

У Степана Ивановича мечтательно-сосредоточенный вид рыболова. Особым тралом он вытаскивает обитателей подводного царства: офиур, ежей, раков, звезд. За нашим кораблем, помимо трала, волочится еще конусообразная сеть из шелкового газа, называемая в просторечье “цеппелином”. Она служит для уловления планктона — мельчайших, взвешенных в воде организмов.

Уже здесь, на подступах к заветному “белому пятну”, весь наш небольшой коллектив, охваченный вдохновением научной работы, живет только “от пробы до пробы”.

С палубы научные сотрудники спешат вниз, в каюты.

Химик Вяхирев, выжидательно прищурившись, склоняется над пробирками и колбами. Каждая проба, поднятая батометрами с обследуемого горизонта, подвергается бесчисленным химическим анализам: на кислород, на азот, на кремний, на соли.

Степан Иванович, пыхтя от волнения, сортирует пинцетом свой пестрый и богатый улов, сваленный в таз.

Рачки-калянусы в пунцовых жилетах, маленькие, похожие издали на мелкозернистую икру, шевелят длиннейшими усами. Это очень смешно — они похожи на Степана Ивановича. Те же усы, тот же озабоченный и глубокомысленный вид.

Рядом лежат микроскопические водоросли. Они выполняют очень важную функцию в полярных морях: способствуют разрушению льдов, скапливаясь на их поверхности.

Добыча Степана Ивановича разнообразна.

Планктон, что значит по-гречески “блуждающий”, дает представление о характере различных течений. Вся эта микроскопическая живность самостоятельно не плавает и уносится течением вместе с пластом воды, в который она “вкраплена”.

Гидрогеолог Союшкин сосредоточенно разглядывает пробы грунта, по которым устанавливается тесная зависимость между течениями и расположением отдельных минералов на дне моря.

Я наблюдаю со стороны за нашим “штатным скептиком”. Странно! Когда он погружен в работу и во рту не торчит эта молодецкая трубка, с его лица исчезает обычная, раздражающая нас всех высокомерно-скептическая мина. Морщины в углах рта разглаживаются. Широко открытые глаза приобретают какое-то наивно-детское выражение. И даже губами он причмокивает, от волнения не замечая этого, совсем как ребенок, который потрошит подаренную ему заводную игрушку, чтобы посмотреть, что там внутри.

Удивительно, как преображается человек, когда поглощен своим любимым, захватывающим его целиком трудом!

Но через три дня плавание в полынье — “оазисе” среди льдов заканчивается. Полынья, к сожалению, оказалась меньших размеров, чем мы предполагали.

Снова придвинулись тяжелые, сплоченные льды. В переговорную трубу понеслось: “Полный вперед!”, “Малый назад!” И палуба под ногами закачалась, как взлетающие и опускающиеся качели…

Вскоре Сабиров с бесстрастием летописца отметил в вахтенном журнале:

“Лед — десять баллов”.

— Маре конгелатум, — сказал Союшкин задумчиво.

Я оглянулся. Он стоял на палубе, сгорбившись и опустив наушники пегой шапки.

— Море? Какое море? — спросил капитан.

— Я говорю: Маре конгелатум — застывшее море. Так древние называли Ледовитый океан, пловучие льды…

— Ну, а мы их назовем иначе: попутные льды! — ответил я. — Вы ведь знаете, что нам со льдами по пути?..

“Пятилетка” продвинулась еще на несколько десятков метров и остановилась, упершись форштевнем в торосистый многолетний лед.

Глава пятая

ПОПУТНЫЕ ЛЬДЫ

Корабль сделал еще несколько усилий.

Нет! Льды были слишком сплоченными. Пора было стопорить машины. К чему зря расходовать горючее? Оно еще понадобится впереди. Пусть пловучие льды сделают за нас хотя бы часть работы.

Напролом надо было идти, пока льды двигались навстречу. Теперь они плыли мимо нас на северо-запад. Нам было со льдами по пути!..

— Здесь, Алексей Петрович? — спросил капитан, осматривая в бинокль белую всхолмленную равнину.

— Ну, что ж! Хотя бы и здесь.

И Сабиров, раскрыв вахтенный журнал, вывел своим бисерным, убористым, так называемым штурманским, почерком:

“В 15.40 на таких-то координатах, войдя в тяжелые льды, корабль временно прекратил активное плавание и начал дрейф со льдами в общем направлении на NW 22”.

Вот какой кружной путь проделали мы в Восточно-Сибирском море: вошли в его западные ворота, прошли южной окраиной вдоль материка, поднялись на северо-восток и, севернее острова Врангеля включившись в общий поток дрейфующих льдов, начали продвигаться к цели над самым материковым склоном!