Колыбель ветров - Бенк Теодор Поль (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Отказавшись от этого предложения, я закончил университет, получил диплом лесовода и, поскольку давно уже интересовался естественной историей и народами, стоящими на низкой ступени культурного развития, сразу приступил к занятиям в аспирантуре по ботанике и антропологии.
Однако я недооценил Алеутские острова. Очень скоро я обнаружил, что они обладают какой-то необъяснимой притягательной силой, которую начал испытывать и на себе. Меньше чем через год с момента моего возвращения я уже знал, что непременно вернусь туда. Я с головой уходил в каждую книгу, содержавшую хоть какие-нибудь сведения об этих заброшенных на край света островах. И, наконец, в один прекрасный день, ранней осенью 1947 года, решение было принято.
Я оказался перед кафедрой ботаники, расположенной в углу старого здания факультета естествознания, мысленно перебирая все, что хотел сказать человеку, который, как я верил, окажет мне содействие. Потом я постучал. Несколько мгновений спустя за дверью послышался шум, она отворилась и передо мной в выжидательной позе предстал профессор Бартлет, круглолицый, седовласый, преклонных лет джентльмен в помятом сером костюме. Невозможно забыть огонек, светившийся в его глазах, обворожительную улыбку и розовые щеки с чистой, как у младенца, кожей. Для своих студентов, которые любили его все до единого, он был воплощением веселого рождественского деда.
- А, Тед, - приветливо сказал он, - заходите, заходите.
Он повел меня через узкий проход, образованный высокими стопами книг и папок, разложенных в небольшой комнате, невероятно забитой массой всякой всячины. В одном углу стояло несколько огромных сосудов из тыквы, привезенных с островов южной части Тихого океана. На столах и ящиках по другим углам комнаты лежали груды вырезанных из дерева статуэток с Суматры, сокровища искусства, кипы покрывшихся плесенью рукописей, пучки засушенных растений и множество вещей, назначение которых мне было неизвестно. Я не раз поражался тому, как мог один человек собрать такое количество редкостей. Но, познакомившись с ним поближе, понял: это удалось профессору потому, что он обладал необыкновенно широким кругом научных интересов. Бартлет был одним из последних представителей натуралистов-исследователей старого поколения. Он исколесил весь свет и немалую толику увиденного прихватил с собой, чтобы она составляла ему компанию в кабинете.
- Мне хотелось бы снова поехать на Алеутские острова, - признался я напрямик. - Решил писать докторскую диссертацию о доисторических миграциях растений и человека между Азией и Северной Америкой. Можно ли мне рассчитывать на вашу поддержку?
- Вот так неожиданность! - удивился Бартлет. - А мне казалось, что у вас уже никогда не появится желания видеть Алеутские острова.
Я попытался в нескольких словах объяснить, чем вызвана такая перемена в моих намерениях, - боюсь, что не слишком вразумительно. И все же профессор Бартлет понял, что творилось в моей душе, и не скрыл своего восторга. Он тут же с увлечением принялся строить планы, как я возьму с собой группу студентов и мы будем собирать гербарий для ботанических садов. Наша экспедиция смогла бы выехать будущей весной.
Должно быть, некий чудодейственный огонек, горевший в этом человеке, разжег и во мне целый пожар, потому что вскоре я заразился его энтузиазмом. Отныне я жил лишь экспедицией, которая намечалась на весну. Тем временем профессор Бартлет назначил меня своим ассистентом, а университет выделил мне сырую комнатку в наружном углу пристройки к старому музею. Но мне она казалась такой же роскошной, как кабинет самого президента.
Мое время до отказа заполнилось лекциями, преподаванием и научной работой. При всей своей занятости я еще каким-то чудом умудрялся заниматься в университете и даже обручился с очень хорошенькой сокурсницей. Просто невероятно, как я всюду поспевал, если учесть, что мои мысли были почти целиком заняты подготовкой к экспедиции. Мечта мальчишеских лет, подогретая книгами Пири, Бёрда, Роя Чепмена Эндрюса и Карла Экли [6], была близка к осуществлению.
Я обнаружил, что даже такая скромная экспедиция, как моя, требовала основательнейшей подготовки. Писанина задерживала меня в моем кабинетике далеко за полночь, и зачастую я отправлялся на утренние лекции, не сомкнув глаз в течение всей ночи. Я сочинял сотни писем ученым, правительственным учреждениям и поставщикам снаряжения. Было необходимо детально обсудить предложения и разработать планы исследовательской работы, а также выхлопотать средства на экспедицию. Последнее оказалось для меня самым тяжким испытанием.
Я прочел все до единой книги, имеющие отношение к Алеутским островам и Аляске, которые удалось раздобыть. В университетской библиотеке моя физиономия стала такой же привычной, как и лица библиотекарей. В довершение ко всему я с головой ушел в изучение языка алеутов и эскимосов, используя в качестве пособия некоторые старые словари, вышедшие несколько десятилетий назад. Это была немыслимо трудная затея, и, должно быть, я странно выглядел в университетской столовой со словариком выписанных эскимосских слов, который держал перед глазами во время еды, чтобы, не теряя ни минуты, все время повторять их про себя.
Однажды я встретил профессора Бартлета в клубе ботанического журнала; перед ним была развернута большая карта.
- Мне было бы гораздо спокойнее за эту экспедицию, - сказал он, - если бы вы воспользовались военным транспортом. На каких островах вы намерены побывать?
Мы оба склонились над подробной картой Алеутского архипелага, и я указал на несколько обозначенных на ней островов.
- Главным образом на Адахе, где у нас будет база и откуда будем выезжать на другие острова. Кроме того, я хочу посетить алеутские деревни, расположенные на островах Атха, Умнак и Уналашка. Пещеры с захоронениями и следы древних поселений могут встретиться на любом острове, но где точно, это никому не известно.
Пока я водил пальцем по намеченному маршруту и местам, удаленным на тысячу миль от крайней западной точки Аляски, профессор Бартлет качал головой.
- Нам совершенно необходимо добиться помощи со стороны военных. Другого выхода нет. Университет не в силах предоставить средства, достаточные для оплаты транспорта, а все мои хлопоты об обеспечении экспедиции из других источников успехом не увенчались.
Было крайне неприятно, что самое упорное сопротивление всем планам оказывали ученые нашего же университета. Они утверждали, что руководство экспедицией, над которой шефствует университет, нельзя поручать человеку, только что сошедшему со студенческой скамьи, к тому же еще двадцатичетырехлетнему, и прочили провал всему предприятию. Другие полагали, что я проявляю чистое безумие, намереваясь тащиться бог весть куда и проделать четверть пути вокруг света, когда есть столько нерешенных научных проблем под боком, в штате Мичиган.
- Пусть вас не смущает критика, - засмеялся Бартлет, когда я пришел к нему, подавленный столь неожиданной оппозицией, - вы еще не раз столкнетесь с тем, что ученые - заядлые пессимисты, когда дело идет о планах, выношенных другими.
Желая разрядить академические страсти в университете, профессор Бартлет поручил мне выступить перед преподавателями и студентами ботанического факультета с сообщением о флоре Алеутских островов, в котором я вскользь набросал планы моей экспедиции. Вскоре вышло так, что я стал выступать с лекциями уже и перед другими аудиториями. Однако нам так и не удалось разрешить материальной проблемы, а поскольку время приближалось к весне, на душе у меня было тревожно.
Лишь одну проблему удалось решить без труда. Речь идет о составе экспедиции. При наших скромных возможностях не было никакой надежды взять в экспедицию более одного человека, и я выбрал Боба Дорсета, недавно закончившего Лесную школу. Такое решение многих удивило. В университете говорили, что я совершаю ошибку: "У него нет опыта научной работы, а вам требуется специалист!" Но я твердо держался своего выбора. Боб был высоким, добродушным малым, сильным, как бык, и неизменно веселым. Его не страшило житье под открытым небом, и он восторженно относился к нашим планам. Я чувствовал, что Боб останется таким, какие бы испытания ни выпали на нашу долю во время предстоящего трудного путешествия.
