Лед и пламень - Папанин Иван Дмитриевич (читать книги .TXT) 📗
В начале сентября сутки за сутками тянулись почти сплошные сумерки, солнце ходило низко над горизонтом. От торосов падали длинные синие тени. Скоро — полярная ночь.
Расшнуровав палатку, сняли верхний чехол. Распаковали гагачьи покрышки, натянули на стенки, затянули все брезентом и быстро зашнуровали палатку. Внесли шкуры, под которыми — фанера и резина. На оленьи шкуры поставили койки, закрепили радиостол, установили приборы.
Итак, мы переселились в зимнюю квартиру. Кренкель шутит:
— Дачный сезон окончился.
Приготовили обед и впервые отдыхали в утеплённой палатке. Собственно, даже не отдыхали, а проверяли теплоту нашего жилья или, как мы его называем в шутку, «Центрального дома Северного полюса».
Теперь, чтобы попасть в жилую палатку, нам нужно было пройти через тамбур и кухню. В тамбуре мы снимали валенки.
Зажгли керосиновую лампу. Она будет гореть круглые сутки — до конца полярной ночи. Мне пришлось — по совместительству — занять вакантную должность «ламповщика Северного полюса». Теперь мы обедали уже в новой кухне. Просторно. По туго натянутой крыше гудит ветер. Ледяные стены отлично защищали от ветра, пол застлан фанерой. На кухне мы установили репродуктор.
После обеда я навёл порядок и оборудовал полки, вморозив доски в ледяные стены. Расставил на полках кухонную посуду, развесил лампы, очистил тамбур. Теперь кухня была приведена в такое образцовое состояние, какому могла позавидовать любая хозяйка. Тут же, на кухне, я поставил два бидона с горючим для примусов и для лампы.
В один из сентябрьских дней, а именно 13-го числа, изрядно волновался Петрович, думая, не допустил ли он ошибку при измерении глубины. Прибор показал 3767 метров — тридцать две мили севернее было глубже на 526 метров. Океан «обмелел»? Это был первый признак существования подводного хребта, учёные позднее обследовали его.
Сообщение Петровича нас заинтересовало, мы подробно его комментировали. В нашем гагачьем домике горело две лампы, было даже жарко: нам не страшен, хотя бы во время сна, никакой мороз. Человек настроен, как правило, на оптимистическую волну. Хотелось верить, что льдина окажется умницей, ветры — послушными, мороз — помилосердней. Только размечтались, Петрович охладил наш пыл;
— Во время промера в проруби колебался уровень воды — где-то сильное торошение. Хотя и нет ветра, льдины «целуются».
Пётр Петрович установил механику обратных течений, возникающих в результате дрейфа. Оказывается, дрейф льда увлекает с собой только сравнительно тонкий поверхностный слой воды толщиной до двадцати пяти — тридцати пяти метров. Под этим слоем, на глубине пятьдесят — семьдесят метров, а нередко и до ста метров, возникает обратное течение. Ширшов подробно проследил, как возникает это обратное течение, его скорость и продолжительность.
Зима и темнота вступили в свои права. Температура 19 сентября — минус двадцать шесть градусов. Мы решили, что сказывается влияние сурового климата Гренландии.
Все надели меховые комбинезоны. Прекратилось фотографирование, киноаппарат получил длительный отпуск до будущих светлых дней. Привыкаем к желтоватому свету керосиновых ламп. Только изредка и очень ненадолго заглядывало к нам в гости солнце. Тогда Женя торопился определить координаты станции.
Пётр Петрович настойчиво изучал английский язык. Каждый день перед сном он уделял этим занятиям час.
Женя вморозил в стены ледяной обсерватории деревянные полки и соорудил несколько ледяных тумбочек для установки дополнительных приборов. Весь день он провозился в обсерватории, окончательно разобрался в своём сложном хозяйстве. Все ненужное сдал мне на склад.
Я тоже перенёс снаряжение на склад, освободив нарты: они должны быть готовы на случай сжатия льдов.
Четырехмесячный юбилей нашего пребывания на дрейфующей станции «Северный полюс» мы отметили по-своему: умылись и переоделись.
Вечером я побрился, нагрел чайник с водой, разделся до «малого декольте», как говорил Кренкель, и помылся. Петрович помогал. Хотя «на дворе» двадцать градусов мороза, приходилось терпеть: по случаю праздника мы твёрдо решили привести себя в порядок.
Потом мы слушали по радио последние известия. Было приятно, в Москве о нас вспоминали, посылали нам слова, полные теплоты, внимания и любви.
Слушали выступление Михаила Водопьянова. Он говорил, что о нас расспрашивают во всех городах страны.
Пётр Петрович по случаю праздничного дня пожертвовал сто пятьдесят граммов добытого из коньяка спирта, которого у него, кстати сказать, очень мало.
Мы пожелали друг другу, чтобы дрейф закончился благополучно.
У этих радостей была своя прелесть: маленькие, совершенно незаметные на материке, они вносили разнообразие в нашу до предела загруженную, но в общем-то монотонную жизнь, которая начиналась и кончалась словом «работа».
Лодырем я в жизни не был, безделья органически не переношу — и всё-таки, положа руку на сердце, скажу: так, как на льдине, я уставал, пожалуй, лишь во время войны.
26 сентября Женя подсчитал, что мы находились на широте 85 градусов 33 минуты. Когда Эрнст сообщил наши координаты на остров Рудольфа, там удивились:
— Куда вы так быстро несётесь?!
В один из последних дней сентября вышел я из палатки и не узнал лагеря. Льдина покрылась снежными застругами и напоминала море, застывшее в момент наибольшего волнения. Торосы ещё дымились тоненькими струйками пурги. Вся поверхность льдины изменилась. Огромные сугробы, заструги и снежные валы окружали нас. Базы и палатки были засыпаны снегом.
По радио слушали мы концерт Якова Зака из Большого зала Московской консерватории. Слышимость была хорошая. — Теперь, в полярную ночь, улучшится слышимость всех станций, — заметил Эрнст.
Разнообразило нашу жизнь совмещение профессий. Эрнст все чаще доверял Жене передавать метеосводки, вести приём. Получалось, конечно, медленнее, но зато у Эрнста был перспективный дублёр.
Теодорыч вообще выступал в роли эрудита: Женю обучал радиоделу, меня — игре в шахматы. К тому же он был отличным политинформатором: новости к нему сыпались из самых разных стран, от самых разных радиолюбителей.
Лавры Кренкеля не давали покоя Жене: он приохотил меня к астрономическим наблюдениям — недаром же учился я на Большой земле. А сам не на шутку «заболел» радиофикацией: сделал проводку в метеобудку, поставил микрофон в обсерваторию. Теперь была связь с жилой палаткой. Произошло разделение труда: он вёл наблюдения, диктовал нам результаты, мы записывали. На морозе это делать тяжело: сразу коченеют пальцы.
В последний раз мы увидели солнце 4 октября. Началось царство полярной ночи.
Не скажу, чтобы мы особенно этому обрадовались, но дрейф полярной ночью тоже входил в научные планы.
При слабом свете я обошёл льдину, осмотрел владения.
Если бы кто знал, как волновали нас вести с Родины! Мы жили ими. А она готовилась к событию исторической важности — первым выборам в Верховный Совет СССР.
Мы ловили радиопередачи о выдвижении кандидатов в депутаты, слышали знакомые фамилии — Стаханов, Кривонос. По радио же с острова Рудольфа Марк Иванович Шевелев рассказал нам, как будут проходить выборы.
Мы спросили:
— Марк, ну а у нас как будет? В какой округ и участок мы входим, куда прикреплены, когда получим бюллетени?
— Насчёт вас указаний пока не поступало.
— Запроси!
— Хорошо. Тут вот «Вечерняя Москва» просит вас передать статью. У них специальная полоса готовится: рассказы счастливых людей.
Согласны. В эту категорию мы входим.
31 октября меня так обнял Эрнст, что кости затрещали:
— Дмитрич, петрозаводцы выдвинули тебя кандидатом в депутаты Совета Национальностей!
У меня и руки и ноги сделались ватными.
Друзья поняли моё состояние, тепло, сердечно поздравили.
А потом нам передали официальный документ — постановление окружной избирательной комиссии Петрозаводского городского избирательного округа по выборам в Совет Национальностей.
