Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗

По поводу отъезда Саши мы устраиваем прощальную вечеринку. Действо происходит в маленькой пустой квартирке, обустроенной в «японском стиле» — с татами, бумажными перегородками и туалетом с дыркой «вприсядку». Эту жилплощадь только что сняли Лена и Рёто. А контингент собрался весьма забавный: несколько русскоязычных барышень, два японца (Рёто и Сашкин приятель Иваи) и еще — один индус (догадайтесь с трех раз, кто именно).

Приятель Саши, Иваи, — младшекурсник русского отделения иняза. Паренек неимоверно спокойный, исполнительный и местами даже тугодумный. Но что-то в нем такое есть, скучный человек ведь никогда не сделает себе имэйл-адрес «sircrocodile», правда ведь? Вот однажды Саша решила над ним подшутить и написала ему мэйл с моей мобилки (незнакомый адрес) на молодежном невежливом японском (без подписи) о том, что хочет с ним завтра вечером встретиться, так он согласен или нет. Отправила. Ждем реакции. Ответ приходит довольно быстро: «Завтра вечером мне подходит, встретимся там-то и там-то, в шесть. Заодно посмотрю, кто ты». А вы говорите, ничем не примечательный мальчик! И учит русский он с жаром. Я ему говорю: «О, молодец! Уже лучше говоришь!» А он мне: «Спасибо, не за что!» Не все японские студенты, между прочим, так учатся. Тут у меня есть одна шапочная знакомая. Русская, преподает японцам русский язык. Жалуется на распущенность, лень и разгильдяйство учеников. Рассказывала недавно вот такой прикол: на экзамене по устному разговору она дает одному студенту задание: «Предположим, вы звоните мне домой и хотите, чтобы меня пригласили к телефону. Трубку взял мой сын, что вы ему скажете?» Студент (напряженно): «Алло! Это мой сын?»

На вечеринке мы слушали на магнитофоне старые песни Пугачевой. «Куда уходит детство» и «Все могут короли». Ели суси, которые Рёто сделал, — он раньше работал в суси-баре поваром. Пустые татами и легкие перегородки стен… Одноразовые тарелки на расстеленной прямо на полу бумажной скатерти, прощальные подарки. В углу ряды пластиковых бутылок сливовой настойки «умесю» и апельсинового сока. Манас, одиноко спящий на полу… Танцы до упаду в полутемном пространстве между сёдзи: высокие, умело танцующие светловолосые женщины и два маленьких коренастых японца, танцевать абсолютно не умеющие, — они обнялись за плечи и старательно выделывают нечто вроде неуклюжей присядочки…

А назавтра мы еще все вместе поехали в горный храм Кацуодзи. Я уже про этот храм писала — там везде стоят маленькие деревянные фигурки счастливого и приносящего счастье монаха Дарума. Радуга в фонтане, как была так и осталась с тех пор — наверное, у нее там постоянная прописка. И очень синее небо над горами, такое нездешнее… Как самолет, который взлетит в него назавтра с Сашкой на борту и возьмет курс на далекую тьмутаракань.

Глава XIII

Осенние храмы

Начался осенний семестр. Теперь я уже хожу в университет Кинки к сэнсэю Сакураи. Лекция у меня в неделю всего одна, но это особенно ничего не меняет, потому что Сакураи взялся за меня так круто, как, по-моему, никто еще никогда не брался: гоняет на два фронта — и по японской архитектуре, и по нашей. Про японский язык, вообще помалкиваю. Я уже даже особых эмоций не испытываю по поводу того, что надо там под планом-фасадом пояснения иероглифами приписать или вообще что-то там изобразить теми же иероглифами типа истории памятника или типологических изысканий каких-нибудь. Нет, оно понятное дело — не литературно выходит, но Сакураи мне всегда говорит: ты так напиши, чтобы я понял, да еще на словах объясни заодно, а дальше я уже это сам перепишу — нормальным языком. Тоже подход в своем роде. Потому что мне ведь надо к зиме в их научный журнал большую статью про наши церкви сдать.

Лекции сакурайские довольно понятные: слава богу. Тысячу раз добрым словом Куникату вспоминала — без его иероглифов вряд ли чего поняла бы. Но, в общем, аспирантов на лекциях немного, так что для меня одной специально многое объясняют. Я, правда, сначала возмущалась, что, мол, неудобно так всех остальных тормозить, но Сакураи сказал, что из него в любом случае лектор поганый. Так что все равно уж. Аспиранты тут, кстати, темные, как лес дремучий. По-моему, они на первом году аспирантуры про свои храмы впервые слышат — у них раньше, видите ли, специализация была другая! Хотела бы я найти у нас хоть одного лопоухого первокурсника-архитектора, который не знал бы ничего про Софию Киевскую! В общем, так и живем: то Сакураи мне выставляет горы вопросов про наши церкви, то я ему выкладываю вопросы про японские храмы. Вот друг от друга и отбиваемся, как можем. Он, бедняга, все не оставляет попыток научиться чему-то по-русски. Хоть терминологии. Тяжко ему, понятно.

— Слушай, — говорит, — а вообще, бывают японцы с приличным русским?

— Бывают, — говорю. — Многие даже весьма и весьма, я сама нескольких знаю. Но это все жившие по нескольку лет у нас. А все остальные говорят очень странно. Даже с вашими учителями русского когда разговариваешь, как бы это помягче выразиться… В общем, получаешь удовольствие в своем роде.

— Слава богу, что я всего лишь архитектор, а не преподаватель русского, — хихикает Сакураи, — а то бы ты меня вообще забодала!

А недавно у нас тут прикол вышел — Сакураи сказал, что получил письмо от некоего бирманского монаха, который хочет приехать изучать японскую архитектуру (!). Безумный какой-то монах! Я как про этого монаха услышала, так сразу говорю:

— Отвал башки!

А Сакураи:

— Чего-чего?

— Ничего. Надеюсь, сэнсэй, вы согласились его взять?

— Я думаю, — говорит. — Он же, наверное, будет тогда повсюду с нами таскаться в своей желтой хламиде?

— Не исключено, — говорю. — Какое отличное яркое дополнение к нашей и без того приятной компании!

На лице Сакураи застывает уже неплохо мной за последнее время изученное выражение легкого безумия. Такое же, как когда он на храмы смотрит. Из этого я делаю вывод, что монах, скорее всего, пожалует. Ну-ну.

А университет Кинки — это вам не иняз: в Кинки ни одной белой рожи нет. Одни япончики, пацаны в основном: вуз-то технический. Боже, как они выглядят! Кто бы знал! Волосы их разноцветны и лакированно торчат в разные стороны или топорщатся, как вороньи гнезда. На головах шляпы с перьями, а на ногах — сапоги со шпорами. Куртки наполовину заправлены в штаны, а из-под рукавов футболок выпадают длинные рукава рубашек. На них браслеты из металлических блях и бусы из клыков мамонта… И ПОСЛЕ ВСЕГО ЭТОГО ОНИ ЕЩЕ НА МЕНЯ ПЯЛЯТСЯ, КАК НА ЧУДО МОРСКОЕ! Да это не они на меня, это я на них пялиться должна! Это не им по улице слона водили! Это я на сафари выехала!

— Что, пялятся? — смеется Сакураи, вышагивая рядом через университетский двор.

— Ага, пялятся!

— Что поделать, терпи, на меня тоже все пялились, когда я в Испании жил.

— Ой, сэнсэй, ой, вряд ли на вас в Испании ТАК пялились! Хотя… Кто их там, этих испанок, знает!

А между тем знакомый нам по Тайваню «злой» сэнсэй из Киото устраивает в своих владениях мероприятие покраски двери. Косида сказал, что будет ждать меня на станции Ибараки-си в час дня. Я опоздала. Но не очень-то распереживалась, я ведь Косиду-то уже неплохо знаю. И правда. Он тоже опоздал, потому что станции перепутал. У Косиды классная машинка — большая, «хонда», кажется. А может, «тойота»? Внутри там всегда кошмарный кавардак и шмотки валяются на диво разнообразные, как то, например: ноутбук, удочка, железная стремянка, выходной костюм, штанген-циркуль, футбольный мяч, карманный фонарь, какие-то обрезки балок, ржавые гвозди, черепица и прочая всякая дребедень. Поэтому, обычно чтобы сесть к Косиде в машину, надо сначала все это добро разгрести. Но на этот раз мы были только вдвоем, поэтому грести не понадобилось — для меня впереди места хватило.

Мы ехали в Кёдай — Киотийский университет. Там в большой комнате уже собралась хорошо знакомая по Тайваню компания. Только доброго человека — Сакаты не было, да и понятно почему — в интересы архивариусов покраска дверей обычно не входит. А в Кёдае определенно собирались красить дверь! Но не простую, а специально для этого вырезанную из доски и обтянутую холстом. И краска тоже не простая, а восстановленная по химсоставу с соскоба, который они привезли из Тайваня, та самая — на основе свиной крови из усадьбы XIX века. Когда мы с Косидой зашли, «злобный» киотийский сэнсэй прохаживался между рядами верных последователей, как Наполеон перед битвой. Посредине стола важно лежала пока еще белая дверь. Токийская барышня Мурамацу нервно крутилась тут же. Надо же, не поленилась из Токио прилететь! Намечался следственный эксперимент, это и ежу понятно. Наши знакомые аспиранточки перемешивали что-то лопатками в железной миске. Я сразу поняла, что они там мешают. Правда, еще теплилась какая-то надежда, что я все-таки ошибаюсь, но нет, кровь все же ни с чем не спутаешь… Короче, рецепт этой милой красочки такой: в миску, полную свиной крови, сыплют известь и размешивают. А потом дают постоять. Получается желе. Если его копнуть лопаточкой, внутри будет похоже на пористый шоколад. И цвет такой же. Туда добавляют растительного масла, а потом этой пакостью (довольно вонючей) уже красят. Точнее, даже не красят, а накладывают массу на поверхность, как масло на хлеб, и размазывают тонким слоем. И ведь держится веками! И яркости цвета не теряет!