Япония. В краю маяков и храмов - Шевцова Галина Викторовна (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗

Вскоре мы осуществили с Машей еще один поход. На этот раз — поближе. Всего за две станции метро от нас, в музей народной архитектуры Рёкути-коен. Совсем недалеко, а довольно глухое место — в центре огромного парка с бамбуковыми рощами и криптомериями. Практически — в лесу. Я всегда удивлялась, как это японцы везде и всегда ухитряются так музеи народной архитектуры устраивать, что они вроде теоретически — в городе, бывает даже, недалеко от центра, а практически — конкретно в лесу!

День был теплый и солнечный, но уже совсем осенний. В парке рельеф такой мягкий, холмистый, яблоки дозрели, деревья со спелой хурмой стоят. Листья у хурмы тоже оранжевые от осени стали — крупные, овальные. Цветочки сельские цветут. Домишки ностальгические — прямо как будто наши, как домой вернулась. Только читала я когда-то такую, не помню чью, фантастику [59]: прилетают наши космонавты на другую планету и встречают там людей, начинают с ними общаться, живут среди них, а потом вдруг узнают, что эти «люди» произошли не от приматов, а от насекомых… Так вот, тут было то же самое. Выглядят эти японские хатки точно как наши, разве что покрупнее немного будут. Но они принципиально другие существа! Они — как храмы японские на опорных столбах построены. Топят их большим очагом в центре — по-черному, это когда нет дымохода и дым прямо в окна выходит. Внутри — ширмочки и татами или пол земляной. Одна такая штуковина вообще меня поразила — она из северной префектуры Нагано была. Такая себе громадная медведица — вся соломой обшитая, дымом пропахшая…

А солома на крышах некоторых домов была прошита веревками. Стежок веревкой сделан так: веревка высовывается из соломы, потом продевается в раковину галиотиса: у этой раковины есть естественные дырочки, и вообще, она похожа на большую перламутровую пуговицу. Так вот, веревку два раза продевают в раковину, а потом опять в солому. Гениальная система! Так и стоит крыша соломенная с бляхами галиотисов. Прикол! [60]

Еще там были сельский театр (небольшой домик-сцена), мельница, старые лодки, очень классная беседка с плоской загнутой на углах крышей [61], большой фермерский дом с чердачным этажом на подвесных галерейках. В этом этаже жить нельзя. Оказалось, что он для шелковичных червей сделан — их там разводили.

Музей кажется живым: что-то там в огородах растет, очаги топятся, люди в национальных костюмах шастают — это смотрители домов. Мы с двумя такими разговаривали. Пожилая пара — мужчина-плотник. Они из той семьи, которая раньше жила в доме с шелковичными червями. Дом перевезли сюда из гористой префектуры Гифу, потому что там сделали водохранилище и земли залило. Мне эта беда хорошо знакома — такое же случилась с родным селом моего деда. Там до сих пор, когда уровень в водохранилище понижается, из воды высовываются маковки сельской церкви. Тетка рассказывала, что видит эту церковь во сне и слышит, как под водой колокола гудят. Плачут… Вот и мы с этой домосмотрительницей почти что поплакали: странно — страны головокружительно разные, а боль одинаковая…

Еще там куча всего забавного была. Очень понравился старинный туалет типа сортир. Только на два отделения. Одно с дыркой — как положено. А вот другое… Вы можете себе представить в нашем сельском нужнике деревянный писсуар? А я вот своими глазами такое в японском сортире видала!

Еще забава — сиси-одоси, которая отгоняет диких сиси и иносиси [62]— бамбуковая помесь водоколонки и детской качельки-качалки: бамбуковый стебель на распорке стоит. С одного конца в него вода из горного ручейка бежит. А другой конец закрыт внутри естественной перегородкой. Вода постепенно в бамбучину набирается, стебель тяжелеет и переваливается на другую сторону — вода выливается, он опять легчает и откидывается назад. Но при этом твердый стебель ударяется о землю. И получается стук. Если вода быстро бежит, то стук выходит частый, и кабанам-оленям страшно — они не подходят. Но в нашей, музейной сиси-одоси, вода слабо бежала, долго ждать надо было, пока стукнет. Тогда мы с Машей взяли ковшик и в бамбучину воды долили. Вот она и застучала. Дело мастера боится!

Кроме всего прочего, в этом заповеднике еще была художественная студия на выгуле. Сидят везде ученики кучками, акварельки рисуют. Некоторые жутко совсем рисуют, некоторые вполне сносно — но у всех стиль совсем не такой, как у нас: у нас мало кто такими прозрачными лессировками работает. Учитель обходит свою паству и всем объясняет что-то, подправляет. Прикол в том, что возраст самого младшего из ученичков этой студии явно перевалил за шестьдесят. Нет, японцы — просто безумный народец, я себе представляю, как бы у нас посмотрели на чудачка, который на старости лет решил учиться рисовать! А тут вот — в порядке вещей.

Впрочем, я этих «юных художников» очень даже понимаю. Здесь вроде и небольшая территория, а на каждом шагу новый, удивительно живописный пейзаж открывается. Дома домами, конечно, а так ловко собрать их в одно музейно-ландшафтное целое — немалый талант нужен. Это свое мнения о заповеднике я потом изложила Сакураи. Он улыбнулся: «Был тут один такой дядька, Асано его звали. Вот кто богом в архитектуре был! Он этот музейчик и сделал. А я, мальчишка тогда еще, ну как ты сейчас примерно, помогал ему, как мог. Учитель это мой был, царство ему небесное…»

В университете у нас растет много деревьев гингко. И вообще, в Осаке гингко много. Они растут вдоль дорог и бульваров и вдоль главной осакской улицы Мидосудзи — тоже. Гингко в какой-то мере даже можно назвать символом Осаки. Теперь на них созрели плоды. Они такие желто-оранжевые, похожие на алычу. Внутри толстая черная косточка. Читала, что они воняют. Правда, запах неприятный. Но такой слабый, что можно считать — его нет. Плоды на землю падают, и потому под деревьями все желтое. Но не под каждым деревом — гингко ведь бывают мужские и женские особи. Осенью как раз хорошо понятно, кто из них кто. А когда плоды чуток полежат, синеют. Я собираю их в коробочку и отправляю домой — знакомому из ботанического сада. Он специалист по голосемянным растениям, а гингко, как оказалось, тоже к ним относится. Знакомый высадит плоды в нашем питомнике, чтобы разводить. Потому что у нас в ботаническом саду гингко хоть и растет, и плодоносит, да из семян потом ничего не вырастает. Наверное, оттого, что парами они у нас не растут, как положено. Вот ведь, деревья вроде, а проблемы — почти человеческие.

А в инязе у нас — выпускной. Дипломы, речи, прощания. Джей-курс (студенческая годовая программа) закончился, все разъезжаются по домам, и общага наша сейчас выглядит как пионерлагерь в пересменку, если кто знает, о чем я. С сэнсэями — тоже прощания. Куниката дал свой имэйл: «Возьми, — говорит, — если хочешь, я тебе еще иероглифов пришлю, хотя, господи, зачем они тебе…» Не нужны мне его иероглифы, что правда, то правда, а вот имэйл пригодится. С Като (он про Ультрамана курс читал) договорилась подпольно к нему на новый курс лекций ходить — про привидений. Немного суховатый наш классный руководитель старик Икимори тоже как-то вроде родственником вдруг показался. Фоткались с ним. Маша и Саша по краям, Икимори посередке, а я с камерой. Привыкли мы тут уже, что нас никто не понимает, избаловались. Выстроились они, я кричу Саше:

— Ну ты, дурында, придвинься к нему поближе, что ты так на отшибе устроилась, мужчинка-то симпатичненький!

А у Икимори под очками глаза на лоб лезут и губы дрожат — я же хорошо вижу, аж давится, бедный, от смеха. Задним числом вспоминаю, что наш сэнсэй Икимори — профессор русского языка, некогда работу по ненормативной лексике писал, если не ошибаюсь…

Под раздачу попадает и Саша. У нее тоже закончилась годовая программа стажировки, и она улетает домой в Екатеринбург. Да и я в инязе тоже больше не буду учиться — перехожу в Кинки, к Сакураи. Вроде как эпоха заканчивается. Это грустно.