Путешествия в Мустанг и Бутан - Пессель Мишель (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗

Один молодой монах предложил стать моим гидом по дзонгу. Пройдя несколько молелен, расположенных вокруг главного двора, мы миновали ещё одну решётку и оказались во внутреннем дворике.

Все дворы опоясывали галереи, куда выходили двери комнат обоих этажей. Галереи были сделаны из толстых плах, вырубленных топором, и выкрашены в тёмно-красный цвет с узорами из символических лотосов.

Подобно большинству дзонгов, цитадель разделялась на две части: религиозную, где жили монахи, стояли молельни и святилища, и мирскую, где жил властитель закона и главный интендант. Там же была их собственная молельня, склады, а в подвале — кухни, цейхгаузы и арсенал.

Настоятель дзонга — третье по значению лицо после властителя закона и ньерчена. Нас поселили в мирской части, хотя никто не возбранял гулять по всей крепости. Женщинам в дзонге жить запрещается, и, когда они приходят в крепость, скажем, чтобы сдавать зерно в королевские амбары или по другому случаю, они имеют право находиться только в мирской части.

В Вангдупотранге, как в Тхимпху и Паро, меня поразил архитектурный талант людей, сумевших построить такую мощную и в то же время такую элегантную крепость. Дзонг не с чем сравнить, ибо у нас в Европе нет аналогов ему ни по размерам, ни по значению. Дзонг — не просто монастырь и крепость. Это в буквальном смысле град (огороженное стеной место), центр цивилизации, где живут сотни, а иногда и тысячи людей. Тут и ремесленники, и мясники, и повара, и монахи, и целый сонм господ, слуг, солдат и фуражиров. Дзонги являются гостиницами, где спят заезжие путешественники, рынками и тюрьмами.

Жизнь каждого бутанца связана с дзонгом общественно, политически и религиозно. Крепости напоминали мне гигантские трансатлантические теплоходы — замкнутые автономные миры в открытом море. Только здесь вместо воды вокруг теснились горы. В дзонги приходят жить монахи из более мелких монастырей; туда же приводят закованных правонарушителей. В дзонг являются все главы деревень на заседания административных советов, крестьяне — чтобы сдать продукты, воины — чтобы получить оружие. Все они остаются ночевать в крепости, где на узком мощёном дворе на глазах у всех разыгрываются ежедневно человеческие комедии или трагедии. Каждый становится свидетелем чужих радостей и горестей, выставленных на всеобщее обозрение и суд властителя закона, властителя провианта или властителя душ.

Подобная интимность делает удивительно насыщенной социальную жизнь страны и придаёт особое значение политической власти. Не удивительно, что при одном упоминании о дзонге лица крестьян из маленьких селений в долинах становятся почтительными. Ничто в жизни крестьянина не ускользает от внимания дзонга. Всякий раз, поднимая взор, королевские подданные видят колоссальную массу крепости, которая царит — в прямом и переносном смысле — над их жилищем и их жизнью. Несколько часов было достаточно для того, чтобы и я оказался в колдовской власти дзонга…

Конечно, я не забывал, что основные трудности давно ожидаемого путешествия ещё впереди, и решил сегодня же вечером поговорить с властителем закона.

Правитель Вангдупотранга выбрал семейную жизнь. Обычно они оставляют жён у домашнего очага, а сами живут холостяками в дзонгах. Но здесь тримпон обитал в маленьком домике возле крепостных ворот, сочетая административную деятельность с семейными радостями. Внутри крепости это было бы невозможно, так как женщинам, повторяю, нельзя оставаться там на ночь ни под каким предлогом.

Я изложил хмурому тримпону свои намерения, уточнив, что хотел бы получить двух вьючных лошадей, с тем чтобы завтра двинуться в Пунакху. Он выслушал не перебивая, а когда я кончил, что-то буркнул себе под нос и повернулся ко мне спиной. Пунакха лежит в стороне от моего маршрута; я решил, взяв только самое необходимое, провести там несколько дней, прежде чем начать переход через Чёрные горы к форту Тонгса, первому этапу по пути на восток. Почти Сверенный, что просьба моя останется без внимания, я вернулся в дзонг.

Тенсинг поджидал меня с большой чашкой буроватой жидкости, которую он отважно назвал чаем. Он, правда, объяснил, что это «инджи ча», другими словами — «английский чай», в отличие от супового тибетского чая — дьявольской смеси животного сала, соли, молока, веточек и случайно затесавшихся туда нескольких чайных листиков.

Я объявил, что сейчас научу его заваривать чай и в дальнейшем прошу действовать именно так. Никакой импровизации! Мой рецепт начинался следующим образом: прежде всего ты моешь руки в чистой воде, потом тщательно моешь чайник и чашки…

Наконец я кончил, полагая, что сделал доброе дело. Тенсинг одобрил рецепт и сказал, что сейчас так и сделает. Он взял мою чашку, выплеснул её содержимое за окно и вытер подолом своей рубашки. Потом тем же способом вытер кастрюлю, руки и снова чашку. Затем сказал, что пойдёт набрать чистой воды в роднике у подножия дзонга. Лицо его изобразило крайнюю степень удивления, когда я заметил, что с помощью воды можно также мыть чашки. Он с укоризной посмотрел на меня: ведь он так старался… И тут я понял, что в его действиях была известная логика: чем больше грязи оставалось на рубашке, тем меньше её, следовательно, было в чашке и кастрюле!

Я решил, что в первый день не следует так капризничать. Если и дальше придираться к мелочам, он сочтёт, что я несносен.

Было пять часов пополудни, а во рту у нас ещё не было ни крошки. Монастырь подрагивал от ударов барабана; на двенадцати алтарях дзонга монахи меняли воду в серебряных кубках для приношений, стоявших перед невозмутимым Буддой или страшными масками демонов. Человек в ножных кандалах почему-то оказался у дверей нашей комнаты и смотрел на нас с удивлением. Вид у него был совсем мирный, хотя мне сказали, что он совершил попытку покушения на короля. Его не упрятали в темницу: целый день он мог сидеть на солнышке и наблюдать за жизнью дзонга. Довольно мягкое наказание…

У ньерчена в крепости жил сын, плотного сложения подросток лет шестнадцати. Войдя к нам, он робко сказал, что знает несколько английских слов, потому что король послал его учиться в школу в Калимпонг, и он был бы рад поговорить по-английски. Я охотно согласился, заметив при этом, что немного пищи добавило бы прелести нашему разговору. Юноша извинился за отсутствие отца, подозвал слугу, велел проводить Тенсинга на отцовскую кухню и дать ему риса и яиц.

Я поблагодарил. Юноша опустился рядом, внимательно разглядывая камеры.

— Можете меня сфотографировать? — спросил он после долгой паузы.

Я пообещал, и он начал расспрашивать о путешествии.

— У нас здесь всё старое, зачем вы приехали?

Я объяснил, что меня интересует именно старина и что я давно мечтал приехать в Бутан.

Он явно не понял.

— Вы хорошо говорите по-тибетски.

Я поблагодарил за комплимент. — А зачем вам говорить по-тибетски?

И вдруг:

— Мой брат очень хорошо играет, хотите послушать его?

Я согласился сделать это, но только после еды. Тут мой юный гость поднялся и, прежде чем переступить порог, сказал, что в школе он учился в 7-м «Б», и спросил, есть ли седьмые «Б» во Франции. Ответ его очень обрадовал: всегда приятно сознавать, что у тебя есть коллеги в других частях света.

Час спустя появился Тенсинг с дымящимся блюдом риса. Из кармана он извлёк четыре яйца и попросил показать, как их жарят.

Я забеспокоился:

— Как же так, мне сказали, что ты умеешь готовить!

— Умею. Я умею варить рис.

Этим ответом он полагал исчерпать тему. Всё очень просто: мой повар умел варить рис. Рис, и ничего более. Абсолютно ничего! Его это не смущало, поскольку ничего иного он не ел.

Не без отвращения я отправился на кухню, где познакомил его с «чёрной штукой» — так мы стали именовать перец. Вместе с банкой карри, бутылкой кетчупа и пачкой горчицы в порошке он составлял все приправы, которые я захватил в поход. Так что, не считая пряностей, которые можно было раздобыть на месте, «чёрная штука» и «жёлтая штука» (горчица) сделались вскоре похоронным аккомпанементом гастрономическому фиаско, которое я потерпел в Бутане. Да, была ещё «белая штука» — разновидность пальмового масла.