Озерные арабы - Тесиджер Уилфрид (версия книг .txt) 📗
— Посмотри, какая красавица! И к тому же стельная. Я купил ее на деньги, которые ты дал мне в прошлом году. Скоро, если будет угодно Аллаху, у нас будет настоящее стадо.
Зато Решик был поглощен только своим урожаем и не хотел тратить время на уход за буйволами. Он был сообразителен, дерзок со старшими и, когда его подстрекали сверстники, мог впадать в ярость. Но в поле он с головой уходил в тяжелую работу и по вечерам сидел у стенки усталый, но довольный. Когда Решик рассказывал нам, как идут дела на рисовом поле, он шевелил пальцами, будто все еще рыхлил почву. Летом он страдал от шары — раздражения кожи йог, которое маданы подхватывали летом в воде вокруг деревень и полей, а также на мелководье среди тростников, где водились кабаны. Рисоводы все поголовно страдали этой болезнью и расчесывали ноги в кровь. Раздражение и зуд обычно длились около суток. Я знал, как это неприятно, ибо сам часто подхватывал эту болезнь, охотясь на кабанов.
Арабы ведут счет по лунному календарю, и каждый год один и тот же месяц начинается немного раньше, чем в предыдущий год. Как и земледельцы в Хадрамауте (на юго-востоке Аравии), местные крестьяне определяли начало того или иного времени года по появлению или исчезновению определенной звезды или созвездия, например Плеяд или Сириуса. В начале каждого нового сезона землю по обоим берегам канала ниже Руфайи размечали с помощью тростниковых колышков на делянки равной ширины, которые потом разыгрывали по жребию. Обычно земледелец получал несколько делянок в разных местах. Он мог либо объединиться с другими, либо обрабатывать свои наделы сам (или вместе со своей семьей). В средний год землю расчищали в апреле и засевали рисом в середине мая, когда вода спадала.
Если вода стояла высоко после посадки риса, на расчищенной земле всходили сорняки и заглушали рис.
Перед посадкой зерна риса мочили в воде в течение пяти дней; потом их выкладывали на два дня на солнце под циновки с грузом, пока зерна не начинали прорастать. Различали два вида риса: нисар, который сеяли, а потом прореживали, и шитал, который сначала высеивали в рассаду и через сорок дней пересаживали в почву. Маданы на озерах выращивают только шитал, в то время как азайриджи, чьи земли расположены далеко от озер, выращивают в основном нисар. Здесь, в Руфайе, на краю озер, культивируют оба вида. Решик, который работал в одиночку, на четырех пятых своей земли выращивал нисар, который требовал меньших затрат труда, но давал вполовину меньший урожай по сравнению с шиталом. Нисар обычно убирали в середине октября, шитал — месяцем позже.
В 1956 году, который обещал быть урожайным, Решик посеял на четырех кабалах нисар и на одном — шитал. Кабала составляет 0,62 акра. Со своей земли он собрал около 3500 килограммов риса. Четверть урожая он отдал Маджиду, себе оставил столько, сколько нужно, чтобы прокормить семью в течение года, а остальное продал, выручив около тридцати динаров. Доля Маджида взималась натурой со всей деревни, а не с отдельных земледельцев. Иногда он забирал треть собранного зерна, но обычно — четверть урожая на корню. В таких случаях Маджид, зная уровень разлива данного года, сам определял величину урожая. Мне говорили, что его оценки, как правило, были очень точны.
Высокие разливы — благо для таких земледельцев, как азайриджи, которые выращивают рис на полях, орошаемых реками, но для маданов они сущее бедствие, так как их рисовые поля остаются под водой. И наоборот, низкая вода позволяет маданам выращивать урожай на большей площади, но оказывается катастрофой для других. В 1951 году, когда вода стояла исключительно низко, маданы из Сайгала, Эль-Аггара и больших деревень на озерах за устьем Адиля могли засеять намного больше земли, чем обычно. К сожалению, из-за затяжных осенних дождей уровень воды поднялся и большая часть земли превратилась в болото до того, как можно было собрать урожай. В провинции Амара племена выращивают рис только на землях, покрытых свежим илом, но на Евфрате ниже Сук-эш-Шуюха некоторые из них распахивают рисовые поля. Иногда они выращивают рис под пальмами на том же самом участке, с которого только что собрали пшеницу или ячмень.
Семилетний Хасан, один из четырех братьев Амары, в первый же вечер порезал себе руку и пришел ко мне на перевязку. До тех пор он тихонько сидел в дальнем углу комнаты, и я едва заметил его в отличие от его младшего брата Ради, который сидел возле меня и болтал без умолку. Меня поразил анемичный вид Хасана. Его мать Нага сказала, что он всегда быстро устает и малоподвижен. Кровь, которая текла из пореза, была слабоокрашенной. Я дал Наге флакон железосодержащих таблеток для Хасана. Через месяц я едва узнал его. Он стал веселым, общительным мальчиком, и я очень привязался к нему.
Сукуб мечтал о паломничестве в Мешхед. Он проводил много времени в молитвах и размышлениях, с радостью предоставив все заботы о семье Амаре, который часто советовался с матерью. На следующий год Амара стал советоваться со мной насчет определения Хасана в школу.
— У нас в семье хоть кто-то один должен уметь читать и писать.
Я, хотя и не без колебаний, согласился с Амарой, и на следующее утро мы отправили Хасана в школу, которую посещали с полдюжины мальчиков из их деревни. Школа находилась в двух милях, на главном русле Вадийи. Была еще одна школа, на берегу Адиля, ниже деревни Маджида, но в самом озерном крае не было ни одной. Хасану очень нравилось в школе. По утрам он бодро бежал туда с другими мальчиками, а вечером с гордостью показывал мне результаты своих трудов. Когда я в очередной раз был в Басре, я купил ему ранец и тетради, цветные карандаши, перья, чернильницу, линейку и циркуль. Он был в восторге и уверял меня, что у других школьников нет ничего подобного. Тем не менее я не был уверен, что от учения будет прок. Следующие пять-шесть лет Хасан должен будет провести, сидя весь день за партой в здании школы; в соответствии с установлениями ЮНЕСКО его будут кормить обедом. Легкая жизнь по сравнению с жизнью Чилайба среди тростниковых зарослей или Решика на рисовых полях! Но именно тростники и рисовые поля будут его уделом, если он будет жить в Руфайе после окончания школы. Оставалось только надеяться, что Хасан не превратится в одного из тех парней, которые без дела слоняются по улицам городов. Немногие из мальчиков, которые посещали школу, намеревались остаться в родной деревне. В течение нескольких лет они находились под влиянием своих учителей, которые ненавидели образ жизни племен и приучали детей к мысли о том, что единственное место, где можно обеспечить себе достойное существование, это город.
— Возьми меня с собой в Басру, сахеб, и найди мне там хорошую работу, — часто упрашивали меня молодые ребята. — Я все здесь ненавижу! Мы живем как животные. Это удел моих родителей и братьев, но я-то ведь образованный.
Если они все же оставались дома, их ожидали горечь и разочарование. Их вера в то, что, если им удастся вырваться отсюда, их весьма ограниченное образование даст им все, на что они рассчитывали, вызывала глубокое сожаление.
Почти все родители стараются посылать своих детей в школу. Однако какой-то старик из деревни на Адиле сказал мне:
— У моего сына хорошая работа в правительственном учреждении в Басре. Как видите, мы бедны. Я потратил много денег на то, чтобы содержать его в Амаре все те десять лет, что он учился в школе. Я думал, он потом будет заботиться о нас. Он приносил нам много радости, когда был ребенком, он наш единственный сын. Теперь он никогда не приезжает сюда, не помогает нам. Образование — плохая вещь, сахеб, оно крадет у нас детей.
Но я помню одну старуху в Эль-Кубабе, чей муж развелся с ней и работал в Амаре ночным сторожем. Она была другого мнения. К ней приехал сын, окончивший школу в Амаре. Он был одет в пиджак и брюки с большой дырой сзади, но волосы у него были намазаны бриллиантином и причесаны на пробор, на европейский манер. Когда он через два дня уехал, его мать с гордостью стала ходить по соседям, заявляя:
