Озерные арабы - Тесиджер Уилфрид (версия книг .txt) 📗
Чахла отходит от Тигра несколькими милями ниже Амары и начинает рассеиваться по озерам миль через двадцать пять. Деревни в ее дельте, где мы провели несколько дней после того, как оставили Дибин, были населены семьями еще нескольких племен, помимо аль бу-мухаммед, шейхам которых они все подчинялись. Жители деревень держали буйволов и выращивали рис. Выше по течению, в деревнях, стоящих на различных ответвлениях реки и на многочисленных каналах, жили люди племени аль бу-мухаммед. Они выращивали пшеницу и ячмень. Сеяли в ноябре, урожай собирали в апреле-мае. В отличие от Маджара, где дома стояли прямо на берегу реки посреди совершенно пустынного ландшафта, деревни на Чахле перемежались пальмовыми рощами, небольшими фруктовыми садами и зарослями ивняка. Мы блуждали среди них, поднимаясь по одному рукаву реки и спускаясь по другому.
На каждом рукаве нам приходилось преодолевать большую земляную дамбу, которую соорудили шейхи для того, чтобы обеспечить водой посевы озимых. Запруженный, как на водяной мельнице, поток стремительно катился через узкий проход в середине дамбы, завихряясь и образуя водовороты на протяжении тридцати ярдов вниз по течению. Мои спутники с трудом вели нашу тарраду вверх по течению фут за футом, дюйм за дюймом. Борт таррады никогда не выступал из воды больше чем на два дюйма, и я опасался, что она накренится, будет снесена и залита водой. Когда же мы спускались вниз, таррада сходу проскакивала плотину, словно Порог, наращивая скорость. Небольшие каналы были зачастую полностью запружены, и мы упирались в наклонный берег высотой фута в четыре. Таррада была слишком тяжела, чтобы ее можно было переносить на руках. Тогда мы поливали берег водой, чтобы он стал скользким, и, задрав нос лодки, с трудом толкали ее вверх по склону до самого гребня, после чего осторожно спускали ее на воду по ту сторону запруды.
Мухаммед аль-Арайби был самым богатым и могущественным шейхом племени аль бу-мухаммед в районе Чахлы. Почитаемый всеми старец, он жил большей частью в Багдаде или Амаре, поручив вести хозяйство своему любимому сыну, беспутному и надменному юноше. Другие его родственники жили в большей или меньшей нищете на клочках земли, которые он выделил им в менее плодородной части своих владений. Мы останавливались у некоторых из них; они оказались гостеприимными и непритязательными людьми.
Оставив окрестности Чахлы, мы пересекли болотистое место, где в изобилии водились кабаны (мне удалось застрелить довольно много этих животных), и вышли к рукаву Машарии, реки, отходящей от Тигра севернее Чахлы, прямо в центре города Амары. Здесь мы находились среди племени суданитов, весьма привлекательного, но вместе с тем и очень неудачливого народа. В прошлом мощное и процветающее племя, суданиты теперь были разбросаны по разным местам, а земли их запустели. Суданиты утверждали, что с тех пор, как на Тигре в Кут-эль-Амаре была построена плотина, уровень воды сильно понизился. Их шейх установил было насосы, но после его смерти его сын, любитель азартных игр, продал насосы, чтобы расплатиться с долгами.
По дороге я насчитал шестьдесят кабанов, кормившихся у кромки тростника. Суданиты просили меня уничтожать кабанов, так как эти животные опустошали маленькие поля пшеницы и ячменя, которые уже почти созрели. Кабаны редко забираются на поля ячменя, если по соседству есть пшеница. В это время года они по ночам кормятся на полях, а днем отлеживаются там же. В некоторых местах пшеница вымахала на высоту в четыре фута, что делало охоту исключительно опасной, особенно если поле волновалось под ветром. Год тому назад в такой же местности меня сбил с ног кабан.
В тот день я уже застрелил около дюжины кабанов. Я выгонял их из густых зарослей ежевики по берегам заброшенных каналов. Когда они выскакивали на открытое место, я стрелял. Какой-то мальчик прибежал и сказал мне, что он обнаружил кабана на ближайшем пшеничном поле. Он точно указал мне место. Вмятина среди колосьев была хорошо видна даже издалека, но пшеница стояла мне по грудь, и дальше ярда ничего не было видно. Вдруг я заметил дернувшееся ухо; впереди, спиной ко мне, в тени лежал кабан. Я выстрелил ему в загривок, и он даже не шелохнулся.
— Давайте возвращаться, ведь путь долгий, — стал убеждать меня мой хозяин, когда я присоединился к нему.
Мы уже собирались уходить, как вдруг опять прибежал тот же самый мальчик: он обнаружил еще одного кабана.
— Застрели его, сахеб, он пожирает мой урожай!
Мой хозяин пытался отговорить меня, но я сказал:
— Еще вот этого, и тогда пойдем. Я подкрался к вмятине, на которую указал мне мальчик. Посмотрев поверх колосьев, я вдруг встретился глазами с крупным кабаном. Я до сих пор вижу, как сверкали его белые клыки! Я мгновенно очутился на земле в нескольких ярдах от того места, где стоял; я лежал на спине, винтовка моя выстрелила во время падения. И тут кабан опять налетел на меня. Он навалился на меня, я увидел над головой его длинное рыло и злобные глазки, почувствовал его дыхание. Он тянулся клыками к моей груди, и я инстинктивно загородился от удара прикладом винтовки. Вдруг кабан исчез… Я сел и посмотрел на винтовку: на ложе была глубокая борозда, а из моего пальца, разрезанного до кости, точно бритвой, текла кровь. Я перезарядил винтовку и поднялся на ноги. Кабан уходил по краю поля. Я крикнул, он развернулся ко мне, и я выстрелил ему в грудь. Кабан рухнул на месте…
Но тогда я был один и отвечал только за себя. На этот раз со мной были четверо моих гребцов и группа суданитов, шагавших по полю пшеницы и наносивших ему больший урон, чем дюжина кабанов. Амара был вооружен моим охотничьим ружьем, заряженным картечью, у Хасана был браунинг калибра 9 мм, который я в тот год привез с собой. У Сабайти и Ясина были только кинжалы. Убив несколько кабанов и два раза с трудом избежав опасности, я убедил жителей деревни, что мы добьемся большего, охотясь среди затопленных водой зарослей камыша. Здесь мы за два дня убили тридцать шесть животных, преследуя их на нашей тарраде и стреляя им в голову из браунинга, когда они плыли впереди лодки или пытались напасть на нас. Пока кабаны были в воде, они не представляли для нас опасности. Один раз Ясин выпрыгнул из лодки на глубоком месте и утопил крупного кабана руками. Суданиты жалели, что мы уезжаем.
Мы направились к землям племени суайдитов. По пути нам попался голый Черный холм, возвышавшийся над тростником на тридцать футов. На этом месте некогда располагался давно забытый город; сейчас холм был известен среди маданов как Ишан-Вакиф, или Неподвижный Остров. Позже суайдиты возили нас в глубь озерного края и показали нам другой подобный холм — Азизу, который достигал, как мне показалось, пятидесяти футов в высоту. По этому холму во всю прыть бежала мангуста… Мы прожили неделю у шейхов в низовьях Машарии. Они были небогаты, но отличались гостеприимством. Один старик, внешностью напоминавший китайского божка, был известен как «Отец Лампы», потому что каждую пятницу (пятница — день отдыха у мусульман) привлекал путников в свой мадьяф, вывешивая на шесте лампу. Эти шейхи вели себя по отношению к своим соплеменникам дружелюбно и держались очень просто; когда подавалась еда, они уговаривали всех присутствующих, принять участие в трапезе. Даже Амара и Хасан, которые, будучи ферайгатами, не питали особой любви к суайдитам, признавали, что их шейхи щедрее, чем большинство шейхов аль бу-мухаммед. Однако, когда я как-то покритиковал гостеприимство некоего шейха аль бу-мухаммед в мадьяфе другого племени, мне сделали строгий выговор.
— Нам ты можешь говорить о них все что угодно. Мы и сами это говорим. Многие из них действительно скупы, но не критикуй их в мадьяфе другого племени.
Меня удивила такая преданность, поскольку ни один из четырех моих гребцов не принадлежал к племени аль бу-мухаммед.
Когда мы ели вместе с суайдитами, то следовали их обычаю мыть руки после еды на берегу реки. Мои спутники приобрели от меня неизвестный здесь обычай бедуинов — подниматься всем вместе, когда мы заканчивали еду. Когда их спрашивали, почему они гак поступают, они отвечали:
