Улыбка сфинкса - Перминов Петр Владимирович (электронная книга .TXT) 📗
А. С. Норов в основном верно передал происшедшие в Цитадели события. Верен и его рассказ о лихом наезднике, прыгнувшем со своим конем с тридцатиметровой высоты и оставшимся целым и невредимым. А. Уманец, которому в 1842 г. удалось поговорить с бывшим янычаром Османом-Агой, служившем в то время управляющим военным госпиталем Каср аль-Айни, уточняет только, что это был простой воин Хасан, который «пробился наверх к самому дворцу паши, но был преследуем десятком вооруженных. Пули свистали вокруг него, и он был притиснут к самому краю обрыва. Не видя возможности спастись, он дал шпоры своему коню, ужасная стремнина не устрашила благородного животного, и оно смертью своей выкупило жизнь своего всадника. Отважность Хасана не могла не удивить пашу и вместе с тем не понравиться ему, как только доложили ему об этом случае. Он сказал только: „Ма шаалла“. Хасана схватили, но Мухаммед Али пощадил его и взял в свои войска» {42}.
Эта история до сих пор популярна в Египте, только в качестве смелого всадника называют известного мамлюкского бея Эмина. Это, по всей вероятности, не совсем верно. Эмин-бей, по словам собеседника А. Уманца, также спасся от побоища, но уберегло его чисто восточное суеверие: когда он брал чашку кофе из рук слуги Мухаммеда Али, он уронил несколько капель на платье. Приняв это за самое дурное предзнаменование, он решил незаметно покинуть Цитадель. Добравшись до дома, когда избиение мамлюков уже началось, Эмин-бей сумел скрыться из города и спастись в Сирии.
Годы правления Мухаммеда Али (1805–1847) прошли под знаком глубоких социально-политических реформ, затронувших все сферы жизни Египта. На месте полуразоренной страны, являвшейся безропотным вассалом Османской империи, возникла централизованная феодально-крепостническая монархия, начавшая проводить самостоятельную политику не только во внутренних, но и во внешних делах.
Русские путешественники и дипломаты оставили нам портрет Мухаммеда Али на различных этапах его жизни. Наиболее интересны наблюдения А. С. Норова. В своем «Путешествии по Египту и Нубии в 1834–1835 гг.», вышедшем в 1840 г., он подробно останавливается не только на личных впечатлениях от встреч с Мухаммедом Али, но и дает развернутую характеристику государственного строя Египта, состояния его промышленности и сельского хозяйства, финансов. Записки А. С. Норова с полным правом можно считать первым русским исследованием истории Египта в новое время. Н. Г. Чернышевский писал, что они занимают «почетное место в ученом отношении между всеми сочинениями по этому вопросу» {43}. В этом смысле они выгодно отличаются от появившейся в 1832 г. книги известного религиозного писателя и историка церкви А. Н. Муравьева «Путешествие по святой земле», в которой автор лишь бегло касается своих впечатлений от личности Мухаммеда Али и его реформ.
Вот как А. С. Норов описывает свои впечатления от первой встречи с Мухаммедом Али: «Все мое внимание устремилось на маститую голову этого знаменитого человека, я старался прочесть в чертах его лица бурную историю его жизни. Чело его, осененное белою, обширною чалмою, и весь низ лица, покрытый широкою седою бородой, при малой движимости физиономии и телодвижений показывают сначала тихого и скромного старца; но быстрота серых его глаз, блистающих из-под насупленных седых бровей, и принужденная, хотя и тихая улыбка обнаруживают, после пристального рассмотрения, глубокую скрытность, стойкость, гениальный ум и, наконец, истребителя мамлюков» {44}.
А. С. Норов сумел понять и предугадать последствия реформ Мухаммеда Али как для политического будущего самого Египта, так и для Ближнего и Среднего Востока в связи с постепенным, но неумолимым развалом Османской империи.
Следует оговориться, что А. С. Норов и А. Н. Муравьев, люди глубоко религиозные, смотрели на Египет и мусульманский мир в целом сквозь призму христианских догм, составлявших как бы внешнюю оболочку «восточного вопроса». Тем не менее Б. М. Данциг, крупнейший советский исследователь русских путешествий на Ближний Восток, назвав А. С. Норова «апологетом реакционного православия», явно недооценил его. Религиозность А. С. Норова, прошедшего по Египту с Библией в руках, соседствовала в нем с жаждой научных знаний. Близкий друг А. С. Норова А. О. Дюгамель, генеральный консул России в Каире в середине 30-х годов прошлого века, с восхищением описывает мужество, с которым этот искалеченный человек переносил тяготы трудного и опасного путешествия в Верхний Египет. Собранные им данные по различным областям хозяйственной и общественной жизни Египта первой трети прошлого века не утратили своего значения и сегодня.
Однако, признавая заслуги А. С. Норова как исследователя чужих стран и народов, не хотелось бы приукрашивать его достаточно противоречивую личность. С одной стороны, А. С. Норов — герой Отечественной войны 1812 г., артиллерист, потерявший ногу в Бородинском сражении, литератор и поэт, член Российской Академии наук по отделению русского языка и литературы, сотрудник многих петербургских журналов, собиратель старинных книг. С другой — безликий и безвольный сановник (в 1853–1858 гг. — министр народного просвещения, а с 1854 г. — член Государственного совета), не оставивший заметного следа в общественно-политической жизни России накануне бурных 60-х годов. «Лично добрый и очень благочестивый, Норов как министр проявлял крайнее малодушие и несамостоятельность, во всем беспрекословно подчинялся господствовавшим в правительственных сферах узко охранительным тенденциям» — такую характеристику давали ему либерально-народнические издания конца прошлого века.
В А. С. Норове как бы уживались два противоположных человека. Нельзя не согласиться с советским исследователем Ю. М. Кобищановым, отмечавшим, что в его характере переплетались черты героев «Войны и мира» Андрея Болконского, Пьера Безухова, Николая и Петра Ростовых. Действительно, судьбы этих героев Л. Н. Толстого перекликались с его судьбой. В частности, после ранения при Бородине его, как князя Андрея после битвы при Аустерлице, лечил лейб-медик Наполеона Ларей. Однако сходство это зачастую носило чисто внешний характер. Не секрет, например, что А. С. Норов не принял гениального романа Л. Н. Толстого, подверг его критике в своем последнем труде — «Замечания на „Войну и мир“ Толстого».
Двойственность натуры А. С. Норова ощущали и его современники. В частности, А. В. Никитенко в своем «Дневнике» сетует на то, что благие порывы А. С. Норова, направленные на демократизацию университетской жизни, так и остались неисполненными.
Для А. К. Толстого А. С. Норов — всего лишь один из бездарных министров эпохи Николая I — Александра II.
А близкий к петербургскому кружку А. С. Норова П. А. Вяземский относился к нему совсем по-иному:
Впрочем, история уже вынесла свой приговор общественно-политической деятельности А. С. Норова. Сегодня мало кто о ней помнит. Что же касается его книг, то они живут и сейчас…
В 1839 г. Мухаммеда Али посетил только что назначенный консулом России в Бейруте Константин Михайлович Базили — видный дипломат, путешественник и востоковед. В бейрутском доме Базили останавливались Н. В. Гоголь, с которым Базили учился в нежинской гимназии в 1822 г., поэт П. А. Вяземский, глава русской духовной миссии в Константинополе Порфирий Успенский. Базили застал Мухаммеда Али в начале болезни, которая унесла его через 10 лет в могилу. В своей книге «Сирия и Палестина» он пишет: «…Старый баловень судьбы, видимо, изнемогал от напряжения умственных сил, от порывов воображения, которыми так невоздержанно окрылялись его честолюбивые замыслы, долго таившиеся в душе румелийского выходца» {45}. Мухаммед Али подробно рассказал К. М. Базили о тех переменах, которые произошли в Египте за годы его правления. Он несомненно придавал аудиенции, которую он дал К. М. Базили, политическое значение. Ведь эта встреча происходила сразу же после второй сирийской кампании, когда Россия в очередной раз заняла сторону Порты в ее военном конфликте с Мухаммедом Али.
