Письма с Соломоновых островов - Гижицкий Камил (чтение книг .txt) 📗
Несомненно, сумка эта старинная, представляющая весьма любопытный образец меланезийского искусства, а следовательно, исключительно ценное для нас приобретение, разумеется, вместе с находившимися в ней предметами. Если же папа и решит, однако, что сумка не представляет никакой этнографической ценности, то я оставлю ее себе, очищу, верну раковинам их прежний блеск, и в Польше она произведет немалый фурор! Я завернула свое сокровище в листья пандануса, проверила еще раз, не осталось ли признаков того, что это место посещалось кем-либо, знающим о тайнике, а затем преспокойно, не чувствуя ни малейших угрызений совести, вернулась в селение. Я не встретила никого на своем пути, но, проходя мимо хижины Халу Харере, захотела похвастать своей находкой. Я вынула сумку из покрывающих ее листьев, повесила на плечо и уверенно вошла в мастерскую. Кроме резчика я застала там и Даниху, которая при виде меня радостно вскрикнула и вскочила. Халу Харере радушно буркнул что-то под кос и кивнул мне головой. Но Даниху, как истая женщина, сразу же заметила сумку и, пораженная, вероятно, ее отделкой, воскликнула:
— Энн, откуда такая красивая сумка? Кто подарил?
Хозяин дома взглянул на мою находку с любопытством, но неожиданно изменился в лице. В его глазах мелькнуло что-то, выражающее крайнее изумление, любопытство и страх, губы его задрожали, наконец он выдавил из себя нечто похожее на стон:
— Хеле…
Я глядела на него, ничего не понимая, а Даниху отскочила от меня и, прикрыв лицо руками, укрылась за какой-то поделкой. Некоторое время в хижине стояла мертвая тишина, затем Халу Харере осторожно подошел ко мне, поглядел на сумку, попросил показать ее содержимое и рассказать, как она ко мне попала. Сперва он казался весьма встревоженным, но, узнав, что на месте, где я нашла сумку, уже долгое время никого не было и все там заросло зеленью, старик вздохнул с облегчением. Он внимательно рассмотрел кости и другие вынутые из сумки предметы, весьма тщательно изучил украшения на ней, а затем тихо сказал:
— Сумка, видимо, принадлежала хеле, на что указывают раковины, сложенные в виде знаков сираку и ликвомо. Хеле был человек, в которого вселился демон. Он не имел оружия, но достаточно было хеле травинки или веточки, чтобы одним дуновением направить ее на свою жертву и погубить. Наши деды, а затем и отцы рассказывали, что сила хеле заключалась в одном из сортов имбиря, который он хранил в своей сумке. Хеле вынимал ее ночью из дупла или семейного тайника, и сумка уносила его туда, куда он хотел. Встретив свою жертву, хеле показывал блестящий узор на сумке, при виде которого несчастный падал на землю, бился в конвульсиях, глотая и давясь валявшимися листьями, камнями или пылью. Тогда хеле протягивал над лежавшим свою сумку, проводил ею с головы до ног, а затем гарпуном пронзал дыхательное горло. После этого он вынимал бамбук, прокатывал несколько раз по горлу своей жертвы, наконец дул на израненное тело и произносил: «Ступай теперь в свою хижину и объяви людям в селении мое имя». Назвав имя, он добавлял: «Через три дня созреет манго или залает собака». Этим он обозначал срок жизни несчастному. Человек поднимался и брел в свое селение, но по пути забывал имя напавшего на него хеле и испускал дух. Но хеле мог убивать только одинокого человека, в толпе он терял свою силу и был не в состоянии что-либо сделать.
— Если эта сумка принадлежала какому-то хеле, то это было, вероятно, очень давно, так как я ничего не слышала о вселении демонов в людей! — воскликнула я. а затем, улыбнувшись, добавила: — Как жаль, что эта сумка не сможет унести меня туда, куда бы я хотела… Как приятно было бы такое воздушное путешествие над лесами и горами Улавы!..
Но Халу Харере ничего не ответил на мою шутку, только покачал головой, а немного спустя стал уговаривать сжечь или выбросить в море сумку со всем ее содержимым. Я предпочла, однако, спрятать ее на дне стального сундучка и запереть на несколько замков, чтобы показать папе, когда он возвратится в О’у. Я с изумлением заметила, что после этого случая люди в селении стали смотреть на меня с явной тревогой. Пришлось поэтому сообщить направленной ко мне делегации женщин, что сумку я сожгла, а пепел выбросила в море. Видимо, Даниху рассказала о моем «сокровище».
Пишу это письмо бессонными ночами, мне все время чудится, что кто-то подбирается к дверям хижины! Пожалуй, и в самом деле лучше сжечь эту сумку, а то вдруг какой-нибудь хеле явится за ней?
Будь здорова.
Твоя озабоченная Аня
8
Соломоновы острова, остров Санта-Каталина, селение Токоре
Моя дорогая Ева!
Уже давно, очень давно, целых четыре или пять месяцев, я не писала тебе. Как видно из обратного адреса, нахожусь уже не на Улаве, так как месяц назад мы отправились на маленький островок Санта-Каталина, который аборигены называют Ова-Рики, то есть Малый остров. Но перед тем, как рассказать о новом месте нашего пребывания, должна хотя бы вкратце посвятить тебя в то, что произошло на Улаве.
Насколько помнится, я рассказала в последнем письме о найденной мною сумке, некогда принадлежавшей человеку, в которого вселился демон, но этот хеле давно умер, и сумка потеряла свою магическую силу. Она была очень красива, украшена ценными раковинами, и я решила поэтому оставить ее себе. Вопреки совету Халу Харере сжечь ее я спрятала сумку в моем стальном сундучке. Отсюда и начались мои несчастья! Тихий до сих пор домик стал сущим адом. С наступлением темноты кто-то настойчиво скребся в дверь, возился около засова, шелестел под стрехой, скрипел в стропилах. Несколько раз я пыталась выяснить, в чем причина этих звуков, но так и не добилась результатов. Никого близ домика не было, кругом стояла тишина, если не считать криков голубей, которые, громко курлыкая, в лунные ночи стаями перелетают с дерева на дерево. Как только сон одолевал меня, начинались кошмары, и каждый раз одинаковые: какое-то страшилище пронзало мне горло острием копья, хохоча при этом так жутко, что я с громким криком, обливаясь потом и вне себя от страха, просыпалась, зажигала лампу и просиживала так до рассвета. Но самое удивительное состояло в том, что у противоположной стены безмятежно спала Даниху и далее не слышала моих пронзительных криков!
Я была настолько измучена и взволнована, что решила сжечь сумку, но как раз в этот день вернулись из своей поездки по острову мои мужчины. Когда я показала им сумку и рассказала, как она попала мне в руки, они запрыгали, как маленькие дети, и стали восхищаться ею, словно это была ценнейшая жемчужина. Затем отец схватил сумку, прижал ее к груди и заботливо запер в своем чемодане, где держал только личные вещи. Я рассказала ему о бессонных ночах и кошмарных снах, преследовавших меня с тех пор, как сумка попала в дом, однако отец только махнул рукой, заявив, что жара знойного тропического сезона действует на мои нервы, но это быстро пройдет, так как мы вскоре покинем Улаву. В награду за сумку папа подарил мне чудесный наряд из раковин, который, как говорят, был изготовлен для скоропостижно скончавшейся дочери одного из вождей селения, жителей которого обратили в христианство. Это был обручальный наряд, который девушка так ни разу и не надела. Как папе удалось приобрести его у отца умершей — остается для меня загадкой, поскольку островитяне весьма неохотно расстаются с такими сокровищами. Ведь наряд этот доставили вождю через несколько дней после смерти девушки, и он должен был напоминать ему о безвременно потерянной дочери.
Наряд состоит из целой массы шнурков с нанизанными на них необыкновенно тонкими раковинными пластинками — красными, белыми и черными, а также зубами летучих собак, морских свиней и других животных. В него входит чепчик, искусно связанный и украшенный ниспадающими на лоб подвесками. Он производит впечатление какой-то легкой, тонкой короны, чудесным образом выделанной из коралловых веток. Есть здесь и великолепные серьги типа «эхо»; множество ожерелий, шнурков, падающих с плеч на грудь, живот и бедра; очень красивая набедренная повязка; наплечники и наголенники, вытканные разноцветными раковинными пластинками; браслеты из раковин тридакны и ароматических трав, а также покрытая орнаментом палочка для носа, заканчивающаяся богатым привеском из более чем десятка мелких зубов летучей мыши. К сожалению, я не смогу использовать это последнее украшение — ведь моя носовая перегородка не продырявлена.
