Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Сегодня с утра погода оправдывала ожидания. Правда, поддувал ветерок, но несильный и почти попутный, с северо-востока, мела легкая поземка, но небо было чистым и голубым. Начинающая терять свои правильные округлые формы луна медленно таяла в вышине, уступая позиции восходящему солнцу.
По случаю дня рождения Уилл предложил возглавить движение, и я, конечно, охотно согласился, тем более что дело это для меня было привычным, да и к тому же прокатиться на лыжах по хорошей поверхности и при попутном ветре — одно удовольствие. Подошедший Этьенн очень тепло поздравил меня с днем рождения и даже совершенно неожиданно поцеловал. Почти сразу же за этим он сообщил, что прогноз погоды, который сообщил вчера по радио Крике, предвещал большой шторм в нашем районе к полудню, ну а пока — вперед и только вперед. Ветер действительно усиливался, и я это сразу почувствовал, как только стал на лыжи спиной к нему. Несколько мощных толчков двумя палками, и вот уже, подхваченный им, я мчался с большой скоростью в направлении, которое указывал мне висящий на груди компас. Я периодически поглядывал на стрелку для самоконтроля, поскольку ориентировался главным образом по еще достаточно отчетливо различаемой на снегу собственной тени. Видимость продолжала ухудшаться. Мне все чаще и чаще приходилось останавливаться, чтобы подождать преследующую меня упряжку Уилла. Я стоял и ждал, отвернувшись от ветра, пока из снежной мглы не появлялся Уилл, останавливал собак метрах в двадцати от меня и мы ждали остальных. Когда Уилл замечал их, он делал мне взмах рукой, показывая, что я могу продолжать. Так мы двигались примерно до полудня, то есть до начала предсказанного прогнозом шторма. Ветер действительно усилился, и с северной части горизонта небо стало темнеть, приобретая угрожающий свинцово-черный цвет. Внезапно я почувствовал, что катиться на лыжах стало необыкновенно легко. Приписав это возросшей скорости ветра, я продолжал интенсивно работать палками еще некоторое время, пока наконец не осознал, что лечу на огромной скорости по какому-то достаточно крутому спуску в никуда. Если бы в это время впереди открылась какая-либо трещина или встала бы какая-либо пусть невзрачная стенка, исход спуска был бы ясен и я закончил бы свой жизненный путь точно в тот же день, когда начал его тридцать девять лет назад. Но даже не это — само по себе заслуживающее внимания — соображение тревожило меня, когда я тщетно пытался затормозить. Я думал о идущих следом собаках и нартах с Уиллом, моим добрым близоруким другом, который, не раздумывая, следовал за мною, всецело мне доверяя. Я был уверен, что и Уилл просмотрит этот коварный спуск, а дальше, дальше нетрудно себе представить опрокидывающиеся нарты, перепутанные постромки и, может быть — если повезет, — не переломанные конечности. Полет тем временем продолжался. Я резко развернул лыжи (горнолыжник я абсолютно никудышный) и, перевернувшись несколько раз, распластался по склону. Поднявшись на ноги и убедившись, что все в порядке, я тут же начал нелегкий подъем в гору против ветра, стараясь не терять из виду своего следа, местами уже занесенного снегом.
Естественно, Уилл начал спуск! И делал это гораздо быстрее, чем я поднимался. Я остановился, наблюдая за ним. Солнце было высоко, и даже сквозь пелену поземки мне было достаточно отчетливо все видно, хотя Уилл находился метрах в двухстах позади меня на склоне. Видно было, как он пытается удержать стремительно летящие нарты в правильном положении, не давая им развернуться. В его ситуации это было единственно возможным способом удержать нарты от опрокидывания. Скорость росла, и мне даже показалось, что в какой-то момент Уилл дрогнул и попытался притормозить нарты недозволенным приемом, но, к счастью, в это время опрокинулись маленькие буксируемые нарты, на которых мы везли спальные мешки и палатку. Скорость сразу упала, и Уилл благополучно завершил спуск. Этьенну и Кейзо, наблюдавшим за спуском Уилла почти от вершины холма, спускаться было легче, так как они были вдвоем.
Когда все собрались внизу у подножия спуска, я показал ребятам, какой опасности нам чудом удалось избежать. Я оценил ее сразу, как только обернулся назад к склону. Если бы мы взяли на километр правее места, где мы так лихо скатились, тот же спуск мог стать для большинства из нас последним — склон холма пересекали гигантские трещины с рваными вздыбленными краями. Мы помолчали с минуту, отдавая дань спасшему нас на этот раз его Величеству Случаю. Чтобы перевести дух, мы решили, что самое время пообедать. Пока я возился с озонометром, руки здорово замерзли, и у меня не было ни малейшего желания морозить их дальше, поэтому от обеда я отказался, тем более что ни у кого не было особого желания растягивать эту процедуру. Двинулись в том же порядке, на этот раз поперек склона. Ветер и уклон поверхности вынуждали меня постоянно поправлять курс, солнце скрылось в настигших нас тучах, и я шел, ориентируясь только по компасу и стараясь держаться поближе к Уиллу, чтобы избежать возможных впереди подобных спусков. Как выяснилось при разглядывании карты во время обеда, мы слегка отклонились к востоку и пришлось корректировать направление, и примерно через час после обеда мы отвернули градусов на тридцать к западу, так что ветер стал совсем попутным. Мы подходили к горам Гутенко. Этот горный массив, образованный несколькими горными грядами и близко расположенными к ним, но возвышающимися отдельно невысокими горными вершинами находился в районе, очень изрезанном ледниковым рельефом, с большими и резкими перепадами высот, с многочисленными подъемами и спусками. Один из спусков мы благополучно миновали и вскоре почувствовали, что начинается очередной. Именно почувствовали, ибо увидеть это было невозможно. Не искушая более судьбу, мы все сняли лыжи и осторожно, не давая собакам разгоняться, двинулись вперед. Я, взяв в руки две лыжных палки, бежал рысцой впереди упряжки в таком темпе, чтобы все время чувствовать под коленками носы Тима или Томми или, по крайней мере, видеть их рядом, но ни в коем случае не впереди. Останавливал я их достаточно просто, делая на ходу вращательные движения палками, и, конечно, ни Тим, ни Томми не решались пересекать своими чувствительными носами очерчиваемый палками круг. Так мы двигались до 5 часов при полном отсутствии видимости, но чувствуя по рельефу, что горы где-то рядом. Остановились лагерем в не слишком удачном месте, напоминавшем по уклонам поверхности и какому-то особо свирепому вою ветра дно образованной окружающими нас горами гигантской аэродинамической трубы. Выбора не было, тем более что Сойер, собака Джефа, отличающаяся чрезвычайно длинной и густой шерстью, занемогла. За все время этих непрекращающихся штормов в его густую шерсть набилось столько снега, что бедняга в два раза увеличился в размерах и ему было просто-напросто очень трудно передвигаться. Это осознание своей внезапно возникшей немощи, усиленное еще сегодняшним ветром, окончательно расстроило пса. Он стал вял, апатичен и отказывался не только работать, но и даже просто бежать рядом с нартами. Поэтому Джефу ничего не оставалось сделать, как посадить его на нарты и везти всю вторую половину дня. У этого Сойера интересная судьба. Он родился три года назад на ранчо Уилла и уже с щенячьего возраста отличался от своих сестер и братьев необычайно длинной шерстью. Когда я увидел его впервые перед гренландской экспедицией в феврале 1988 года, это была уже взрослая крупная собака, очень похожая на шотландскую овчарку легкой вытянутой мордой и длинной шерстью с характерным для этой породы ремнём на спине и светло-коричневым по бокам окрасом, Сойер был очень пуглив, мнителен и долго привыкал ко мне, впрочем, как я узнал позже, и ко всем незнакомым людям вообще. Но работал он очень старательно, и я обычно запрягал его в паре с его родным братом Хаком, с которые он чувствовал себя увереннее всего. Было приятно смотреть на эту пару внешне абсолютно непохожих друг на друга братьев, но одинаково веселых в играх и одинаково трудолюбивых в работе. Их имена постоянно напоминали мне любимых героев Марка Твена — Тома Сойера и Гекльберри Финна (Хак — сокращенное от Гекльберри), и названы так они были, видимо, не случайно: родина их — штат Миннесота — является родиной великой американской реки Миссисипи, с названием которой у всех нас ассоциируются имена марктвеновских героев. Когда в апреле прошлого года мы прилетели вместе со всеми собаками в небольшой гренландский поселочек Нарсарсуак, чтобы отправиться в трансгренландскую экспедицию, один из местных жителей, эскимос, увидев Сойера, посоветовал нам убить эту собаку или, во всяком случае, не брать ее с собой. «Она все равно погибнет у вас, — заявил он. — С такой длинной шерстью ей будет трудно освободиться от снега». Мы тогда не послушали его, а после того как Сойер успешно выдержал гренландский экзамен, и вовсе позабыли про его слова. И вот сейчас, в Антарктике, похоже, его предсказания начали сбываться, во всяком случае, Сойеру было очень тяжело, он мучился, и мы это видели. Единственным путем его спасти было попытаться отогреть его в палатке с тем, чтобы вытаял весь снег, и поэтому Джеф, установив палатку, сразу же на руках перенес Сойера внутрь и оставил там отогреваться. Сойер совершенно безропотно подчинился, дал себя перенести и уложить, не пытаясь встать и вообще не проявляя в этой новой для него обстановке своей обычной нервозности.
