В неизведанные края - Обручев Сергей Владимирович (бесплатные полные книги txt) 📗
Снова олени
В Средне-Колымске мы провели самые тяжелые и холодные месяцы – до начала февраля. Горсовет отвел нам для зимовки юрту на окраине города, в которой мы устроились с большими удобствами. После восьми месяцев почти беспрерывной езды было приятно отдохнуть в теплом помещении, разобрать и привести в порядок свои материалы, проявить фотоснимки.
Зима в Средне-Колымске по сравнению с Оймяконом и Якутском теплая; за то время, что мы пробыли здесь, только три раза температура спускалась ниже 50 градусов.
В середине декабря скрылось солнце. Город лежит немного к северу от полярного круга, и настоящей полярной ночи здесь нет. Солнце скрывается на двадцать дней, но и в это время в продолжение четырех часов среди дня бывает достаточно светло, чтобы можно было читать у окна. Это скорее сумерки, чем ночь.
При сильных морозах столбы дыма над городом поднимаются прямо кверху, горизонт становится темно-серым. Вскоре за лесом на юге начинает вырисовываться красный полукруг солнца.
Как только появилось солнце, нам надо было думать о поездке на юг.
Для того чтобы изучить возможно полнее бассейн Колымы, необходимо было сначала подняться по одному из больших правых притоков Колымы – выйти по нему куда-нибудь в верховья Омолона и затем спуститься по последнему до Нижне-Колымска. Наибольший интерес в первой части пути представлял Коркодон. По Коркодону в 1900 году прошел этнограф В. Иохельсон. Попал Иохельсон в эти края не по своей воле: в конце XIX века он был сослан на Колыму. Так же как и другой политический ссыльный – В. Богораз, он в течение нескольких лет производил этнографические исследования в составе экспедиции Восточно-Сибирского отдела Географического общества.
Летом 1900 года Иохельсон вышел из Гижиги на лошадях верхом, перевалил через хребет и проехал до среднего течения Коркодона. Отсюда он спустился на плоту в Верхне-Колымск. Съемки пути при этом он не вел и описания маршрута не давал, интересуясь только этнографическими исследованиями, так что после его экспедиции вся эта область изображалась на карте по-прежнему по расспросам.
С Колымы проникнуть по Коркодону к Омолону очень трудно, и из местных торговцев никто не ездил торговать в верховья Коркодона. Точно так же никто из якутов не поднимался вверх по Коркодону с Колымы, и из числа эвенов, общавшихся с русскими и якутами, не было ни одного, который знал бы реку в ее среднем и верхнем течении. Таким образом, среди всего населения Колымы не было ни одного проводника, который мог бы повести нас по Коркодону и найти перевал на Омолон. На Коркодоне, конечно, не может быть никакой зимней накатанной дороги, и ее придется прокладывать самим.
Единственный человек, который, как полагали, может найти дорогу на Омолон, – это якут Дьячков, по прозванию Бека. В середине зимы, во время его приезда в Средне-Колымск, мне удалось повидать его. Бека ездил несколько раз по другому притоку Колымы, Сугою, на Охотское побережье. На самом Коркодоне он был только в низовьях, но ему были знакомы в горах многие эвены, ион надеялся, что удастся отыскать среди них проводников. Он согласился взять на себя организацию оленного каравана для переезда на Омолон. Мы должны были явиться в середине февраля в Верхне-Колымск и оттуда уже на заготовленных Бекой оленях двинуться дальше вверх по Колыме и затем по Коркодону. Бека уехал обратно еще в декабре, и после этого мы не имели от него никаких известий до самого отъезда из Средне-Колымска.
Зимой нас покинул радист Бизяев, которому надо было вернуться в Москву, и К. А. Салищев кроме топографической съемки и астрономических работ взял на себя также и прием сигналов времени, необходимый для определения астрономических пунктов.
Нам предстояла, казалось, сравнительно простая задача – собрать в Средне-Колымске продовольствие и затем отправиться с ним до Верхне-Колымска. Но и то и другое оказалось очень трудным.
Продовольствие, отправленное нам Академией наук, лежало еще в Нижне-Колымске, куда его доставил осенью пароход. Нам с большим трудом удалось получить от Якутгосторга в счет этого продовольствия необходимые продукты. Оленей для проезда из Средне-Колымска в Верхне-Колымск мы могли собрать очень малой большею частью истощенных. В конце января я отправил вперед с партией груза колымчанина Ваню Березкина (ездившего с нами в низовья Колымы), а 12 февраля мы вышли сами с остальными оленями.
Найти на Колыме проводника для Омолона так же трудно, как и для Коркодона: колымчане ездят только в низовья этой реки.
Один лишь Березкин в прошлом году вместе с экспедицией гидролога Б. Зонова прошел через среднее течение Омолона в Гижигу и, выйдя оттуда обратно в верховья Омолона, проплыл весной по нему около 700 километров. Таким образом, он являлся здесь единственным человеком, знающим Омолон.
Я послал Березкина вперед, с тем чтобы он с первой партией груза возможно скорее достиг Верхне-Колымска и там проверил, подготовляются ли олени для поездки вверх по Коркодону, и по возможности ускорил их заготовку. Но уже через несколько дней после его выезда я стал получать от него душераздирающие письма. В первый же день (26 января) он писал мне:
«Доехали до первых жителей; сообщаю вам, что уже два оленя в дороге упали, кое-как довели до отары, не знаю, как дальше будем ехать, олени очень плохи, вблизи корма нет для них. Всем привет, доехал хорошо».
Далее было с каждым днем все хуже, и 31 января он писал:
«Уведомляю вас, что я в безвыходном положении… Олени не могут без дороги груз (везти), только осталось восемь оленей, которые могут еще идти, везти груз, отара очень далеко. Некоторые олени без нарты кое-как тащат ноги, а дать долгий отдых оленям – нет такого кормовища хорошего и снег глубокий, олени пристали, они и снег не могут как следует копать, очень, очень плохие олени».
И последнее письмо, адресованное «Товарищу начальнику Академии наук», сообщало, что он остановился в 200 якутских верстах (около 160 километров) в местности Алы-Кюёль и ехать далее не может: «Если ехать, то пошлите распоряжение, как ехать, а олени эти не повезут, а если повезут, то будут пропадать. Я не желаю, чтобы убивать оленей».
Олени, на которых едем мы, не в лучшем состоянии: они истощены гоньбой. Первый день мы проезжаем (выехав под вечер) только пять километров. Путь очень тяжел: снег глубок и дорога занесена.
На второй день нарта нашего подрядчика Петра Сивцова наехала на одного из оленей и повредила ему спину. Олень не мог встать, и его пришлось бросить. Останавливаемся в трех километрах дальше. Остальные олени так устали, что на следующий день решаем сделать дневку; ясно, что груз, который у нас с собой, увезти невозможно, хотя при выезде из Средне-Колымска я уже оставил почти тонну разного груза. Здесь же у ближайшего жителя мы оставляем еще два мешка муки, ящик свечей и станки от палаток. Но это не помогает; в девяти километрах от юрты Сивцов оставляет в лесу двух уставших оленей и бросает одну нарту, чтобы забрать их на обратном пути.
В следующие дни проезжаем в день всего лишь километров пятнадцать, причем на половине пути мы останавливаемся и даем отдых оленям.
Нанять еще оленей или лошадей негде: местность почти безлюдна.
На пятый день мы с Говязиным выезжаем вперед, чтобы достичь мест, где можно нанять лошадей и достаточное количество подвод для помощи нашему каравану. В бедном селении Камса мы проводим около двух суток в ожидании отставшего каравана. Здесь недавно был «муньях» – собрание, и поэтому скопилось довольно много якутов.
Я предлагаю очень щедрую плату – вдвое против обычной, и нам удается нанять шесть подвод.
Во время переезда до Верхне-Колымска мы могли хорошо ознакомиться с бытом колымских якутов, потому что часто приходилось сидеть полсуток или даже целые сутки в юртах в ожидании лошадей. Покосы колымских якутов представляли тогда основу их хозяйства, так как скотоводство наравне с рыбной ловлей являлось главным источником питания. Поэтому богачи, владевшие близкими и хорошими покосами до раскулачивания, которое было проведено в 1930 году, могли широко эксплуатировать безземельных бедняков.
