Архипелаг Исчезающих островов(изд.1952) - Платов Леонид Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗
— Эльстон! — громко и внятно, как на перекличке, сказал он, подавшись всем туловищем вперед. Почему-то из трех фамилий назвал только одну — иностранную.
— А теперь он, гляди, какой, дед-то! — заключил председатель с удовольствием. — Его наше советское Рыбинское море с болота, со свай подняло и снова на твердую землю поставило…
Андрей почтительно посмотрел на старика, с которым произошли в жизни такие удивительные перемены: сначала “смыло” водой с плотины, поставленной “тройной барыней”, потом, спустя много лет, светлая волна, набежав, подняла с болота у Мокрого Лога и бережно опустила на здешний зеленый колхозный берег.
Бывший птицелов, видимо, был польщен оказанным вниманием. Выяснилось, что хотя он и не мог припомнить Андрея в лицо, но человека, говорившего о том, что синь-море само до него, деда, дойдет, помнил очень хорошо.
— Большая ему сила была дана, ох, большая! — сказал старый колхозник, качая головой. — Море мог угадывать!.. А на вид простой, ростом, как я. И разговор имел тоже простой, душевный… Я на свои ноги обижался, не надеялся до моря дойти, а он говорит: идти не надо, дедушка, ты живи до моря!.. Сам-то жив?
— Без вести пропал в Сибири.
— Жаль! Не дожил, значит, до моря…
Был тот спокойный вечерний час, когда в воздухе после жаркого дня, полного хлопот, разливается успокоительная прохлада.
Так тихо по вечерам бывает, кажется, только в июле в средней полосе России. Даже облака как бы в раздумье остановились над головой. Водная поверхность сверкает, как отполированная — ни морщинки, ни рябинки!
В зеркале вод отражаются неподвижные кучевые облака, задумчивый лесок, ярко-зеленая луговина и разбросанные по берегу колхозные постройки. Там темнеет круглая силосная башня, здесь раскинулся просторный ток, а вдали, на холмах, высятся столбы электропередачи — обычный фон современного сельского пейзажа.
— Море в полной точности предсказал, — продолжал бормотать дед, не сводя глаз с моря. — Ну, просто сказать: как в воду глядел…
— Ухи наварим. Поужинаете у нас, — говорил тем временем Андрею председатель. — Переночуете в комнате для приезжих, а утречком по холодку — в Переборы. От нас грузовик пойдет…
Андрей молча кивнул. В этот тихий вечерний час не хотелось разговаривать.
Пахло скошенной травой и сыростью от развешанных на кольях сетей.
За неподвижной грядой облаков заходило солнце. С величавой медлительностью менялась окраска Рыбинского моря. Со всех сторон обступили его тихие лиственные и хвойные леса, будто это была чаша зеленого стекла, налитая до краев. На глазах совершались в этой чаше волшебные превращения. Только что вода была нежно-голубого цвета, потом налилась густой синевой, и вдруг море стало ярко-пестрым, будто поднялись со дна и поплыли полосы, огненно-синяя коловерть.
— Красивее нашего моря, считаю, нет и не может быть, — негромко сказал пионер, спутник Андрея.
— Красивее трудно сыскать, — подтвердил кто-то из колхозников, также негромко, будто боясь нарушить очарование вечера.
— А вот насчет “не может быть” не согласен, — сказал председатель откашлявшись. — Будут еще многие другие моря, и, должно быть, покрасивей нашего…
— Почему?
— Да уж потому. Порядок такой. Возьмем для примера легковые машины. Год от году их все лучше делают у нас. Теперь, говорят, какие-то обтекаемые выпускают… Ну, а наше Рыбинское — это море первого выпуску…
— Будут, значит, и второго, и третьего?
— А как же! Ты смекни: какая страна большая у нас! Шестая часть суши! И на весь Советский Союз внутренних морей — раз, два, да и обчелся… Считай: в пустыню, в Кара-Кумы куда-нибудь, надо море?
— Надо.
— Ну вот. А в поволжские засушливые степи?
— Туда, пожалуй, одного моря маловато. Парочку бы!
— Видишь, сколько новых требуется?.. А ты сказал: нет и не может быть!..
Слушая неторопливый разговор поморьинцев, Андрей засмотрелся на море, лежавшее у его ног. Оно было такое тихое, спокойное, приветливое…
Сбоку, в редкие просветы между облаками, падали косые лучи солнца. Сияние их растекалось по воде. Целая вереница сверкающих пятен протянулась на восток, а самое дальнее из них, мерцая, сливалось с линией горизонта…
Утром, посоветовавшись с председателем, Андрей отказался от поездки в Переборы и вернулся пешком в Весьегонск. Он решил дожидаться Лизу в Весьегонске.
Четыре дня подряд слонялся мой друг по зеленым тихим улицам. Город был очень милый, уютный, но ничем не напоминал тот Весьегонск, в котором Андрей родился и провел детство. Никто не узнавал Андрея, и он никого не узнавал. В конце концов ему стало просто скучно в незнакомом городе.
Каждое утро он приходил, как на службу, в контору строительного участка и перебрасывался несколькими фразами с кудрявой машинисткой, которая принимала в нем участие. Обычно свое “Лизаветы Гавриловны нет, задерживается Лизавета Гавриловна” она произносила очень грустным голосом и смотрела на Андрея так, что ему становилось немного легче.
Но и она не могла долго беседовать с Андреем — контора переезжала на другую стройку и сейчас напоминала улей во время роения. Пробегали мимо озабоченные чертежницы, задевая Андрея свитками карт и рейсшинами. Яростно щелкали на счетах бухгалтеры, “подбивая” итоги. Кто-то за тонкой фанерной перегородкой диктовал простуженным голосом: “С нижней террасы перевезено три тысячи двести семнадцать жилых домов. Написали?.. Газонов разбито…”
Однажды, протискиваясь к выходу, мой друг споткнулся о человека, который сидел на корточках у высокой пачки писчей бумаги и хлопотливо пересчитывал листы, то и дело слюнявя пальцы. Видна была только лысина внушительных размеров, розовая, почти излучавшая сияние.
— Федор Матвеич! — окликнули его из-за столов. — Дайте людям пройти! Весь проход загородили пачками своими.
Человек, сидевший на корточках, обернулся. Что-то странное было в этом одутловатом, бритом актерском лице. Казалось, не хватает обычного грима: накладных усов и бороды.
Выпученными рачьими глазами со склеротическими прожилками он скользнул по Андрею.
— Ах, виноват, виноват, — вежливо сказал он. — Пожалуйста!
Он посторонился и нагнулся над бумагой, снова показав Андрею свою лысину.
Где-то Андрей уже видел эту лысину. Знакомая лысина! Забавно!.. Где же он ее видел?
Он потоптался в раздумье у порога, напрягая память, но так и не вспомнил.
Мысли были заняты другим. Сегодня пятый день его сидения в Весьегонске, а Лизы нет как нет! Не махнула ли она из Переборов прямо в Москву?
Это было не очень забавно. Просто глупо. Он поджидает ее здесь, пятый день гуляет взад и вперед по Весьегонску, тогда как в этот момент в Москве, возможно, решается судьба экспедиции, дело всей его жизни! Все ли там в порядке? Справляются ли без него Леша и Степан Иванович? Не выкинул ли новый фортель Союшкин?
Беспокойство все сильнее овладевало моим другом.
Машинально он шел по улицам, пока не очутился перед зданием порта. Ноги сами принесли его сюда.
Он справился в кассе о ближайшем пассажирском пароходе. Ага, ожидается через полчаса! Очень хорошо! Один билет до Москвы, будьте добры!
Итак, с весьегонским сидением покончено. Завтра он в Москве!
Неторопливо шагая, совершил Андрей свой последний прощальный круг по городу. Спешить было некуда. Он рассчитал время так, чтобы по пути на пристань заглянуть в контору — попрощаться с приветливой машинисткой.
На этот раз та встретила его необычно. Она улыбалась, кивала, трясла своими веселыми кудряшками.
— Приехала! — сообщила она радостным шепотом. — Дождались. Вот!
Действительно, посреди комнаты, окруженная сослуживцами, стояла Лиза. На ней был просторный пыльник с откинутым капюшоном — не успела снять. Голова с задорной челкой быстро поворачивалась из стороны в сторону. Лизу одолевали расспросами, тянулись к ней через столы, подсовывали на просмотр и на подпись какие-то бумажки.
Встреча с Андреем не удалась. Разговор произошел почти на ходу, в скачущем телефонно-телеграфном стиле.
