Южнее Сахары - Леглер Виктор Альбертович (электронная книга TXT) 📗
По вечерам они часто и надолго усаживались поболтать, получая удовольствие от общества друг друга и от того, что не надо никуда спешить. Леонтий, большой мастер разговорного жанра, говорил больше всех. Зная все и всяческие языки, он успел поработать переводчиком в разных африканских странах, обслуживая то строителей, то геологов, то, как он туманно выражался, борцов за социализм против империализма. Он рассказывал о заграничной жизни советских специалистов и дипломатов в коммунистические времена, жизни очень замкнутой, жестко регламентированной и тщательно контролируемой. Советские люди жили в ограниченном закрытым пространстве в постоянном бессмысленном напряжении, которое создавали себе сами. Часто напряжение превышало возможности психики, тогда случались дикие срывы, запои, драки, побеги в город, бешеные романы и супружеские измены, кончавшиеся увольненим и отправкой на родину. Он рассказывал о немеряных и несчитаных средствах, вбухнутых в рыжую африканскую землю, о заброшенных стройках, о ржавеющих в джунглях и пустынях танковых дивизиях, о колхозах или совхозах, с помощью которых собирались поднимать отсталое сельское хозяйство.
Развалины одного такого совхоза Андрей сам видел неподалеку от Сонгвиля. Если отвлечься от красной земли и баобабов, они ничем не отличались от кладбища техники на ремплощадке любого советского колхоза. В пышной траве виднелись ржавые остовы тракторов, плугов и прочих сельскохозяйственных машин, с которых сельские кузнецы сняли и утащили все, что сумели. Какие-то дамбы и сухие русла каналов уходили в никуда, какие-то водокачки, чугунные трубы, остатки фермы (зачем?). Было видно, что все это не работало ни одного дня, было завезено и сразу заброшено. Где-то все это делали, грузили на корабли, везли через полсвета, разгружали с кораблей… Зачем было просто не украсть эти деньги? Какие неведомые люди творили все это?
– Мы над общим смыслом тогда не задумывались, – отвечал Леонтий. Каждый работал, получал зарплату. Думали больше, как купить чего-нибудь да как в отпуск поехать.
О безвозвратно ушедшем социализме Леонтий и Николай вспоминали с симпатией и некоторой тоской. Каждому из них там жилось хорошо. Леонтий после иняза занимался международным комсомольско-молодежным туризмом. Это была веселая и увлекательная, полная приключений дружба народов – конференции, делегации, агитпоезда от Таллина до Самарканда, пылкие комсомолки с Кубы и раскованныеые шведки левой ориентации. Потом уже любовь к дальним странам увлекла его в Африку. Теперь, став старше, он предпочитал интеллектуальные приключения телесным, читал на многих языках, знакомился с массой людей из разных стран, сам писал ироничные стихи и рассказики и усиленно разрабатывал планы приезда в Сонгай его молодой русской жены.
Николай приспособился к социализму иначе. Работая в какой-то транспортно-механическо-строительной конторе, он отбросил товарно-денежные отношения, при социализме бесперспективные, и жил натуральным хозяйством, как на необитаемом острове.
– Все у меня было, ну, все. Мы на сахарном заводе линию отремонтировали, мне сахара дают, сколько надо. Я из него горилку делаю, лучше магазинной, – чистая, как слеза. Коптильня своя, кабанчика откормил, все есть – сало, окорок, ветчина. На огороде все в порядке, хлеб только остается покупать. С другом на лимане держим моторку, поехали, наловили сазана, леща, воблы, закоптили, завялили. Друг на нефтебазе работает, я ему помог кое-чем, он говорит: бери солярки, сколько хочешь. У меня дома печка на солярке, с форсункой. Я емкость залил, на весь год хватает, тепло и чисто. А теперь? Каких же денег на эту солярку напасешься? Приходится опять углем топить.
Андрей, как мог, пытался возражать, что может потому социализм и кончился, что всем было хорошо. Все брали из холодильника, но никто в холодильник не клал. Все, вроде бы, несли бревно, но никому не было тяжело, что же удивляться, что бревно упало? Андрей сам тоже неплохо жил в те времена. Старательские артели были разрешенным исключением из социализма, там можно было много работать и много же зарабатывать, и ему все артельные годы не приходилось экономить деньги. Он имел к Советской власти более мировоззренческие, чем личные, претензии. Ему, например, не нравилось, что власть никак не поощряла работника, хотя на словах только и заботилась о производстве. Выдающийся работник, просто работяга и тот, кто только пил водку на рабочем месте, получали одинаково. Более того, хороший работник постоянно имел неприятности, поскольку ему всегда чего-то было надо для работы же. Поэтому энергичные люди неуклонно уходили в сферу распределения, где было легче добиться жизненного успеха. Когда распределять стало нечего, социализм кончился. Что ему еще не нравилось, так это распределение обязанностей между теми, кто думает, и теми, кто исполняет, когда пара тысяч человек, сидящих в здании Госплана, должна придумать и приказать все, что надлежит делать сотням миллионов по всей стране. В обществе свободного предпринимательства каждый уличный торговец напряженно думает, какой товар ему сегодня предлагать и по какой улице пойти. Размеры думающей части общества соответствуют размерам ее исполняющей части, думают те же люди, что осуществляют задуманное, там же и тогда же. При коммунизме думали одни, а исполняли другие. Размеры и сложность мыслительного аппарата радикально не соответствовали размерам и сложности экономики, а его отделенность от исполнителей требовала совершенно нереальной мощности информационных потоков. Подобных претензий Андрей мог бы набрать с десяток еще в те годы, если бы его мнение кого-нибудь тогда или сейчас интересовало.
Нынешний общественный строй в России, Америке или Сонгае может быть несправедливым и несимпатичным, но он разумен. Лицо, желающее социального успеха, должно предложить на рынке полезный продукт – рис, уголь, идею, услугу, стихотворение. Общество примет то, что ему нужно, и оплатит усилия производителя продукта. Личный успех в принципе совпадает с общественной пользой. Коммунизм мог выглядеть справедливым и привлекательным, но он был безумен. Личный успех достигался в сфере жестокой дележки, всегда у кого-то отнимался и в целом противоречил обществу, каковое поэтому вполне справедливо требовало от индивида самопожертвования и бескорыстия. А где же такой народ возьмешь?
Понятно, что больше всего они втроем говорили о том, что их окружало, – об Африке и ее поразительном отличии от остального современного мира. В американских и европейских журналах, которые привозил Леонтий, а Андрей охотно читал, рассказывалось о потрясающих научных и технологических успехах во всех областях деятельности. Информатика, медицина, военное дело, все менялось, все было совсем не таким, как десять лет назад. Это поражало их всех. Леонтий однажды разгорячился:
– Говоря о западной цивилизации можно только изумляться и восхищаться. Какой прогресс! Какой темп! Она идет вперед настолько быстро, что обычные люди не могут за ней уследить. Ежедневно совершается бесчисленное множество изобретений, улучшений, изменений во всем. Целые отрасли экономики появляются из небытия и за считанные годы приобретают многомиллиардные обороты. И она не рушится, не падает под тяжестью этого огромного груза ежедневных нововведений. И парадокс – обеспечивает каждому своему жителю процветание, доселе неслыханное. Какой-нибудь гитарист в баре на пять столиков имеет дом, автомобиль, счет в банке и полный набор благ и прав своего мира. А что он делает? Практически ничего. Больше половины американцев работают в сфере отдыха и развлечений, то есть по определению не участвуют в добывании хлеба насущного. И при этом Америка помогает всему миру, выполняет роль международного полицейского, поддерживает порядок, безвозмездно передает научные знания и технологии. Получается, что тот, кто рубит просеку и прокладывает дорогу в нехоженом лесу, уходит все дальше от тех, кто просто по этой дороге едут. Вся Африка наполовину живет за счет полученного от развитых стран. Те же машины, одежда. В Европе надо было сначала это придумать, потом сделать, а здесь получают даром. И все равно не догоняют, а все больше отстают.
