Большой риск. Путешествие на «Таити-Нуи» - Даниельссон Бенгт (серия книг txt) 📗
К моему величайшему негодованию, Ганс и Жан, начавшие увлекаться подобными планами, с тех пор как мы прошли мимо Маркизских островов, внимательно прислушивались к этой бредовой идее и, видимо, принимали ее почти всерьез. Мы с Эриком уже давно обсудили все возможные меры для нашего спасения, чтобы в случае необходимости знать, как отвечать нашим оптимистично настроенным товарищам. Мы пришли к выводу, что стоило бы построить не лодку, а небольшое спасательное судно типа плота, и то лишь в том случае, если мы окажемся совсем недалеко от какого-нибудь острова и с наветренной стороны. Тогда еще можно попробовать устроить гонки со смертью. Поэтому я обстоятельно изложил товарищам нашу общую с Эриком точку зрения, подчеркнув, что у нас будут большие трудности, связанные с постройкой подходящей посудины, и поэтому глупо преждевременно оставлять плот. Ведь до ближайшего острова Каролайн оставалось не меньше 300 миль. Да и то мы скорее удалялись, чем приближались к нему. Я полагал, что мое дипломатическое выступление (из которого ясно вытекало, что в принципе я не был противником планов остальных членов экипажа, но только ждал более подходящего момента для их осуществления) окажет воздействие. Но товарищи были глухи к моим доводам.
И, хотя мне очень не хотелось беспокоить Эрика, я вынужден был просить его высказаться о плане Хуанито. К сожалению, Эрик чувствовал себя хуже, чем обычно, и поэтому он ответил еле слышным голосом:
- Делайте, что хотите, но я остаюсь здесь, на "Таити-Нуи II".
Я также категорически заявил, что остаюсь вместе с Эриком на плоту, а это означало, что трем членам экипажа, сторонникам постройки лодки, в случае чего придется обходиться без штурмана. Жан и Ганс наконец одумались. Хуанито же, наоборот, был взбешен таким оборотом дела. Он долго сидел, надувшись, в своем углу, а затем неожиданно поднялся и с угрозой заявил, что выбросит все припасы и выльет питьевую воду за борт, "чтобы раз и навсегда покончить со всеми нашими страданиями".
Мы ему пригрозили, и он отступил. Но было ясно, что за ним нужно внимательно следить. Впрочем, о том, что бедняга Хуанито помешался, больше, чем слова и действия, свидетельствовали его безумные, налитые кровью глаза. Я провел тревожную, бессонную ночь, но когда наконец наступило утро, хорошо выспавшийся Хуанито держался значительно спокойнее. Эрик с удивительным самообладанием долго и дружески беседовал с ним. В итоге Хуанито обещал ему вести себя как следует, но не захотел ни вахты нести, ни брать на себя обязанности кока. Было совершенно очевидно, что надеяться на него нельзя, а так как он больше мешал, чем помогал, то мы не возражали против его безделья.
Вскоре в нем, видимо, заговорила совесть: я обратил внимание, что он часто тайком смущенно следит за нашей работой. Через два дня, видимо устав от безделья, он спустился с крыши и вежливо спросил, не помочь ли мне поднять палубу в каюте. Это была важная работа, за которую я только что принялся. Я одобрительно кивнул ему.
Но уже на следующий день все пошло по-прежнему. На этот раз Хуанито был недоволен пайком. Особенно раздражало его то, что ему не давали меда. Я бы нисколько не удивился, если бы он пожаловался на однообразие или недостаточное количество пищи. Еще более было бы понятно, если бы он попросил немного больше воды. Несколько дней назад испортился наш дистилляционный аппарат, и все попытки восстановить его оканчивались неудачей. Но требовать меда, который лишь возбуждал жажду, было уж совсем нелепо. Мне казалось, что он просто хотел косвенным образом досадить Эрику, единственной пищей которого по-прежнему были мед и сгущенное молоко. Я уже собирался дать ему отпор, и вдруг, к моему великому удивлению, Жан и Ганс тоже потребовали разделить на всех оставшиеся семь банок меда. Я счел это требование более или менее сознательной местью Эрику за то, что путешествие приняло такой неудачный оборот. Бесполезно было пытаться объяснять им, что строгое распределение рациона в наших же интересах и что Эрик действительно имеет право на весь мед и большую часть сгущенного молока, так как не ест ничего другого. Но товарищи были настолько озлоблены, что всякие увещевания привели бы к ссоре или к чему-либо худшему. В нашем тяжелом положении было совершенно необходимо держаться друг друга и помогать друг другу. Поэтому, не говоря ни слова, я вынул из сундука три банки меда и отдал им.
Буквально через несколько часов мне пришлось убедиться, как опасно идти по легкому пути уступок. На этот раз главным лицом еще более нежелательной драмы был снова Хуанито.
Он только что жаловался на мизерность наших порций. И вот Жан подал нам на обед жареное мясо, тунца и макароны, а Хуанито по непонятной причине отказался есть. Конечно, это был безвредный для нас каприз, и мы только пожали плечами. Насупившийся Хуанито долго смотрел, как мы с аппетитом уплетали обед, затем поднялся с места, выхватил из ящика с инструментами топор и соскочил с крыши. Не говоря ни слова, он лег на живот и стал рубить крепления эвкалиптового бушприта, который, как и мачты, был привязан вдоль борта плота. Мы все, будто сговорившись, смотрели в другую сторону, делая вид, что нас это не беспокоит. Однако все напряженно думали, что же теперь предпринять. Я твердо решил положить конец самоуправству Хуанито. Нужно раз и навсегда изменить такое положение на плоту, когда каждый делает все, что вздумается. Я решил, что, возможно, добьюсь большего, если буду действовать не слишком грубо и бесцеремонно. Поэтому, обращаясь к Жану, я громко сказал:
- Жан, если тебе не трудно, сделай, пожалуйста, еще одно весло. У нас должно быть запасное на случай, если наше старое сломается.
Жан сразу понял, в чем дело, потихоньку спустился с крыши и стал осматривать эвкалиптовые бревнышки, обрубленные Хуанито.
- Вот и хорошо, Хуанито, мне кажется, что они как раз подойдут, - спокойно сказал он, наклоняясь над бревнами.
- Послушай-ка, не трогай их, - угрожающе прошипел Хуанито, подходя к Жану.
- Да почему же? Что ты думаешь с ними делать, Хуанито? - ласково спросил Жан.
- Это тебя не касается. Оставь меня.
Его голос дрожал от подавленной злобы. Сделав усилие, Эрик повернулся и строго посмотрел на Хуанито. Хуанито не выдержал. Хлынул поток бессвязных фраз:
- Я буду строить себе плот, хотите вы этого или нет... Я больше не могу... слышите... заткнитесь... теперь конец... мы медленно умираем от жажды... хочу жить, жить... вы не понимаете этого... во всем виноват ты... ты виноват...
Трясущимся пальцем он указал на Эрика.
С меня было больше чем достаточно. Если Хуанито временами теряет рассудок, нельзя же с ним вечно возиться. Не помня себя от ярости, я закричал:
- Замолчи сейчас же, иначе кончится плохо! Ты думаешь, что ты один хочешь жить? Насколько я понимаю, мы все хотим благополучно выбраться из этого положения. Но чтобы иметь какие-то шансы на это, нужно держаться вместе. Тот, кто будет действовать в одиночку, пропадет.
Вмешался Эрик и начал терпеливо и очень мягко успокаивать Хуанито. Но тот и слышать ничего не хотел. Страшно ругаясь, он принялся размахивать топором. Затем он замолчал и с грозным видом ушел в каюту. Это едва ли спасало положение. Мы сейчас же созвали корабельный совет. К нашему великому изумлению и облегчению, Эрик показал пример необыкновенной решимости и воли к действию. Протокол, составленный им сразу же после совета, точно передает события:
Море, борт "Таити-Нуи II".
Сегодня, 21 июля 1958 года, в 14 часов по местному времени, находясь в районе 6°46' южной широты и 147' 36' западной долготы, я позвал моего заместителя Алэна Брэна, а также Жана Пелисье и Ганса Фишера, чтобы обсудить следующий важный вопрос и принять по нему решение. Хуанито Буэгуэньо, внушавший нам с некоторых пор опасения, сейчас заявил, что он "решил построить плот и отправиться в путь в одиночку".
При попытке объяснить ему, что он не имеет права действовать по своему усмотрению и без учета безопасности остальных членов экипажа, он начал размахивать топором и угрожающе кричать, что "не позволит, чтобы ему пытались мешать построить плот".
