Мы идем на Кваркуш - Фомин Леонид Аристархович (библиотека электронных книг txt) 📗
Решено было не останавливаться на Слутке, сделать небольшой привал на Усть-Цепёле и к вечеру дойти до Усть-Осиновки. При переходе от Слутки до Усть-Цепёла, в сплошных болотах, мы едва не простились с Тяни-Толкаем. Старый неразворотливый конь не сумел пройти по мокрому настилу через бурлящий проток, поскользнулся, с силой ударился коленями о бревна. Гнилые бревна не выдержали, настил рухнул. Конь свалился в воду. Ну, хорошо бы упал на ноги, на бок, а то на спину! Вода захлестнула его. Тяни-Толкай бился, махал задранными ногами, но подняться не мог — обломки бревен придавили его.
И тут произошло неожиданное: Сашка Смирнов, наш Филоненко-Сачковский, который только-только оправился от болезни, ухнул в чем был в воду и давай расталкивать тяжелые ослизлые остатки бревенчатого настила. Это было так неожиданно, что растерялся даже всегда собранный Абросимович. Зачем-то схватил лежавшую у ног палку, тут же бросил и, белея, заорал на Сашку:
— Вылезай сейчас же, голодранец! Выпорю!
Но крик его потонул в шуме взорвавшегося фонтанами потока — все тринадцать ребятишек были в воде. И уже никакая сила, никакая власть не могли воздействовать на них, заставить вернуться на берег. Юрка Бондаренко, держа над головой забинтованную руку, по уши погрузился в воду, что-то искал другой, здоровой рукой под брюхом лошади. И выдернул повод. Ребята цепко ухватились за него, потянули. Тем временем Александр Афанасьевич распутал на шее Тяни-Толкая аркан, бросил длинный конец нам: тащите! И вдруг в этой ребячьей сутолоке озорно и протяжно раздалось:
— Тя-ни, тол-кай! Тя-ни, тол-кай! — Нескладная разноголосица подхватила клич, и он зазвучал как молодецкое «взяли!», сливая в единые размеренные порывы натугу семнадцати человек.
Волоком вытащенный на отмель конь буйно заперебирал ногами и вскочил. Громким чихом вознаградил ребят за усердие и медленно поднялся на рыхлый илистый берег.
Пока снимали с Тяни-Толкая седло, рассматривали на его груди и боках ссадины, Борковский ругал Сашку. Тот виновато молчал. Но с каждым словом голос Абросимовича становился мягче, с лица сходила напущенная суровость.
— Ну, ладно, — сказал он примирительно, — выпорет тебя отец дома, а я воздержусь. Смелый ты, оказывается, парень...
Он хотел еще что-то сказать, но тут бросились к Сашке с похвалами ребята, и Абросимович только махнул рукой:
— Да ну вас, циркачи...
Возбужденные происшествием, ребята долго не могли успокоиться и вроде бы сами удивлялись: как это все могло произойти? Центром внимания был Сашка, все расхваливали его. А Валерка Мурзин пробился через плотное кольцо ребят, вытащил из глубокого кармана маленький значок с изображением Юрия Гагарина и, как высшую награду, вручил его Сашке.
— На, насовсем! Чинно ты, гад, действовал...
Донельзя польщенный Филоненко-Сачковский героем топал до Усть-Осиновки, начисто отвергая все предложения сесть на любую из шести лошадей.
До Усть-Цепёла мы добрались поздно вечером. Разложили на берегу костры, прополоскали грязную одежду. Развесили над огнем штаны, куртки, сели на траву пообедать.
— Саша, может быть, отведаешь копченого мяска? — спросил Александр Афанасьевич и, сдерживая улыбку, поджал губы. — А то бери, для тебя не жалко...
Сашка громко икнул и торопливо запил водой разжеванную рыбу.
Сегодня мы начали расходовать НЗ. В строгой неприкосновенности шеф-повар хранил пять банок тушенки, столько же рыбных консервов, целлофановый мешочек сахара и еще что-то, о чем он помалкивал. Патокин вообще не любил говорить, что у него хранилось в тайнике; добрый, из черного дерматина куль он оберегал пуще глаза: ложился спать — черный куль под голову, вьючил коней — черный куль на Машку. Из всех лошадей он доверял этот груз только Машке, сам приторачивал его к седлу и в дороге старался не выпускать лошадь из виду. И вот содержимое куля Александр Афанасьевич пустил в оборот. Пора. На следующей стоянке у нас оставлено немного продуктов.
Борковский торопил. Мы оделись в еще сырую, горячую одежду и пошли дальше. Может быть, лучше было бы заночевать на Цепёле, но беспокоило известие о высылке нам навстречу спасательного отряда. В самом деле, как не спешить: из Верх-Язьвы выступили первого июня, а сегодня уже двадцать седьмое. Запаздываем на десять дней, а впереди еще вся дорога. Конечно, дома знают, что держит нас непогода, но знают и то, что такое Кваркуш, тайга. Не хотелось нам встретить «спасителей», хотелось прийти раньше, чем они выйдут. И мы спешили.
На длинных спусках и перевалах Кайбыш-Чурка нас накрыл внезапный ливень. Сплюснутая и круглая, как гриб, туча с белесоватыми начёсами по краям подкралась из-за лесистых увалов и грянула над головой оглушительными взрывами грома. Хлынул отвесный дождь. Сразу стемнело. По вырубу, прижимая к земле траву, понеслись пузыристые ручьи.
Мы укрылись под густыми елями, но дождь не прекращался. Ветки скоро намокли, с них закапали крупные капли. На подмогу первой туче выползла из-за горы другая. Они соединились и наглухо закрыли небо.
— Пойдемте, — сказал Борковский, — теперь его не переждешь.
Лишь во втором часу ночи мы добрались до Усть-Осиновки. Меж деревьев тускло блестела свинцовой тяжестью Язьва. Она гудела и грохотала, упорно стремилась выйти из теснившего ее русла. В мутных потоках плыли ветки, коренья, древесные стволы — все, что могла собрать на своем пути разбушевавшаяся река.
Вспучилась, разлилась, зароптала недобрым говором и Осиновка. Теперь это уже не безобидная речка, это горная своенравная река, способная свалить, закружить, расшибить о камни лошадь.
Мы бродили по берегу Осиновки, искали переправу: на той стороне выпас, там оставлено продовольствие и еще — там готовые колья для палаток. Сейчас, когда от усталости трудно сделать лишний шаг, готовые колья тоже имеют цену.
И вот место для переправы выбрано. В русле здесь много камней, но разлив широкий, напор воды меньше. Александр Афанасьевич первый перебрался на противоположный пологий берег и перевел свою Машку. Очутившись на берегу одна, Машка призывно заржала. Мы посадили часть ребят на лошадей и благополучно прошли по следу. Затем вернулись и забрали остальных ребят.
Надо было ставить палатки, но не поднимались руки, и мы тесной кучкой сидели на мокрой траве. Рядом лежали измученные кони. Дождь перестал, воздух заметно остывал, от разогретых спин лошадей валил пар.
Тут и произошел тот случай, о котором я упоминал вначале. Володя Ванин встал и, тяжело передвигая ноги в разбухших броднях, пошел за кольями. Но их на месте не оказалось. Володя растерянно посмотрел по сторонам, спросил:
— Кто взял колья?
Все молчали. Володя снова спросил. Опять никто не ответил. А когда стали разбрасывать на траве палатки, заметили, что другой Володя, Сабянин, что-то прячет.
Он прятал колья. Он хотел сложить их настилом под свою палатку.
Тогда Володя подошел к нему и в третий раз спросил:
— Не видел, кто взял колья?
— Я взял, — вызывающе ответил другой Володя. — Они уже на месте, можешь новые рубить.
— Так ведь они же общие, для всех! — отчаянно воскликнул Володя, и в глазах его блеснули слезы. Хотел что-то еще сказать, но обида для него была настолько большой, что он не выдержал и заплакал.
Мы понимали, ребята устали, немного им нужно для ссоры. Надо было вмешаться взрослым. Но мы не успели: вспыхнувшую ссору рассудили сами ребята. Они, как по сигналу, бросили работу, тесно, плечо к плечу окружили Вовку Сабянина. Нахохлились, насторожились, будто молодые петушки перед дракой. Вовка тоже насторожился, но попытался изобразить на лице спокойную усмешку. Он уже юноша, рослый, широкоплечий, на голову выше каждого и уверен: «мелюзга» не посмеет ему перечить.
А посмела.
— Принеси колья! — решительно потребовал Толя Мурзин.
Вовка не шевельнулся.
— Принеси! — повторил Коля Антипов.
— Оглох, что ли? — смело пропищал Витька Шатров.
И вдруг все разом:
— Принесешь, нет?
