Через Кордильеры - Ганзелка Иржи (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

Во время войны большая часть капитала, владевшего Боливией, перекочевала в Соединенные Штаты Америки. Но это была не единственная перемена декораций.

Симон Патиньо, боливийский король олова, скупил значительную часть конкурировавших с ним оловянных рудников в Малайе и тогдашней Голландской Индии, с тем чтобы занять монопольное положение и иметь возможность регулировать мировые цены на олово. Он запустил свою руку и в Европу, и в Азию, и в Америку. Он вступил в союз с Рокфеллером и по богатству стал четвертым человеком в мире. В Боливии, откуда он начал свой путь как мелкий предприниматель с когтями хищника и хваткой бульдога, после войны ему принадлежали рудники, банки и крупные поместья, адвокаты и депутаты, сенаторы и министры, газеты и законы, которые рождались в его парижском и нью-йоркском кабинетах. Патиньо мог с полным правом утверждать, что вся Боливия представляет собой его личную собственность, хотя за последние двадцать лет своей жизни он ни разу не ступил на землю этой страны.

С помощью проклятой коки

Чем дальше продвигались мы, тем труднее становилось дышать.

Мартинес, молодой горняк-мексиканец, то и дело останавливался, чтобы выровнять дыхание. Мы были на глубине 130 метров под вершиной Серро-де-Потоси, на высоте 4 700 метров над уровнем моря.

— Бревер вас сюда ни за что бы не повел, — сказал неожиданно Мартинес. — Он человечнее, чем остальные гринго, но не в его интересах делать так, чтобы вы узнали всю правду. Видите вон те маленькие дыры на склоне? Это не пробные скважины и не кроличьи норы. Там всюду работают апири.

Мы уже знали, кто такие апири. В который раз приходилось нам слышать страшную правду о детях, работающих под землей, и все же мы никак не хотели поверить, что в XX веке подобное явление может не только существовать, но и считаться вполне нормальным, как это было в минас чикас — небольших шахтах под вершиной горы Потоси. Нам казалось, что мы либо возвращаемся к злополучной эпохе промышленной революции в Англии, либо вновь перечитываем страницы «Тайного Китая» Киша [13] с его потрясающими рассказами о детском труде, о текстильных машинах, приспособленных к росту восьмилетних рабочих.

Мартинес не ограничился беглым замечанием: он задумал убедить нас.

— Вы могли бы увидеть апири за работой, но для этого пришлось бы ползком пробираться по их мышиным норам, чтобы попасть в забои. Владельцы всех маленьких шахт получают за добытую руду только три четверти подлинной ее стоимости, вернее — цены, которая установлена на больших рудниках — там, под нами. Им вовсе не хочется затрачивать свои капиталы на пустое для них дело — прокладку нормальных штреков и штолен. Поэтому больше всего им подходят для работы апири. Хозяева зарабатывают на них вдвойне. Апири можно нанять за несколько сентаво, но самое главное — апири в состоянии пролезть сквозь любую щель, ибо они маленькие. Владельцам рудников не приходится платить за вывоз пустой породы, чтобы обеспечить рабочее место забойщикам. До своих участков взрослые горняки кое-как доползают, но нагрузи их рудой — и они застрянут. Поэтому апири заняты здесь главным образом тем, что доставляют на поверхность руду в кожаных мешках, которые называются ботас.

— Следовательно, апири — это, собственно говоря, откатчики без вагонеток?

— Вот именно. Вместо высоких безопасных штолен и километров рельсовых путей, вместо вагонеток и прочих вещей, требующих затрат, только ботас и апири.

— Как же эти ребятишки работают?

— Главное, чтобы апири был маленьким. Взрослые горняки в конце штольни добывают руду, наполняют ею кожаные мешки и привязывают их мальчикам к ногам. До самого выхода на поверхность апири ползут на животе и на локтях, волоча за собой этот груз.

— Сколько же лет этим апири?

— Они начинают с семи-восьми лет. Некоторые выдерживают довольно долго. Здесь можно найти даже шестнадцатилетних. Старшие, пока они еще в состоянии трудиться, стараются получить работу полноправных горняков…

Холодный ветер налетел на склон, гоня перед собой тучи пыли. Мы укрылись на минуту, ожидая, пока он утихнет. В это время из-за скалы показалась группа индейских мальчиков, возвращавшихся с работы. Они были совершенно обессиленны, молчаливы и сгорбленны, как старики. Один за другим скатывались эти ребята по сыпучим камням склона, на котором кое-где были протоптаны дорожки. В руках они держали порванные кожаные фартуки.

— Этим они защищают свои руки и ноги, чтобы не ободрать их в кровь…

Мы попытались остановить нескольких мальчиков, но они в страхе разбежались и теперь быстро скользили по склону, догоняя остальных.

— Сколько часов в день они работают, сеньор Мартинес?

— Здесь не действуют никакие нормы рабочего времени. Этим горнякам приходится особенно туго еще и оттого, что они вынуждены лазать к своим рабочим местам на высоту четырех тысяч метров. Каждый такой путь на работу означает, по сути дела, хороший альпинистский поход. А в условиях разреженного воздуха это не пустяк даже для тех индейцев, которые родились и выросли тут. Взобравшись наверх один раз, они работают без еды и сна часов шестьдесят кряду, делая лишь короткие перерывы…

— Но это же невозможно. Вы когда-нибудь пробовали не спать шестьдесят часов?

— Я ведь не жую коку. Знаете, что делает с человеком это зелье? Внизу, на руднике Каракол, и еще ниже, на Паилавири, вы видели, что коку жуют почти все горняки. Кока — это страшная вещь. Она заставляет позабыть о голоде, жажде и сне. Она превращает человека в автомат. Впрочем, можете в этом убедиться сами. Вот эти маленькие рудокопы выдерживают на работе двое-трое суток, но зато после этого остаются дома не меньше чем на три дня. Они едят и отсыпаются, набирая сил для следующей смены.

— Не сердитесь, пожалуйста, но мы не в состоянии выдержать здесь трое суток, чтобы убедиться в этом.

— Тогда спросите любого здешнего горняка. И пусть он вам расскажет о катастрофе на руднике Паилавири! В прошлом году у них там сорвалась подъемная клеть, и на нижнем ярусе завалило целую штольню. Шесть дней пробивались мы к засыпанным рудокопам, пока нам не удалось услышать их стук. Следовательно, они еще были в силах самостоятельно прорубаться к нам. Все это время они обходились без еды; вода была на исходе. Но горняки имели запас коки, и все жевали ее. Мы докопались до них на девятый день. Из всех живым оказался только один, но и по мертвым можно было видеть, с каким отчаянием до самого последнего момента боролись они со смертью. От спасенного шахтера остались буквально кожа да кости, но он дышал. Кока высосала из него последние капли сил; поправиться он уже не мог. Мы вынесли его на свет, и через несколько часов он умер…

Медленно возвращались мы с вершины Богатой горы. Перед нашими глазами все время стояла потрясающая картина того, как в узких щелях, ведущих из глубин земли, мелькали изможденные, грязные от пыли детские лица; как апири привычным, автоматическим движением опоражнивали мешок, привязанный к ногам, чтобы снова исчезнуть в норах, которые не имели ничего общего со штольней в обычном понимании. На всем нашем пути не было более ужасного зрелища и более страшного обвинения против тех, для кого ценно все, кроме человеческой жизни, человеческого достоинства, судьбы детей…

Что могло быть более циничным и издевательским, чем серия газетных объявлений размером в четверть страницы, которые мы читали спустя несколько дней в боливийской прессе под шапкой «Ассоциация боливийских горнозаводчиков»?

«Кризис! Кризис!» — кричал заголовок одного такого объявления. В верхней его части была символически изображена Серебряная гора Потоси, из которой выезжали увешанные миллионами долларов поезда с оловом, цинком, вольфрамом, свинцом и медью. Внизу были нарисованы весы. На более Легкой их чаше покачивалось 99 американских центов — продажная цена олова, на чаше потяжелее красовалась гиря в 106 центов, представляющих издержки производства, заработную плату, социальные сборы и налоги.