В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Хедин Свен (полная версия книги txt) 📗
Дао-тай Шань в молодости был просто писцом у одного мандарина, но отличился в первое восстание дунган и мало-помалу, повышаясь в чинах, достиг нынешнего своего высокого положения. Он был поистине человеком честным и благородным. По наружности он, конечно, не был Адонисом, зато его шафранно-желтая телесная оболочка была обыкновенно облечена в роскошное одеяние из голубого шелка, в складках которого играли в жмурки золотые драконы и карабкались по причудливо извивающимся гирляндам золотые львы. На его шелковой шапочке торчал шарик, означавший, что он был «дарын» второго класса, а на шее он носил длинную цепь из твердых резных плодовых косточек.
Одной из первых моих обязанностей был, разумеется, визит к этому важному господину, который принял меня с отменной любезностью. Обитал он в обширном «ямене», где можно было запутаться в лабиринте четырехугольных дворов, с купами тутовых дерев посреди и деревянными верандами вокруг; столбы, поддерживающие веранды, были украшены китайскими письменами, а стены живописью, изображавшей по большей части драконов и других фантастических зверей.
Дао-тай встретил меня у первых ворот и, улыбаясь, повел в приемную залу, где мы уселись друг против друга за маленький четырехугольный деревянный стол и принялись пить чай и курить из серебряных трубок. У ворот стояли на страже солдаты с длинными алебардами. Важные чиновники с тщательно заплетенными косами и желтыми физиономиями, тоже с шариками на черных шелковых шапочках, стояли, точно статуи, по стенам залы и все время рта не раскрывали. Чтобы не отстать от дао-тая, разряженного согласно своему достоинству, я облекся в черную пару и явился в сопровождении казаков на белом как снег коне.
Битых два часа длился разговор, являвшийся, собственно говоря, состязанием в искусстве говорить друг другу любезности. Когда я на вопрос хозяина, как понравился мне его чай, ответил единственным китайским словом, которое знал: «Хао» (хорошо), он всплеснул руками и сказал: «Что за ученый человек наш гость!» Зато когда он затем сообщил мне, что воды Тарима, впадающего в Лобнор, через несколько тысяч «ли» снова выходят на свет Божий, чтобы образовать Хуанхэ, я отплатил ему восклицанием: «Как ваше превосходительство учены, все знаете!»
Но пришлось ему выслушать и немножко правды. Я напрямик высказал ему свое удивление, что, несмотря на имеющийся у меня китайский паспорт и рекомендательное письмо, я был так дурно принят в первом же китайском пункте, куда прибыл, в Булюн-куле, и прибавил, что буду жаловаться высшим властям; физиономия важного китайца сразу омрачилась, и он стал упрашивать меня не подымать истории, обещаясь лично пробрать Джан-дарына. Я обещал на этот раз не жаловаться, чего, конечно, в сущности, и не намеревался делать, а сказал это ради того лишь, чтобы поддержать свой престиж: в обхождении с китайцами вообще надо быть твердым и неуступчивым, иначе они же над вами посмеются.
В заключение он напомнил мне, что в Кашгаре два начальника: один он, а другой русский генеральный консул (о котором мусульмане говорят, что он истинный преемник хана Джагатая). Так как я по прибытии поселился у второго, то теперь справедливость требовала, чтобы я оказал ту же честь и ему, дао-таю. Но я только поблагодарил за такую честь.
На другой день дао-тай явился отдать мне визит с чисто азиатской пышностью и блеском. Сначала ехал герольд и через каждые пять минут бил в огромный гонг, за ним ехали всадники, вооруженные копьями и кинжалами, которыми они и угощали каждого, кто не сторонился немедленно перед таким важным господином. Сам последний ехал в небольшом, крытом, на двух высоких колесах экипаже с тремя окнами; над впряженным в экипаж мулом возвышался, для защиты от солнца, укрепленный на оглоблях балдахин. Экипаж окружали люди, несшие огромные зонтики и желтые флаги с черными письменами. Поезд замыкали солдаты в самых фантастических мундирах, ехавшие на прекрасных белых лошадях.
Не могу покончить с моими желтолицыми друзьями в Кашгаре, не упомянув о китайском обеде, которого никогда не забуду. Я едва успел опомниться от такого обеда у цзянь-далоя (нечто вроде бургомистра), как был со всем консульством приглашен на парадный обед к дао-таю.
Существуют рассказы о боге классической древности, пожравшем собственного сына, о тролле Зохаке, который съедал в день по паре человечьих мозгов, об африканских дикарях, приглашающих миссионеров на обед, на котором гости сами попадают в котел, и о разных обжорах, глотающих одним духом разбитые бутылки, раскрытые перочинные ножи и старые сапоги. Но что все это в сравнении с китайским обедом, за которым подают до 46 блюд из самых удивительных продуктов растительного и животного царства, какие только можно представить себе! Копченая ветчина в сахаре не может быть особенно вкусной, не говоря уже о многом другом.
Приглашение на обед — маленькая карточка, посылаемая китайцами гостям задень, за два в огромном конверте; если гость принимает приглашение, он оставляет карточку у себя, если нет, отсылает ее обратно. Если к обеду звали в 12 часов, то нельзя являться раньше двух, иначе застанешь весь дом спящим и не найдешь ни гостей, ни поваров, ни обеденного стола. Когда у хозяев все готово, другой слуга обходит гостей с визитной карточкой хозяина, являющейся в данном случае сигналом, означающим: «Ну, теперь можете потихоньку одеваться».
Наше шествие вышло поистине блестящим. Во главе ехал аксакал из проживающих в Кашгаре русских купцов — сарт, одетый в красный бархатный халат; вся грудь была увешана русскими золотыми медалями. Затем ехал казак с шелковым флагом консульства из красных и белых полос с маленьким косым крестом в углу. За ним следовали в коляске консул Петровский и я в сопровождении двух офицеров и Адама Игнатьевича в его длинном белом балахоне, с четками и крестом на шее. Замыкали поезд двенадцать казаков, одетых в белые парадные мундиры и ехавших на горячих конях.
Таким торжественным образом, разодетые в парадные одеяния, ехали мы потихоньку по солнцепеку по узким и пыльным улицам Кашгара, через Регистанский рынок, где скучились сотни лавчонок с соломенными кровлями, подпертыми жердями, поставленными наискось, мимо мечетей, медресе, караван-сараев и «толкучки», где продавалось поношенное платье. Время от времени мы сталкивались с караваном верблюдов или с вереницей ослов, несущих воду в маленьких бочонках, и наконец очутились в китайском квартале с его оригинальными лавками, изогнутыми крышами, намалеванными драконами и красными афишами. Мы въехали в широкие ворота «ямена» дао-тая, где навытяжку морщинистые, безбородые солдаты и где встретил нас сам хозяин.
Благодаря присутствию Адама Игнатьевича разговор уже за закусочным столом перешел на деятельность миссионеров в Китае. Дао-тай сказал, что христианские миссионеры, простившиеся со всеми удобствами цивилизации и ведущие полную трудов и лишений, далеко не завидную жизнь в чужой стране, достойны всякого уважения. Но, прибавил он с особенным ударением, они только сеют здесь рознь. В одном городе, например, часть населения перешла в христианство и во время китайских религиозных праздников держится особняком; остальная часть населения смотрит на них, как на изменников, и таким образом они становятся во враждебные отношения друг к другу. В одной семье сын принял христианство и восстает против родителей, в другой жена-христианка вечно воюет с мужем и т. п. Когда же я напомнил дао-таю о недавнем убийстве двух шведских миссионеров в Сангпо, то он сделал вид, как будто и не знал об этом. Потом хозяин провел нас и своих китайских гостей в маленький павильон в саду, где должен был состояться обед. Этикет требует, чтобы хозяин прежде, чем предложить гостям кубки, приложил их ко лбу; с такой же церемонией предлагаются и деревянные палочки, служащие для еды за столом. Кроме того, хозяин берется за каждый стул и трясет его, чтобы убедить гостей в его прочности, а также проводит рукой по сиденьям стульев, как бы для того, чтобы смахнуть пыль. Когда все это было проделано, мы уселись вокруг большого красного лакированного стола. Вошла вереница слуг, каждый нес фарфоровую мисочку с каким-нибудь блюдом. Мисочки дюжинами были расставлены на столе и по мере опустошения заменялись новыми. Перед каждым гостем стояли, кроме того, маленькие чашечки с пряностями и соусами.
