В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - Обручев Владимир Афанасьевич (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
— Ошшень карашо, что вы варили не баран. Это видно молодой коров, кости не толстые.
Покушали и хвалили, а мы с Лобсыном, ужиная на дворе, с трудом удерживались от смеха. Но только мы, напившись чаю, собирались устроиться на ночлег в нашей телеге, как открылась дверь и раздался голос секретаря:
— Огэ, Кукушка, Фома, шнелль, шнелль!
Я прибежал в комнату и застал такую сцену. Профессор стоял возле своей кровати с свечей в левой руке, а дрожащей правой указывал на стену, которую пересекала широкая трещина. Вдоль трещины спускались вниз одна за другой две крупные фаланги.
— Фома, этто какой гадкий насекомый? Я читаль, Туркестан живет каракурт, смертельни кусак!
— Нет, профессор, это фаланга, паук.
— Он тоже кусайт? восемь ног, как у паук! Противный.
— Кусает и больно, если его придавить или тронуть Рука пухнет, сильный жар будет.
— Донерветтер! Ешше один бегайт, вскричал профессор, указывая на другую стену, по которой из-под камышового потолка выскочила и быстро побежала фаланга средней величины.
— Этто ушасно! Сдесь спайт нельзя. Ночью этти паук искусайт нас. Вынимайт наша палатка, разбивайт на дворе, пожалста!
В багаже на нашей телеге, действительно, был большой тюк с палаткой, которую экспедиция взяла с собой. Пришлось нам перевернуть весь багаж, вытащить и развязать тюк и ставить палатку незнакомого нам фасона. Профессор держал свечу, к счастью было тихо и огонь не задувало. Секретарь показывал нам, как ставить стойки, натягивать полотнища, покрывать брезентом пол, где забивать колышки. Палатка имела форму домика с низкими отвесными боковыми стенками и высокой крышей; к передней стойке прикреплялся маленький столик. Внутри поместились обе кровати вдоль боковых стен и между ними остался еще проход в аршин шириной.
В общем провозились мы с полчаса, пока не устроили ученым палатку и не уложили в телеге остальной багаж, на котором спали сами. Немцы вероятно спали плохо, во-первых, с непривычки в палатке и, во-вторых, потому, что на дворе станции ночью не было тихо. По соседству под навесом жевали солому и фыркали лошади, в поселке лаяли собаки, иногда слышались голоса. И когда мы по привычке проснулись на заре, в палатке уже разговаривали.
Выглянув из телеги, я увидел на юге великолепную картину. На горизонте тянулся Восточный Тянь-шань в виде длинной темной стены, разрезанной глубокими ущельями и увенчанной рядом крупных зубцов, словно гигантская пила. Эти зубцы сверху донизу были покрыты снегом, который алел в лучах восходившего солнца. Я впервые видел такой высокий снеговой хребет на всем его протяжении и с такого расстояния и любовался им вместе с Лобсыном, который, впрочем, видывал и другие снеговые хребты, но не такие высокие и длинные.
Немцы, выйдя из своей палатки, заметили нас стоящими на телеге и смотрящими на юг и обратили на это внимание.
— Этта какой большой гор? — спросил профессор.
— Это северная цепь Восточного Тянь-шаня. Она называется Ирен-хабирга, также Боро-хоро, — ответил я.
— Турфан город там, за этим гор?
— Нет, мы поедем вдоль этих гор, пока они не кончатся.
Секретарь принес из палатки карту и большой бинокль, затем вытащил из фанзы стол, они разложили карту и поочередно смотрели в бинокль и на карту, оживленно разговаривая. От консула я также получил карту, на которой был виден весь наш путь и названия всех станций, чтобы я мог называть их профессору.
Я перечислил ему по порядку названия вчерашних станций, а он следил по своей карте и кивал головой со словами: ист, ист, рихтих.
В этот день мы проехали шесть станций благодаря ровной дороге, пересекающей эту широкую впадину Джунгарии. Местность была однообразная, часто по солончакам, местами не совсем просохшим после зимы и довольно грязным. По серой и голой поверхности их были рассеяны плоские бугорки, поросшие зеленеющими кустиками различных солелюбивых растений. Солончаки сменялись плоскими повышениями сухой степи с полынью или пучками чия.
Хотя мы все время приближались к Тянь-шаню, но он уже с восьми часов утра был виден хуже, чем рано утром; вокруг белых зубцов начали сгущаться тучи, которые после полудня совершенно закрыли их, повиснув курчавой пеленой над темной стеной хребта. На последней можно было уже различить хвойные леса, прерываемые светлыми и темными гребнями скал.
К закату солнца мы поднялись уже на подножие Тянь-шаня, и на ночлег остановились в пригороде города Ши-хо или Кур-кара-усу на большом постоялом дворе. Здесь тракт из Чугучака сомкнулся с большим трактом Бей-лу, который идет вдоль подножия Тянь-шаня из Урумчи в Кульджу и потому гораздо более оживлен, чем первый, на котором мы редко встречали легковые и грузовые телеги с товарами и людьми.
Постоялый двор был просторнее и лучше, чем на том тракте. В комнате, отведенной господам, было окно, стол и кресла; в стенах не видно было трещин, в которых могли бы прятаться фаланги, и ученые решились спать в комнате. На дворе им было бы беспокойно, кроме нас были и другие проезжие; разговоры, разные возгласы нарушали тишину до полуночи.
Ужин пришлось готовить опять из баранины, но к чаю я достал свежие китайские паровые булочки. На вид они не очень аппетитны — в тонкой корочке цвета теста, так как они не пекутся в горячей печке, а варятся паром; тесто их крутое.
— Этто какой хлеб, опять бурсак? — спросил профессор, разрезав и обнюхав булочку.
— Это китайский хлеб, — объяснил я, — мо-мо называется, он бараном не пахнет, потому что варится на пару, а не жарится в сале, как баурсак. Я думаю, что он понравится вам. У вас есть масло или мед, чтобы помазать это мо-мо?
Мед у немцев был еще в запасе, они попробовали и остались довольны.
— Этто мо-мо покупайт каждый день! — последовало решение.
Утром оказалось, что у секретаря под подушкой переночевал большой желтый скорпион.
— Ешше один гадкий насекомый! — воскликнул профессор при виде его. — Этто тоже ядовита кусак?
— Вроде фаланги! — утешил я его
— Ужжасны этта сторона! Не понимай, как китайсы живут. Может и ядовита змей в их домах ведутся?
— Нет, змеи в домах не живут, а фаланги и скорпионы водятся, — пояснил я и хотел было прибавить, что бывают еще ядовитые многоножки, но раздумал заранее огорчать профессора. При изучении развалин в Турфане он сам с ними познакомится.
Впрочем, секретарь показал себя менее пугливым. Он достал в багаже стеклянную баночку и при моей помощи посадил в нее скорпиона к негодованию профессора, который что-то спросил у него по-немецки, а затем выпалил:
— Молодой шеловек желайт увозит домой этта насекомый, жена показайт, какой бывайт опасный экспедицией!
В этот день мы ехали по тракту Бей-лу на восток. Чередовались китайские селения, поля с зелеными всходами хлебов и другие, на которых копали или пахали крестьяне в широких соломенных шляпах, но обнаженные до пояса и босые.
Дорога пересекала арыки, по которым струилась вода, выведенная из горных речек для орошения полей. Но больше места занимали пустыри со степью, небольшими рощами деревьев, зарослями чия или кустов. Справа тянулись гряды предгорий, а за ними стена Тянь-шаня. Рано утром над ней ненадолго показались снеговые пики, позже скрывшиеся в облаках.
Встречались часто легкие телеги с пассажирами, грузовые с товарами, небольшие караваны верблюдов, ишаки, навьюченные вязанками хвороста, мешками, корзинами с углем, всадники на лошадях и ишаках.
В селениях мы видели китаянок, ковылявших осторожно на своих изуродованных ножках, полуголых и голых детей, игравших в пыли, стариков, гревшихся на солнце.
Вечером нам пришлось остановиться в небольшом поселке на берегу большой реки Манас вместо того, чтобы попасть в город на другом берегу этой реки Большая и быстрая река эта течет с высот Тянь-шаня, и брод через нее весной и летом возможен только рано утром. Днем вода сильно прибывает от таяния ледников и снегов, а за ночь таяние очень сокращается и можно проехать, но не всегда, только в сухую погоду. Постоялый двор был забит приезжими, ожидавшими утра, и профессору с трудом удалось выхлопотать грязную и темную комнату. На дворе не было места для палатки из-за многих телег, да и было бы слишком беспокойно.
