Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев - Пессель Мишель (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
Лобсанг оказался полезным попутчиком, хорошо знающим свой край. Он называл мне все встречные деревни и монастыри, уточнял, к каким религиозным сектам они принадлежат, сообщал имена местных джемпо (начальников).
Когда мы покинули Тхунри и миновали деревню Транкар, долина стала шире. По ту сторону реки тянулась каменистая равнина, усеянная зелёными пятнами травы. Мы вступили в западную часть провинции Джунг. Вскоре долина превратилась в обширную равнину, похожую на дно высохшего высокогорного озера, окружённого со всех сторон обрывистыми горами. Перед нами была удивительно ровная местность, совершенно не похожая на тот высокогорный район, который мы недавно миновали. Мы покинули голую равнину с горными карнизами, на которых лепились деревни, окружённые террасами с полями. А теперь перед нами, насколько хватал глаз, расстилалась травянистая равнина. Деревни походили на россыпь игральных костей, брошенных на зелёный ковёр. Эта цветущая равнина с изобилием воды, спрятанная за высочайшими гималайскими хребтами, не могла быть не чем иным, как краем, подаренным людям богами!
Вместо того чтобы спуститься на равнину, мы обогнули её с севера, идя по тропе над рекой. Лобсанг показал мне рощицу деревьев, окружающих старейший монастырь княжества — Сани. Именно там в XI веке жили известный буддийский монах Панчен Наро и святой бодхисаттва (лама) гуру Римпоче, основатель ламаизма, известный также под именем Падмасамбхава. Я с сомнением заметил, что мне довелось посетить добрую сотню храмов и монастырей, где он якобы жил, некоторые из них находились в глубине Бутана, а другие — в противоположном районе Гималаев — Мустанге.
Ощутив мой скептицизм по отношению к монастырю Сани, Лобсанг бросил на меня укоризненный взгляд, подвёл к небольшому чхортену, утыканному молитвенными флажками, сдвинул в сторону камень и с гордостью показал след человеческой ступни, отпечатавшейся в скале.
— Этот след, — сказал он, — оставлен гуру Римпоче!
Он добавил, что святой оставил отпечаток ноги, когда покинул монастырь и вознёсся к месту своего затворничества — пещере, находившейся высоко над нашими головами. К удовольствию Лобсанга, я внешне выразил свою заинтересованность этим сообщением. Мне стало ясно, что ничего не добьюсь, если откажусь принимать всё на веру без лишних споров. Было очевидно, что заскарцев не понять, если не видеть чудес и призраков там, где их видят они. Общение с людьми наладится лишь в том случае, если я тоже поверю в духов.
Обычно мне нужно не меньше недели, чтобы забыть о своих привычках рационального человека Запада и перестать искать объяснение каждой несуразности. Лобсанг со своей стороны считал смешной и нереальной скучную статистику, в которую слепо верим мы. Нам часто бывает затруднительно проверить некоторые факты, но мы в них верим. Так и я старался поверить в чудо отпечатка. В конце концов гуру Римпоче и Панчен Наро суть лица исторические, которые жили в IX и XI веках и способствовали распространению буддизма во многих районах Гималаев.
…Мы с Лобсангом часами подшучивали друг над другом. Чтобы не остаться в дураках, я уверял его, что у нас лошади несут яйца! И приводил в доказательство множество деталей так, что мой спутник начинал сомневаться, шучу я или говорю правду. Ведь многие наши обычаи казались ему столь неправдоподобными, что у него не было никаких оснований сомневаться в самых диких домыслах. К примеру, он не хотел верить, что мои соотечественники едят конину, лягушек и улиток. Это, по его мнению, было дурной шуткой вроде яиц, которые несут лошади. Французу очень трудно говорить в Гималаях с полной откровенностью, когда знаешь, что упоминание о рыбе как о возможной еде вызывает тошноту у большинства местных жителей.
К полудню, обогнув отрог холма, мы оказались перед гигантским естественным амфитеатром. На его склонах располагались четыре деревушки и несколько больших строений, стоявших в отдалении друг от друга. Этот амфитеатр прилегал к громадному пику, со склонов которого с рёвом неслись потоки, разделявшие деревни. Издали приклеившиеся друг к другу домики походили на крепость. Меня снова поразила сдержанная элегантность гималайской архитектуры. Здания плотно сидят на скалистом основании, их белые стены слегка наклонены внутрь. Их единственное украшение — симметричные окна, обведённые чёрной полосой. Нигде на Востоке нет столь приятной глазу архитектуры, которая создаётся формой, а не украшениями.
Впервые за три дня выглянуло солнце. Через несколько часов, когда с моего носа, несмотря на толстый слой защитного крема, лохмотьями полезла кожа, я начал сожалеть, что непогода кончилась. Сидя на берегу реки, я разглядывал себя в зеркало… Мой нос, который и в обычном состоянии поражал своими размерами заскарцев, у которых вместо носов были курносые пупочки, мог теперь напугать их. На моём лице торчал розовый блестящий нос, словно украденный у клоуна.
Мы остановились передохнуть на пастбище, которое пересекал быстрый прозрачный ручей. Лошади принялись щипать траву, а я сварил себе чечевичную похлёбку. Увы, ни Лобсанг, ни Нордруп стряпать для меня не собирались… У Лобсанга не было ни желания, ни знания того, что может понравиться европейцу. Да и мне было неловко требовать от него, как от слуги. Мы подружились, и я надеялся, что он останется со мной до конца путешествия.
Деревня, у которой мы отдыхали, называлась Кончет; она располагалась на вершине крутой скалы и скорее напоминала крепость. Здесь жил старший брат Лобсанга. А сам Лобсанг занимал отцовский дом, который стоял в горах в нескольких километрах отсюда. Лобсанг объяснил мне суть древнего обычая «малых домов».
— Когда старший сын в семье женится, он автоматически становится дакпо, то есть владельцем отцовского дома и земель. Отец же отходит от активной жизни и удаляется в так называемый малый дом.
Я слыхал, что подобный обычай существует в Мустанге, но в Заскаре он педантично соблюдается из поколения в поколение, и у каждой семьи есть два дома: большой дом, где может быть до пятнадцати комнат, и малый дом, который располагается либо по соседству, либо вдалеке от главного жилища. Таким образом, каждая деревня состоит из двух типов строений: просторных домов, где живёт старший сын с семьёй, и малых домов, куда переходят «родители-пенсионеры», старые тётки, бабки, неженатые дети, а также дети, ставшие монахами. Родителям выделяется несколько полей, которые они обрабатывают с помощью старшего сына и остальных родственников. Все они кормятся с этих наделов.
Когда я поел, то решил осмотреть Кончет, поскольку Лобсанг хотел, чтобы лошади пока отдохнули и набрались сил на пастбище. Отправился в путь я с одним мальчиком из семейства Лобсанга. Мы шли по берегу ручья мимо нескольких небольших водяных мельниц с горизонтальным колесом; струя воды направлялась на лопасти с помощью жёлоба из выдолбленного ствола дерева. Эта система проще, чем у европейских мельниц с вертикальным колесом, и больше походит на современные турбины. Местным жителям не надо преобразовывать вертикальное вращение в горизонтальное. С помощью этих мельниц они мелют муку из жареного ячменя для цзамбы. Ячмень является основной, если не единственной пищей всех гималайцев.
Мы миновали последнюю мельницу, и после этого мой гид заставил меня лезть вверх по крутому склону, чтобы добраться до деревни-крепости. У подножия первых домов тянулась каменная стенка с вырезанной на ней традиционной молитвой «Ом мани падме хум!». Некоторые камни были украшены рельефными скульптурами буддийских богов. На общем фоне выделялись четыре вертикально стоящих узких камня. Самый большой из них был, по-видимому, очень древней скульптурой многоликого божества. Я тщательно осмотрел её и сфотографировал, чтобы впоследствии выяснить, каким периодом её датировать и какое божество из буддийского пантеона она изображает.
