В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах - Хедин Свен (полная версия книги txt) 📗
Главнейшими продуктами Нин-ся являются рис, пшеница, просо, бобы, горох, всякая зелень, абрикосы, яблоки, груши, виноград, дыни и персики. Сады орошаются длинными арыками, выведенными от левого берега реки. Через Нин-ся проходят караваны с шерстью из внутренних областей, направляющиеся к берегам Хуанхэ. Летом шерсть сплавляют по реке на лодках.
Прежде нежели достичь собственного Китая, нам предстояло еще раз перейти пустыню, и переход этот по пустынным пространствам явился для меня одним из самых тяжелых. Я чувствовал себя утомленным; с меня уже довольно было всех этих трудов, лишений и одиночества, и мысль об остававшихся еще 1110 верстах только усугубляла мое нетерпение скорее вернуться в цивилизованные страны, отдохнуть.
Мы выступили 21 января. В течение первых четырех дней путь шел селениями, расположенными около арыков, выведенных из Желтой реки, которую мы перешли 25 января. Река казалась колоссальной ледяной дорогой, исчезавшей за горизонтом. По правому берегу бежала цепь низких холмов; с их вершин открывался беспредельный вид на восток. Первый же лагерь в Ордосе пришлось разбить в пустынной местности, и счастье, что мы, по совету наших проводников-дунган, захватили с реки два мешка льду. Теперь он пригодился как нельзя более, так как колодца здесь не нашлось.
В следующие дни мы почти всякий раз останавливались у колодцев с прекрасной водой. Обыкновенно они были очень глубоки и выложены кирпичом. 28 января мы остановились около колодца Бао-чин, глубиной в 40,8 метра. Монголы, встреченные нами у колодца, уверяли, что колодцу этому 4000 лет!
Дорога оставалась превосходной, твердой, почти ровной и прямой. На ней виднелись следы оживленного движения. Малочисленность же встречных караванов объяснялась тем, что в это время китайцы сидят дома, празднуя Новый год. Томительным делало этот путь не отсутствие человеческих жилищ — мы, собственно, и не нуждались в людях, забрав с собой полный запас продовольствия, — но отвратительная погода. Почти каждый день свирепствовал северо-западный ветер, который в соединении с порядочным морозом и леденил нас до самых костей.
Собственно говоря, это был уже не ветер, а настоящий ураган, несшийся над открытыми равнинами. Иногда казалось, что вот-вот он подхватит тебя с седла или свалит с ног тяжелого верблюда. Шубы и верхняя одежда не много помогали — ветер пронизывал и сквозь них. Сколько раз мы останавливались по пути, наткнувшись на сухие кусты степных растений, и разводили костер, чтобы хоть немножко отогреться!
31 января разразилась самая ужасная буря, какую я только запомню. Не было никакой возможности выступить в путь. Мы стояли лагерем около колодца Хара-мор (Черная лошадь), а вокруг расстилалась совершенно открытая местность; от ветра защиты не было ни малейшей, и он так и бушевал по степи. Палатку мою повалило и чуть не изодрало в клочья.
Люди сложили все вьюки в круг, прикрыли отверстие сверху войлоками и, засев в эту круглую нишу, провели там весь день на корточках. Но согреться не было никакой возможности: все кругом было холодное, как лед. Капнешь горячего чаю на шубу, и капельки тотчас застывают, словно стеариновые. Чернила замерзли, писать приходится карандашом.
1 февраля. Такой сильный ветер при столь низкой температуре (— 17° в полдень) очень опасен; надо глядеть в оба, чтобы не замерзнуть или не отморозить себе чего-нибудь. Не знаю, что было бы с моими руками, не будь у меня этих славных китайских грелок, в которых постоянно тлели уголья. Днем я держал грелку у себя на коленях, восседая на спине верблюда, а по ночам брал к себе в постель. Не особенно-то приятно было и умываться: стоило вам чуточку замешкаться, и вода замерзала у вас на коже.
Самые сильные холода пришлись на начало февраля: в ночь на 2 февраля — 30°, а в ночь на третье — 33°. В палатке температура понижалась до — 26,8°.
6 февраля достигли первого селения на северной окраине пустыни. На следующий день мы снова перешли через Хуанхэ, имевшую 385 метров ширины, а 8-го достигли Бауту, где меня с обычным гостеприимством приняли в свой дом шведские миссионеры, чета Гельберг. Паства их состояла из 10 крещеных китайцев. Была у них также школа для мальчиков. Дело свое они вели с любовью и энергией и вообще были одними из самых симпатичных людей, каких я встречал. Они принадлежали к американскому миссионерскому союзу, раскинувшему от Бауту до Пекина целую сеть миссионерских станций, на которых трудились 60 шведских миссионеров.
Но тут уж терпению моему пришел конец, да боюсь, что и терпение читателя подвергнуто описанием столь долгого путешествия слишком тяжкому испытанию. И вот, поручив свой караван Ислам-баю и опытным проводникам, я 12 февраля поспешил в путь с одним китайцем в небольшой двухколесной арбе, запряженной лошаками. Проезжая через Саладжи, Дёрчи, Бэ-ся-чи и Квэй-ва-шун, Куку-хото, я в каждом из этих городов имел удовольствие встретить своих земляков. В последнем я встретил даже 18 шведов, одного норвежца и одного датчанина; все они принадлежали к упоминавшемуся выше миссионерскому союзу. Квэй-ва-шун является центральным пунктом; здесь вновь приобщившиеся к союзу учатся предварительно китайскому языку и затем рассылаются по станциям.
В Калгане я нанял себе то-джо — паланкин, который понесли два лошака. Таким образом я проехал долину Нань-хо, перевалил через горные цепи, полукругом обступающие равнины около Пекина, отделяя их от монгольского нагорья.
2 марта мы опять были в низменной области и ехали через многочисленные селения, мимо кумирен, через каналы и проч. Часы тянулись для меня невыносимо долго, и никогда еще, кажется, не шли лошаки так медленно! Из тысячи с чем-то дней, проведенных мною в путешествии, самым длинным показался мне этот последний. Наконец вдали между купами зелени показалось что-то серое. «Это стены Пекина!» — сказал мой слуга. Да, это была городская стена Пекина!
Пекин являлся конечной целью моей трехлетней экспедиции, и читатели могут представить себе, с какими чувствами я въезжал в южные ворота маньчжурской столицы. Больше часа несли меня лошаки по вымощенной камнями дороге, вдоль западной и южной стороны мощной городской стены серого цвета, имевшей в высоту 13 метров и образовавшей прямоугольник, в который был включен Пе-чжин-чин (Северная столица). Наконец, миновав китайскую часть города, мы достигли Небесных ворот с их гигантскими четырехугольными надстройками и туннелеобразным сводом, под которым, словно мураши, проползали люди, животные и повозки.
От ворот уже недалеко было до улицы европейских посольств, на которой, я знал, находился французский отель. За долгое путешествие платье мое поизносилось, и весь внешний вид мой был таков, что я решил несколько дней провести инкогнито в отеле, чтобы привести себя в порядок.
Вскоре, однако, я увидал перед собой большой белый портал, у которого стояли двое русских казаков. Я окликнул их, спросил, что это за дом, и услыхал, что это дом русской миссии. Слова эти прозвучали для моего одичавшего слуха так магически, что я выскочил из паланкина и вошел в ворота. В эту минуту я уже не стеснялся за свой непрезентабельный вид, пригладил немножко бороду, стряхнул с себя пыль и двинулся в дом.
От ворот вела через сад мощеная дорожка; на том конце сада возвышался самый дом. Я позвонил. Отворил китаец и спросил по-русски, кого надо. Я осведомился, принимает ли секретарь Павлов, так как знал, что посол граф Кассини недавно оставил Пекин, и меня впустили.
Господин Павлов оказал мне такой любезный прием, какого только можно пожелать. Он уже давно ожидал меня, так как его предупредили из Петербурга о моем прибытии, и две комнаты стояли готовыми в ожидании меня уже с месяц.
