Старый патагонский экспресс - Теру Пол (книги полностью бесплатно txt) 📗
— Мы не сможем тронуться еще несколько часов, — уверял он.
Я отважился прогуляться по городу и увидел индейцев, возвращавшихся из церкви с увядшими цветами в руках. И тут я вспомнил, что сегодня Вербное воскресенье. Лица этих людей светились умиротворением, снизошедшим на них в храме, той чистой радостью, которая считается признаком святости. Мне навстречу шли сотни людей, и каждый нес в руке цветок.
Однако все прочие заведения в городе были закрыты, рестораны не работали, автобусная станция пуста. Я прошелся по городскому парку и вернулся на вокзал.
За те часы, которые «Панамерикано» простоял у платформы с момента нашего прибытия, атмосфера здесь заметно изменилась. Принесенная с поездом бацилла убожества успела размножиться и расползтись по перрону. Под каждым окном вагона красовалась кучка банановых и апельсиновых корок, и на этом респектабельном вокзале не оказалось поросят, чтобы тут же их съесть, а из-под туалетов вовсю лилась вода, и уже выросли горки экскрементов. Солнце припекало все сильнее, и вокруг состава вилось все больше мух. Этот железнодорожный экспресс, столь живой и любопытный на ходу, на стоянке превратился в отвратительную развалину.
Я надеялся, что, кроме меня, на этом поезде не окажется иностранцев. Однако это было не так. Сколько раз я на опыте убеждался, что во втором классе непременно будет ехать какой-нибудь немец, дремлющий в обнимку со своим рюкзаком на каркасе и плюющийся в окно апельсиновыми косточками. Вот и в Хумахуаке оказался Вольфганг. Он сел в боливийскую часть поезда под холодным ливнем в Оруро и с той минуты терпел ужасы путешествия вторым классом. Я его не замечал, хотя он уже видел меня, когда я покупал в Ла-Куйаке чай у индеанки. Он уже второй месяц путешествует по Центральной и Южной Америке и имеет весьма туманное представление о том, куда, собственно, направляется. Он был уверен лишь в одном: если ему не повезет найти работу в Буэнос-Айресе, то на всю оставшуюся жизнь он так и застрянет в Аргентине. Он честно признался, что больше всего на свете хотел бы вернуться домой.
Иногда в обществе таких людей — а их мне приходилось встречать немало — я чувствовал себя довольно неловко оттого, что так быстро добрался сюда из Бостона. Ведь всего два месяца назад я сел на «Лейк-Шор Лимитед» на «Саус-Стейшн» и уже через несколько снежных дней любовался чистым небом над Мексикой. В пути меня никто не ограбил, я не свалился с какой-то серьезной болезнью, я получал удовольствие от красивых мест и общался с приятными людьми. Я успел заполнить сотни страниц своего дневника и твердо верил в то, что закончу путешествие в Патагонии, в Эскуэле, маленьком городке, который я увидел на карте и обозначил целью своего вояжа. Я со всей возможной скоростью пересек почти все страны и всегда старался поскорее расстаться со встреченными мной другими путешественниками, собиравшимися задержаться на пару месяцев, скажем, в Барранкилье или Куско. «Мне не нравится Эквадор, — уверял меня американец в Перу. — Может быть, оттого, что я провел здесь слишком мало времени». Однако он уже проторчал там целых два месяца, по моим понятиям, целую вечность.
История Вольфганга не отличалась от десятков таких же, услышанных мной: месяц тут, пара месяцев еще где-то. Он практически превратился в местного жителя и теперь был похож на человека, мечтающего начать все сначала. Я знал, что всего лишь стремлюсь на юг, как перелетная птица, влекомая неодолимой тягой. Но поскольку у меня не было фотоаппарата и я как можно больше старался писать дневник, мои впечатления об увиденном оставались живыми. Я мог воспроизвести в памяти Мексику или Коста-Рику, едва взглянув на записанные мной разговоры, а подробности поездки от Санта-Марты до Боготы возвращали меня в Колумбию. Ибо для меня путешествие, прежде всего, — это вкус воспоминаний.
Итак, отчасти чтобы убить время — поезд так и торчал у вокзала в Хумахуаке, — а отчасти из-за чувства вины перед тем, в чьих глазах я выгляжу не более чем бесполезным туристом, я спросил у Вольфганга, что он запомнил о тех местах, где ему довелось побывать.
— Пусть это будет короткий тест, — предложил я. — Я называю вам место, а вы говорите, что запомнилось там больше всего. Представьте себе, что я вообще никогда нигде не бывал и хочу знать, на что похожи эти места. Хорошо?
— Это прекрасная игра, — согласился он.
— Готовы? Начнем. Мексика.
— У американцев там куча неприятностей, — сказал Вольфганг.
— Гватемала.
— Я опоздал на автобус до Сан-Сальвадора, но мой рюкзак остался в багаже вместе с паспортом. Я потратил три доллара на телефонные звонки. Это было ужасно.
— Никарагуа.
— Лучше бы я вообще туда не совался!
— Коста-Рика.
— Тоска.
— Колумбия.
— Супермаркеты ломятся от всякой жратвы, но там я заболел.
— Может быть, из-за жратвы? — заметил я. — А как насчет Эквадора?
— Я проторчал там целый месяц, не мог попасть на автобус.
— Перу.
— Хорошо и дешево.
— Боливия.
— В Боливии живут одни тупицы.
— Аргентина.
— Я проведу в ней либо пару недель, либо несколько месяцев, — сказал он. — Ну что? Я прошел ваш тест?
— Вы провалились, Вольфганг.
Он мог сказать что-то определенное только по теме обмена валюты. Здесь вам за доллар дают 679 песо, но есть города, где удается получить 680. Разница составляла горазда меньше цента, но Вольфганг являлся олицетворением того принципа, с которым я сталкивался с самого начала поездки: это был самый оборванный путешественник, наизусть знавший все тонкости обмена валюты. И на самом деле Вольфганг вовсе не собирался что-то менять в своей жизни. Потому что для него путешествие стало само по себе способом экономить деньги.
Без какого-либо предупреждения поезд вдруг тронулся от перрона. Мы едва успели добежать с того места, где стояли, и запрыгнуть в вагоны: Вольфганг во второй класс, я в первый. Я не видел его на протяжении следующих двух дней, до самого Тукумана.
«Панамерикано» двигался по ровной зеленой долине вдоль широкой, но почти пересохшей реки Рио-Гранде-де-Джули. Вскоре на краю долины показались горы. Они были старыми, расколотыми и невероятно высокими: сплошные скалы и ни единого деревца. Бока утесов, обращенные к ветру, переливались розовыми, бурыми и рыжими красками. Острые вершины вонзались в небо, тогда как холмы вдоль речного русла казались кучами глины. Эти голые холмы и пики над ними придавали здешним горам жестокий и суровый вид. Скалы поражали четкостью очертаний, изуродованных ветром и эрозией, а холмистая местность у их подножия напоминала складки толстых одеял, в которых индейцы любят держать свои пожитки. Посередине прорезанного в скалах речного русла бежал тонкий мутный ручей — все, что осталось от некогда полноводной Рио-Гранде. И на обоих берегах росли тополя, ивы и кактусы, и стояли глинобитные дома на краю вспаханных полей. Это было странное зрелище: совершенно голые горы над зеленью долины, широченное русло и узенький ручеек и одинокий старик, ковыляющий с одного берега на другой, как некий прообраз вечного крестьянина.
Здесь выращивали кукурузу, томаты и подсолнухи, а поля лиловой капусты выглядели гораздо более броско, чем выцветшие от непогоды хижины. Мы медленно пересекали Аргентину, но, по крайней мере, на гораздо более приемлемой высоте. Я почувствовал, как изменилось мое состояние, и как следует выспался. Мне нравилось, как выглядит Аргентина. Далеко вокруг простиралась богатая, ухоженная местность. Безлюдные просторы словно затаились в ожидании новых хозяев, и теперь было понятно, почему приехавшие сюда валлийцы, немцы и итальянцы пропадали без следа, сохраняя привычный уклад в укромных горных долинах, до которых не было дела остальному миру.
Через открытое окно в мое купе летела пыль. Меня тревожила раненая рука. Я промыл ее и сменил повязку. Я был уверен, что если эта пыль попадет в рану, то начнется инфекция. Пыльная буря началась в Тилькаре, лежащей под сенью тополей у подножия гор. Здесь тоже росли тополя, и местами казалось, что мы едем по Италии. Да и публика в вагоне почти наверняка была потомками итальянских переселенцев: старухи в черном, пузатые мужчины. Но Тилькара оказалась настоящим оазисом. А в сотне ярдов от города, за щитом с надписью «Не портите деревья!» (пусть в несколько приземленном смысле, но это тоже можно считать признаком цивилизации), мы попали в пыльное облако. Висевший в воздухе мельчайший песок безжалостно обдирал голые бока скал и утесов.
