Пещера Лейхтвейса. Том первый - Редер В. (читаем книги бесплатно txt) 📗
Мельник считался богатым человеком, но односельчане говорили, что деньги доставались ему нечестным путем.
Он пользовался всяким случаем, чтобы набавить на хлеб цену, а где представлялась возможность, занимался и ростовщичеством. Из-за него во многих домах Доцгейма не раз уже лились слезы. Он был большим другом прежнего старшины Михаила Кольмана, который после пожара сошел с ума, блуждал нищим по селу и просил милостыню у тех, кого раньше притеснял.
Правда, о старике Кольмане заботились, по мере сил и возможности, внучка его, бедная Ганнеле, зарабатывавшая свой хлеб шитьем. Но хотя она и считалась хорошей швеей и работала с утра до глубокой ночи, но все-таки ей было очень трудно добывать даже самое необходимое для себя и старика. Но она ни за что не хотела допустить, чтобы старик нищенствовал, и старалась препятствовать этому, где только могла. Тем не менее старик просил милостыню у всякого прохожего, копил гроши, а потом закапывал их ночью в землю.
Один только богатый мельник никогда не давал своему прежнему приятелю милостыни. Старик Резике делал вид, будто никогда и не знал раньше Кольмана, обходил его на улице или, если не мог избегнуть встречи с ним, отворачивался от него. Мельник страшно злился, когда ему говорили, что его сын любит Ганнеле и что они, вероятно, когда-нибудь поженятся.
— Вы дураки, — злобно говорил мельник в таких случаях, — я скорее сам подожгу свою мельницу, чем позволю своему сыну жениться на швее, у которой нет даже своих собственных ниток, и притом она еще кормит своего сумасшедшего деда. Мой сын женится на дочери Крона, вот и все.
С сыном своим Резике никогда не говорил о доходивших до него слухах; вероятно, он боялся открытого объяснения, так как опасался, что Отто уже успел тайком сговориться с Ганнеле. Он дрожал при мысли о том, что ему когда-нибудь придется либо прогнать сына и таким образом лишиться лучшего помощника в деле, либо согласиться на его брак с Ганнеле. Во всяком случае, не подлежало сомнению, что Отто ухаживал за Ганнеле, он всегда искал случая встретиться с ней или хотя бы увидеть ее издалека.
Так они встретились в этот вечер в садике гостиницы.
В ресторане стоял шум и гам; сельские музыканты наигрывали веселые танцы, молодежь веселилась и плясала до упаду, старики попивали вино; тем более, что все это шло не за их счет; танцевальный вечер устроил Мельгейм: он платил за музыку, за вино, за ужин и даже за табак. Уж очень он был приветливый господин, этот Мельгейм, и все к нему относились весьма радушно, хотя знали, что он вербовщик.
В то время как в ресторане люди веселились, в саду под деревом лились слезы и раздавались вздохи.
— Не плачь, Ганнеле, — говорил Отто, поглаживая белокурые волосы внучки Кольмана, — даю тебе честное слово, что женюсь на тебе, хотя бы мой отец лишил меня наследства за это и прогнал бы из дома. Я и без него найду заработок, так как хорошо знаю свое дело и умею работать.
— Но тогда тебе придется покинуть село, — сквозь слезы прошептала Ганнеле, — а я умру, если ты бросишь меня одну.
— Не унывай, Ганнеле, — утешал Отто, целуя ее, — разлука не будет вечна, и как только я где-нибудь устроюсь, то выпишу и тебя.
Но Ганнеле не успокоилась. Она обвила руками его шею, прислонила голову к его груди и со вздохом сказала:
— В последние дни я чувствую себя как-то особенно несчастной. Вот увидишь, отец твой доведет тебя до отчаяния и ты, пожалуй, дойдешь до того, что попадешь в лапы того душегуба, который теперь угощает чуть ли не все село. Он уговорит тебя, и ты сделаешься солдатом.
— Что ты болтаешь, Ганнеле! — воскликнул Отто. — Пусть только явится ко мне этот негодяй со своими деньгами. Я швырну ему их в лицо и откровенно выскажу все то, что я о нем думаю. Я сразу догадался, что он вербовщик, и если бы я не ненавидел всякое предательство, то давно уже отправился в Висбаден и вызвал бы герцогскую полицию. Но какое мне, в сущности, до него дело? Давай, Ганнеле, поговорим лучше о наших делах. Скажи мне, будешь ли ты всегда любить меня?
— До гроба буду любить, мой Отто, клянусь тебе в этом, — прошептала она.
— Ведь любила же ты прежде кого-нибудь другого?
— Никогда! Ты первый, кого я люблю, и будешь последним.
— А разве ты никогда не целовала бедного скрипача Франца? Разве ты всегда была равнодушна к нему?
— Видишь ли, Отто, — ответила Ганнеле, — я не могу сказать, что я была к нему равнодушна, так как всегда чувствовала к нему глубокое сострадание. Часто я в глазах его читала, что он любит меня так сильно, как только можно любить. Но мое сердце не отзывалось на эту любовь, так как я всегда любила только тебя одного.
Отто нежно прижал Ганнеле к своей груди и поцеловал ее.
Отдаваясь своему чувству, влюбленные не расслышали болезненного стона, раздавшегося в нескольких шагах от них. Можно было подумать, что это раненый олень стонет в кустах. Но это был не олень, а человек.
Вблизи дерева, за кустом крыжовника, была расположена маленькая беседка. В этой беседке, опираясь на сломанный стол, стоял бледный юноша, еле державшийся на ногах при помощи костылей.
Это был скрипач Франц. Он слышал всю беседу влюбленной парочки. Но, несмотря на то, что каждое слово этой беседы причиняло ему неописуемые страдания, он молчал, крепко стиснув зубы и твердо решив не выдавать себя. Но когда Ганнеле сказала, что она испытывала к нему только сострадание, он не выдержал и громко застонал. Последняя его надежда рухнула. Девушка, которую он спас из пламени, рискуя жизнью, которую он любил еще ребенком и которую он теперь боготворил всей силой своего сердца и души, — эта девушка видела в его лице только бедного калеку, достойного сострадания. Крупные слезы покатились по щекам скрипача Франца. Он мог бы не доставлять себе этого горя, так как никто не заставлял его подслушивать беседу влюбленных. Но он нарочно подкрался к ним, когда заметил, что они остановились во дворе под деревом. Он знал заранее, о чем они будут говорить, знал, что его сердце будет разбито. Но он предпочитал все узнать, чем догадываться.
— Завтра рано утром, — сказал Отто, — я поговорю с отцом, и если он не даст своего согласия, то я соберу свои пожитки и уйду.
— Но я не хочу навязываться твоей семье, — возразила Ганнеле, — твой отец вечно будет попрекать меня этим и будет обвинять в том, что я хитростью вошла в ваш дом.
— Попрекать? — повторил Отто. — Вот тебе моя рука, Ганнеле, обещаю, что мой отец придет к тебе и попросит у тебя, чтобы ты сделала ему честь быть его снохой.
— Да, но для этого он должен сначала сойти с ума, — внезапно раздался грубый голос позади влюбленной парочки, — пока твой отец еще в здравом уме, он ни за что не согласится принять в дом нищую.
Из темноты вышел толстый неуклюжий мельник.
Ганнеле вскрикнула от испуга, выпустила руку своего возлюбленного и отшатнулась. Но Отто тотчас же схватил ее за руки и притянул к себе.
— Останься здесь, Ганнеле! — воскликнул он. — Здесь, рядом со мной. Ты не должна уходить от меня, а если отец застал нас врасплох, то и объяснять ему нечего. Я и без того собирался завтра попросить его благословить нас.
— Благословить? — крикнул мельник. — Негодный мальчишка, неужели ты серьезно решил жениться на этой девчонке? Неужели ты забыл, что ты сын богатого мельника Резике? Ведь у нее нет и гроша медного за душой, ровно ничего нет, если не считать сумасшедшего дедушку — нищего. Это все ее имущество.
— Молчи, отец, — едва сдерживая свой гнев, произнес Отто, — то, что случилось со стариком Кольманом, может случиться и с тобой. Нечего кичиться богатством, тебя за него в селе не хвалят.
Старик глухо вскрикнул, казалось, он хотел кинуться на сына. Но Отто не дрогнул и стоял совершенно спокойно, так что отец сдержал себя. Он ограничился тем, что набросился на Ганнеле.
— Бесстыдница, — кричал он, — как тебе не совестно втираться в порядочную семью и отрывать сына у отца. Так поступают только бесстыдные девки. Впрочем, кто тебя знает, как ты проводишь время у себя дома, ведь в окна к тебе никто не заглядывает.
