Слово - Алексеев Сергей Трофимович (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Много загадок оставил Никита Страстный… А что, если он — была и такая мысль у Анны, — перешагнув «союз», не мог взять книг, потому что ему попросту их не давали? Одно дело, когда святую для старообрядца книгу смотришь и читаешь у него на глазах, не вынося из избы, и другое — когда этот старообрядец навечно расстается с ней. История каждой книги уходит в глухую старину, с нею связаны судьбы, жизни последователей протопопа Аввакума, их вынесли сюда, в Сибирь, как не выносили и не берегли, пожалуй, ничего, кроме детей и соли. Кто же из нынешних наследников огненного протопопа посмеет отдать книгу «в люди»?
Это был высокий порог, через который следовало перешагнуть, ибо нога уже занесена.
Начать щекотливый разговор Анна решила на покосе — место подходящее: воля, травы кругом, лес пошумливает, птицы поют. По их, лесных жителей, логике, на душе должны быть покой и благость. Но как не хватает здесь Зародова! Его бы сейчас заставили косить — он родом деревенский, умеет, — а они бы с Марьей сели в тенек да и поговорили. Но Марья, подгоняемая крестьянской заботой, косила прогон за прогоном, жадно пила воду из бидона, перевязывала потный платок и снова бралась за косу. Анна не косила — рубила траву, сшибала макушки и безнадежно отставала.
— Ничего, доченька, — успокаивала Марья. — День помучаешься, потом пойдет. У нас косить не учат. У нас с малолетства дают литовку и к траве подводят.
Но и от ласковых слов легче не было. Пот выедал глаза, палило солнце, вздувшаяся на большом пальце мозоль лопнула. Коса дребезжала по макушкам быльника, глухо втыкалась в землю, и в иное мгновение Анне хотелось убежать с лугов, как недавно убежал Лука Давыдыч из Макарихи.
В самый солнцепек Марья повесила косу на дерево:
— Кончай ручку, доченька, да иди в тенек. Пожалеть себя надо.
Но пока Анна заканчивала прогон и возвращалась назад, Марья уснула под деревом, разбросав руки и прижавшись щекой к колючей стерне. Анна принесла охапку травы, подложила ей под голову, постелила себе и пристроилась рядом. Земля качнулась под ней, на несколько минут перед глазами возникли лезвие косы и бесшумно падающая трава, затем все исчезло в сладком, обволакивающем сне.
Проснулась она оттого, что рядом кто-то сидел. Не открывая глаза, подумала и обрадовалась: Зародов! Явился беглец, «бурундук-птичка»… Сидящий тяжело дышал, подкашливал от жажды и усталости. Солнце било в лицо: тень, пока она спала, переместилась. Открывать глаза было трудно, но и сквозь щелки век, сквозь солнечное пятно она сразу узнала сидящего — Леонтий!
Анна приподнялась, оглянулась на спящую Марью Егоровну.
— Не пугайся, красавица, и старушку не тревожь, — сказал Леонтий. — Айда к озеру, посидим на бережку, побеседуем. Около воды-то не так жарко. А то солнце ишь как жжет! По всей земле нынче так… Газеты пишут, в Бангладеш все колодцы пересохли, жажда людей обуяла…
Анна нащупала под рукой брусок на деревянной рукоятке и, прежде чем встать, незаметно сунула его в голенище бродня. И, вставая, еще раз пожалела, что нет рядом в общем-то хорошего парня Вани Зародова…
Исчезли Иван Зародов и старик Петрович при обстоятельствах для них самих неожиданных. Впрочем, они собирались исчезнуть, то есть пойти по брошенным таежным заимкам и зимовьям, где, по словам Петровича, уже лет пятнадцать-двадцать валялись никому не принадлежащие книги. По одной, по две, а кое-где и до десятка, но если даже и без десятков, то получалось совсем не плохо, если обойти все заимки, Иван даже прикинул такую ситуацию, что половина найденных книг окажется малоценной, по сути, бросовой, зато в другой половине что-нибудь да будет. Этот вариант лучше, надежнее, считал Зародов, чем торчать в Макарихе, обхаживать старух и ждать у моря погоды. Он был не против старушек, к тому же любил стариков вообще, любил с ними разговаривать, работать и верил, что Анне когда-нибудь удастся взять у них книги. Перед женщиной с таким азартом и напором вряд ли устоят кержачки. Да и сама-то она чем-то похожа на них… Но, устроившись жить у Петровича, в первый же день Иван нашел с ним общий язык и узнал о брошенных книгах на заимках. Это был козырь. Не то чтобы против методики поисков и сбора. Просто ему хотелось показать Анне, что приехал он сюда не дрова колоть и выполнять мелкие поручения и, что кроме ее методики существуют другие способы, не менее надежные, но более простые. А то ведь Анна уперлась в одни двери, ломится и ничего вокруг больше не видит. Стань с ней разговаривать — велит молчать. Он же, пока Анна возится со старухами, уже добыл книгу. Не беда, что купил у вербованных, но вот она, старообрядческая рукопись восемнадцатого века, нравоучительный сборник, наверняка с дополнениями переписчика. Уже не с пустыми руками! Вот тебе и бурундук-птичка…
А еще это был козырь в работе с директором музея Оловянишниковым. Тот пытался загнать его в этом году в деревни для скупки у населения прялок, самоваров, коробок — короче, дребедени, которой и так запасники завалены. Иван же, филолог, защищавший диплом по древнерусской литературе, едва узнав об археографической экспедиции, стал проситься в нее. Директор согласился послать в экспедицию Зародова, но с условием, что он привезет книг не менее чем на десять единиц хранения.
Зародов со стариком Петровичем собирались отправиться по заимкам, но собирались после покоса. Надо чем-то мерина всю зиму кормить, да и Марьина корова не святым духом питается… Вышло непредвиденное.
Вскоре после возвращения Анны из Еганова Иван пришел хмурый.
— Чего так, паря, кручинишься? — спросил Петрович. — Я в твои лета соколом смотрел!
— Да, — отмахнулся Иван. — Моя… сестренка, пилит. Пришла злая и на меня…
— Они такие, — понимающе сказал Петрович, — Куда денесся? А давай, паря, истопим с тобой баню, а женщин не позовем? Попаримся и медовушки испробуем. Должно быть, поспела.
Баню истопили — в жаркую погоду долго ли? — попарились березовыми вениками с крапивой и уселись в предбаннике в чем мать родила пить медовуху. Сначала разговор будто завязался. Иван увидел багровый шрам на животе старика, спросил, откуда.
— С фронту, — махнул рукой Петрович. — Откуда еще.
— Ох ты, — сказал Иван. — Чем так?
— Осколком, — объяснил старик.
Медовуха сначала хорошо пошла, в голове просветлело, банный жар в теле поутих, но чуть вспомнил Иван разговор с Анной, и как противно на душе стало. Хоть и в самом деле собирайся и езжай по деревням прялки да самовары собирать, чтобы лето не пропало.
Петрович это заметил, налил еще по ковшу, по спине похлопал:
— Да брось ты, паря! Эка беда! Что ж мы с тобой, книг не найдем, что ли? На-айдем! Ты меня послушай, я лучше про разведку тебе расскажу. Как мы немца живьем брать ходили…
Петрович, видно, позвал Ивана к себе от тоски: надоело сидеть одному, ни поговорить, ни рассказать, и вот теперь, наверстывая упущенное, старик рта не закрывал. А сначала показался таким нелюдимым, молчуном.
— А было так, паря… Меня как взяли на фронт, бороду-то сняли. Пережиток, говорят… Какой пережиток, коли сама растет? Это мода всякая — пережиток… Хвачусь — нет бороды, и так, паря, тоскливо было. Пообтерся маленько в пехоте, пошел к ротному. А мне тогда уже первую медаль дали — «Отвагу»… Чуток заикнулся, ротный ни в какую! Я те дам, грит, бороду! Я ж смекалистый. Пошел к комбату, и тот — хоть убейся. Нет, и все… Тут мне вторую «Отвагу» дают, из рук самого комполка…
— Петрович, ты ж хотел про разведку, — напомнил Иван. — А говоришь про бороду.
— Борода-то с разведкой и связана, — не смутился Петрович. — Мне, значит, медаль, а я комполка — позволь бороду отпустить, из кержаков я, привык. Он: из кержаков? Значит, охотник, по лесам жил? Тоже смекалистый… Жил, говорю. Ну, тогда, паря, я тебя в разведку беру. Коли медведей добывал, немца живьем добудешь. А бороду, говорю, позволишь? А он: как первого «языка» приведешь — в награду позволю… И вот пошел я себе бороду зарабатывать. Ох, и помытарился я! Первого немца привел, все — живого, здорового, правда, ребра ему маленько помял, когда в окопе барахтались. К комполка — позволь бороду! Нет, говорит, ты мне не того привел. Этот, кроме своей бабы, ничего не знает. Ну, ночью я тихонько собрался и один пошел. Вот ходил, ходил возле ихних окопов, думаю, которого же брать? Их много, выбери попробуй. Ну, выбрал с погонами, офицера приволок. А брал я их так: высмотрю которого, скараулю, когда рядом никого, и прыг ему на шею! Веришь, от страху они в штаны напускали! Одно дело, когда его в охапку ловишь, другое, когда на шею верхом. Он, немец-то, верно, думает, не человек это — зверь, и боится… Прижму его маленько в окопе и тащу. Ну, притащил я офицера. Комполка сначала заругался — кто разрешал ходить? Кто приказывал?.. Я говорю: мне бороду надо… Не позволил.
